Перевод : Solme, Jane
И написано в Первом Свитке Ве-Чена Вечно Удивленного, вышел Ве-Чен из пещеры, где он достиг просветления, да навстречу ясной заре первого дня блаженности жизни своей. Он смотрел удивленно на солнце встающее, ибо никогда его прежде не видел.
Он тронул носком сандалии обширные формы непробудившегося еще Ученика своего Дурпана и сказал:
– Я понял все. Теперь я понимаю.
И вдруг он замер и посмотрел то, что находилось за Дурпаном.
– Что это там такое удивительное? – спросил он.
– Э-э... эм... это дерево, учитель, – пробормотал Дурпан, толком еще не проснувшись. – Помните? Оно было здесь вчера.
– Этого "вчера" не было.
– Э-э... эм... мне кажется, было, учитель, – сказал Дурпан, с трудом вставая на ноги. – Помните? Мы поднялись сюда, я сготовил еду, и сам съел ту корку, без Ваших длязгов, что Вы такое не хотите.
– Я помню вчера, – изрек Ве-Чен размышляя. – Но память о нем – в моей голове сейчас. Было ли реальным это вчера? Или реально только мое воспоминание? Воистину, я не вчера родился.
Лицо Дурпана превратилось в маску отчаянного непонимания.
– Драгоценный мой, бестолковый Дурпан, я овладел знанием, – сказал Ве-Чен. – В чаше разомкнутой ладони – не прошлое, и не будущее. Там одно лишь "сейчас". Нет никакого другого времени, кроме настоящего. Нам нужно многое сделать.
Дурпан был растерян. Что-то новое появилось в Учителе. Его глаза лучились светом, а когда он двигался, в воздухе плясали нездешние серебристо-голубые огоньки, подобные солнечным зайчикам.
– Она поведала мне все, – продолжал Ве-Чен. – Теперь я знаю, что время для людей – нечто искусственное, и не иначе. Я научился придавать ему форму и управлять им. Я знаю, как сделать миг вечным, потому что он – такой и есть. Я могу научить этому искусству даже тебя, Дурпан. Я слышал, как бьется сердце вселенной. Я знаю ответы на многие вопросы. Спроси же меня.
Ученик посмотрел на него измученным взглядом. Было слишком раннее утро, чтобы считать его начавшимся утром. Существовала только одна вещь, которую он в данный момент осознавал с определенностью:
– Ээ-э... что учитель хочет на завтрак? – спросил он.
Ве-Чен устремил свой взор на их маленький лагерь, потом, на заснеженные равнины и на лиловые горы, на золотой утренний свет, сотворящий мир, и задумался над кой-какими свойствами человеческой натуры.
– О, – сказал он. – Вопрос из сложных.
Чтобы что-то могло существовать, оно должно быть наблюдаемо.
Чтобы что-то могло существовать, оно должно находиться где-то в пространстве и времени. И это объясняет, почему девять десятых вселенной томятся в беззвестности.
Девять десятых вселенной – это знания, типа "где" и "как", об оставшейся десятой части. У каждого атома имеется своя биография, у каждой звезды – "Личное Дело", а у каждой химической реакции – эквивалент ревизора с блокнотиком. И так до бесконечности, ибо это подсчитывается, чтобы освободиться от подсчета . А это все равно, что пытаться увидеть собственный затылок.
Фактически, девять десятых вселенной – это документация.
А если вы хотите литературы, тогда запомните: истории не распутывают. Их плетут. События, начавшиеся в различных местах и в разное время, сводят в той единственной, еле заметной точке пространства-времени, которая и является моментом истины.
Допустим, Короля уговорили надеть новое платье из... ну, настолько высококачественной ткани, что со стороны кому-то могло показаться, будто одежды нет вовсе. И, допустим, какой-то маленький мальчик озвучил этот факт звонким невинным голосом...
И вот вам – История о Новом Платье Короля, Который Голый.
Но, если бы вы узнали чуть побольше, это превратилось бы в Историю о Мальчике, Которого Хорошенько Выдрал и Запер Дома Отец, Дабы Впредь Не Оскорблял Королевское Величество.
Или – Историю о Целой Толпе, Которую Окружила Стража и Сказала "Этого Не Было, Да? Несогласные Есть?"
Или – из этого могла бы выйти история о том, как целое королевство внезапно оценило достоинства "новой одежды", и с энтузиазмом занялось полезными для здоровья спортивными играми на свежем воздухе , которые год от года приобретали все больше и больше сторонников и привели страну к кризису, в связи с крахом традиционной швейной промышленности.
Это даже могла бы быть – История о Великой Эпидемии Пневмонии '09 года.
Все зависит от того, сколь многое известно.
Предположим, вы уже несколько тысяч лет наблюдаете за постепенным приростом снежного покрова: как он уплотняется и давит в глубине на скальное основание... Пока в море не сходит его гигантское порождение. И вот – вы уже видите айсберг, который дрейфует прочь по холодным волнам и везет на себе радостных белых медведей и тюленей, с нетерпением ожидающих счастливой новой жизни в другом полушарии, где, как поговаривают, хрустящие пингвины сами выстраиваются в очередь... И тут – бац! Туман обретает очертания Трагедии. В виде нескольких тысяч тонн не умеющего плавать железа. И, под душераздирающий саундтрек,..
... Вы уже хотите, наконец, получить целую историю?
Что ж, она началась – за столами.
Первый стол – стол профессионала. Видно, что работа – его жизнь. Проглядывает также и... что-то человеческое. Но ровно настолько человеческое, насколько это дозволено в холодном мире долга и рутины.
Вот оно – единственное пятно цвета на картине черно-серых тонов: кофейная чашка. Кому-то где-то захотелось создать веселенькую чашку. И на ней нарисовали довольно неубедительного плюшевого мишку, и написали: "Самому Лучшему в Мире Дедушке". Изменение почерка на слове "Дедушка" прояснит вам, что родом она была из такой лавчонки, где стояли сотни подобных чашек, заявляющих, что они – для лучших в мире Дедушек/Папусь/Мамусь/Бабусь/Теть/Дядь/Вписать. Только тот, в чьей жизни не хватало чего-то такого (скорей всего – чувств), стал бы дорожить подобным образчиком лже-хитроумия. В кофейной чашке плескался чай с лимоном.
На унылом столе также присутствовали: нож для бумаг (в форме косы) и несколько песочных часов.
Костлявой рукою Смерть поднял чашку ...
...и сделал глоток, и помедлил (просто, чтоб еще раз взглянуть на слова, которые читал уже тысячи раз), и только потом поставил чашку на стол.
– ЧТО Ж, – произнес он голосом, похожим на погребальный звон. – ДЕМОНСТРИРУЙ.
Настольный натюрморт завершала некая механическая затейливость. Это была действительно "затейливость". Основу составляли два диска. Один – горизонтальный. И на нем, по кругу, размещались квадратики, вырезанные из того, что когда-то было ковром. Другой диск, вертикальный, имел по периметру множество маленьких рук. Каждая из которых держала крошечный бутербродик с маслом. Каждый бутерброд располагался так, чтобы при вращении он сваливался на диск с ковриками.
– КАЖЕТСЯ, Я НАЧИНАЮ ПОНИМАТЬ ТВОЮ ИДЕЮ, – сказал Смерть.
Маленькая фигурка около механизма лихо отсалютовала и просияла, если крысиный череп вообще способен раслываться в улыбке. Поверх глазниц были нацплены защитные очки, полы балахона подобраны, фигурка полезла в машину.
Смерть никогда не был полностью уверен в причинах, по которым он допустил независимое существование Смерти Крыс. В конце концов, Смерть – это Смерть вообще, в том числе и грызунов всех мастей. Но, наверное, каждому требуется крошечная часть их самих, которая, метафорически выражаясь, может бегать под дождем без одежды , обдумывать немыслимые идеи, прятаться в углах и шпионить за миром – одним словом, делать все запрещенное, но приятное.
Смерть Крыс неспеша надавил на педали, и диски завращались.
– Впечатляет, да? – произнес хриплый голос у Смерти над ухом. Голос принадлежал Горлану, ворону, который сам себя приписал к числу домочадцев Смерти в качестве персонального транспорта Смерти Крыс и его закадычного друга. Правда, как он уверял, все это было исключительно ради интереса к глазным яблокам.
Коврики, вместе с диском, начали вращаться. На них беспорядочно шлепались бутербродики: иногда с маслянистым чавканьем, иногда – без. Горлан напряженно высматривал, не промелькнут ли среди бутербродов глазные яблоки.
Смерть видел, сколько времени и сил было потрачено на устройство, намазывающее масло. А прибор, подсчитывающий число ковриков, на которых это масло осталось, был еще сложнее.
После парочки полных оборотов прибор показал, что доля замасленых ковриков равна 60%, и диски остановились.
– НУ, И ЧТО? – сказал Смерть. – ЭТО НИЧЕГО НЕ ДОКАЗЫВАЕТ. ЕСЛИ ТЫ ПОВТОРИШЬ ОПЫТ, ВПОЛНЕ МОЖЕТ ОКАЗАТЬСЯ, ЧТО...
Смерть Крыс переключил рычаг передачи и снова нажал на педали.
– ПИСК, – потребовал он.
Смерть послушно склонился к механизму.
На этот раз стрелка не сдвинулась дальше отметки 40%.
Смерть нагнулся еще чуть ниже.
Замасленными оказались и те восемь ковриков, которым удалось выстоять в первом раунде.
Разлапистые шестеренки механизма зажужжали. С эффектом, зрительно-эквивалентным звучанию слова "шлагбаум", выскочила довольно хлипкая табличка на пружинках.
Моментом позже, на ней замельтешили две искрорки и, пошипев, угасли по обе стороны слова "КАВЕРЗА".
Смерть кивнул. Этого и следовало ожидать.
Он направился к противоположной стене кабинета (впереди уже стремглав несся Смерть Крыс) и встал у огромного, в полный его рост, зеркала. Оно было темным, как бездонный колодец. Стильности ради, раму украшал орнамент из черепов и костей; Смерть не смог бы смотреть в глазницы своему отражению, если б зеркало обрамляли ангелочки и розочки.
Царапая раму коготками, Смерть Крыс вскарабкался наверх и оттуда выжидательно посмотрел на Смерть. Подлетел и Горлан, и тут же тюкнул клювом свое отражение, исходя из того, что все стоит поробовать.
– ПОКАЖИ МНЕ, – произнес Смерть. – ПОКАЖИ МНЕ... МОЕ СОЗНАНИЕ.
Проявилась шахматная доска. Как ни странно, – треугольная. И – настолько огромная, что виден был только ближайший угол. В этом углу находилась всемирная Черепаха, Слоны, маленькое Солнце, летящее по своей круговой орбите, и вообще все. Весь Плоский мир. Существующий всего лишь по эту сторону всеобщей вероятности, а значит, просто за границей. Приграничные страны – на то и "приграничные", что через них к вам постоянно кто-то проникает. А иногда – прокрадывается. И не только тот, кто замышляет дать своим детям лучшую жизнь и блестящее будущее сортировщика фруктов или работу в сфере бытового обслуживания.
Над всеми черными и белыми треугольниками, уходящей в бесконечность шахматной доски, парили маленькие фигуры, похожие на пустые серые плащи с капюшонами.
"С чего бы?" – подумал Смерть.
Он узнал их. Они не были формой жизни. Они были... формой не-жизни. Они являлись блюстителями вселенского порядка, его чиновникамими, его аудиторами. Они считали что сущее – это то, что имеет орбиту, а звездопад – это просто метеоры, сгорающие в атмосфере.
И еще они верили, что "жить" значит – иметь место в пространстве и времени. Зарождение Человечества стало для них неприятным сюрпризом. Человечество, в общем-то и являлось совокупностью того, что в пространстве-времени не предусмотренно – воображения, сострадания, веры, надежды и памяти о прошлом. Уберите все это, и у вас останется человекообразная обезьяна, которая постоянно падает с деревьев.
Следовательно, разумная жизнь была аномалией. Она вносила путаницу в документацию. Аудиторы ненавидели подобное. Периодически они пытались навести порядок.
Годом раньше, астрономы по всему Плоскому миру были озадачены, заметив странное поведение звезд, медленно разворачивающихся поперек неба. Это означало, что всемирная Черепаха предприняла маневр. Костность этого мира так и не позволила им понять, зачем, но Великий А'Туин склонил свою древнюю змееподобную голову и, хлопнув челюстями, сцапал прямо в небе разогнавшийся астероид, после столкновения с которым уже никому не пришлось бы покупать ежедневники для записи наблюдений.
Нет, определенно, этот мир сможет ответить на подобные не-призрачные угрозы! Так что, теперь серые плащи предпочитали более хитроумные и трусливые пакости в своей безграничной жажде порядка во вселенной, где не должно происходить то, чего нельзя с точностью предсказать.
Бутерброд-падающий-маслом-вниз был тривиальным, но наглядным индикатором. Он указывал на возрастание актививности аудиторов. "Сдавайтесь, – гласило их извечное послание. – Снова станьте каплями в океане. С каплями – проще."
Однако Смерть знал, что эта большая игра велась на многих уровнях. И, порой, было трудно понять, кто именно играет.
– КАЖДАЯ ПРИЧИНА ВЛЕЧЕТ ЗА СОБОЙ СЛЕДСТВИЕ, – сказал Смерть. – СТАЛО БЫТЬ, КАЖДОЕ СЛЕДСТВИЕ ИМЕЕТ СВОЮ ПРИЧИНУ.
Легким кивком он поблагодарил Смерть Крыс.
– ПОКАЖИ МНЕ, – продолжил он. – ПОКАЖИ МНЕ... НАЧАЛО.
Тик
Была зимняя вьюжная ночь. Кто-то стучал в заднюю дверь. Причем, с такой силой, что с крыши сыпался снег.
Девушка, любовавшаяся своим отражением в новой шляпе, оттянула вниз и без того глубокий вырез платья, для лучшего обзора (просто, на случай, если визитер окажется – противоположного пола), и пошла открывать дверь.
На фоне дрожавших от холода звезд чернел силуэт какого-то мужчины. Его плащ был густо запорошен снегом.
– Миссис Ягг? Повитуха? – спросил он.
– Мисс, пока что, – сказала она гордо. – И еще, кстати, ведьма, – она указала на свою новую остроконечную шляпу.
Она все еще пребывала на той стадии опытности, когда подобные знаки отличия не снимают даже дома.
– Вы должны пойти немедленно. Это очень срочно.
Девушку, казалось, поразил внезапный испуг.
– Миссис Ткачер? Мне казалось, она должна была только через пару не...
– Мой путь был долог, – сказал незнакомец. – Говорят, Вы лучшая в мире.
– Что? Я? Я пока только принимала младенцев! – воскликнула мисс Ягг в отчаянье. – Бидди Спец намного опытнее меня! И старая Мини Тужься-Умница тоже! Миссис Ткачер будет первой, у кого я самостоятельно... потому что... у нее ж сложение – как у платяного шка...
– Прошу меня извинить. Не смею больше злоупотреблять Вашим временем.
И незнакомец отступил во тьму, пестрящую снежинками.
– Эй? – позвала мисс Ягг. – Где Вы?
Никого и ничего. Только следы. Обрывающиеся на середине заснеженной тропинки...
Тик
Кто-то стучал в дверь. Миссис Ягг сняла с коленей ребенка и пошла поднимать засов.
Незнакомец темной фигурой вырисовывался на фоне жаркого летнего заката. И... что-то было странное с его плечами.
– Миссис Ягг? Вы уже замужем?
– Н-да. Повторно, – задорно улыбнулась миссис Ягг. – Чем могу...
– Вы должны пойти немедленно. Это очень срочно.
– Не припомню, что бы кто-нибудь...
– Мой путь был долог, – произнес незнакомец.
Миссис Ягг запнулась. Что-то такое было в том, как он произнес слово "долог". И теперь она увидела, что белизна на его плечах была снегом, налипшим на плащ, стремительно тающим... Что-то шевельнулось в ее памяти.
– А-а..! Ну, теперь-то оно, может, и так, – сказала она, поскольку уже многому научилась за последние двадцать с гаком лет. – Я всегда стараюсь делать все, что в моих силах, спросите любого. Но не скажу, что я лучшая. Век живи, век учись – вот это про меня.
– Что ж. В таком случае, я зайду в более подходящий... момент.
– А почему у Вас снег на...?
Но... это было даже не исчезновение – незнакомец просто покинул настоящее...
Тик
В дверь стучали. Нянюшка Ягг осторожно отставила свой стакан с бренди (который предназначался "на сон грядущий") и несколько мгновений сосредоточенно смотрела на стену. Колдовская жизнь средь горных пиков смогла научить ее такому обостренному восприятию, которое большинство людей у себя даже и не подозревало. В ее в голове "щелкнуло".
Чайник с водой, для ее бутылки-грелки, начинал закипать.
Она отложила свою трубку, поднялась, сделала несколько шагов и открыла дверь в весеннюю ночь.
– Вы проделали долгий путь, я знаю, – сказала она, ничуть не удивившись темной фигуре.
– Верно, миссис Ягг.
– Все, кто меня знают, называют меня Нянюшкой.
Она посмотрела на тающий снег, стекающий с плаща незнакомца. Снега здесь не было уже месяц.
– И надо спешить, я полагаю? – спросила она, вспомнив все.
– Разумеется.
– И сейчас Вы скажете: "Вы должны пойти немедленно".
– Вы должны пойти, немедленно.
– Ладно, – произнесла она. – На этот раз, я говорю да. Я довольно хорошая повитуха, насколько я себе это представляю. Я повидала уже сотни приходящих в этот мир. Даже троллей. А здесь, без опыта, – никуда! Я знаю процесс рождения вдоль и поперек, и, порой, сам черт мне – не брат! Хотя..., всегда готова учиться новому, – она скромно опустила глаза. – Я, конечно, не сказала бы, что я самая-самая, – продолжала Нянюшка. – Просто, не знаю, есть ли кто-то лучше. Вот так вот.
– Вы должны немедля пойти со мной.
– О! Это я-то и должна? – поинтересовалась Миссис Ягг.
– Да!
Ведьмы Пиков соображают быстро. Поскольку грани Пиков иногда набирают, ну, очень приличную скорость. И эти ведьмы знают, что, когда данное иносказание срывается с мертвой точки, самое лучшее, что вы можете сделать, это – лететь вместе с ним и держаться достойно.
– Я только схожу возьму...
– Сейчас нет времени.
– Но я же не могу уйти просто...
– Время!
Нянюшка сунула руку за дверь и подхватилала сумку, которая хранилась там постоянно, на случай подобных обстоятельств. В сумке лежали все те инструменты, которые могли ей понадобиться. И еще несколько таких инструментов, которые, дай-то боги, ей никогда не приведется использовать.
– Ладно, – сказала она.
И пошла.
Тик
Когда Нянюшка снова оказалась в своей кухне, чайник только-только закипал. Какое-то мгновенье она пристально на него смотрела, а потом – сняла с огня.
Рядом с ее стулом по-прежнему стоял стакан, в котором еще оставалось немного бренди. Она оcушила его залпом, потом схватила бутылку и снова наполнила стакан до краев.
Она взяла трубку. Табак в чашечке еще тлел. Нянюшка затянулась, и угольки затрещали.
Затем она вынула что-то из своей изрядно похудевшей сумки, и, не отпуская стакан с бренди, уселась поудобнее, чтоб разглядеть то, что достала.
– М-да, – в конце концов проговорила она. – Это было... нечто особенное.
Тик
Смерть наблюдал за тем, как изображение угасало. Несколько снежных хлопьев, которые вылетели из зеркала, уже растаяли на полу, но в воздухе все еще все еще витал лёгкий аромат табака.
-- А, Я ПОНЯЛ, -- сказал он, -- РОЖДЕНИЕ ПРИ СТРАННЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ. НО ЧТО ЭТО БЫЛО -- САМА ПРОБЛЕМА ИЛИ ЕЕ РЕШЕНИЕ?
-- ПИСК, - ответил Смерть Крыс.
-- О ДА, -- произнес Смерть, -- ОЧЕНЬ МОЖЕТ БЫТЬ, ЧТО ТЫ ПРАВ. Я ТОЧНО ЗНАЮ, ЧТО ПОВИТУХА МНЕ НИЧЕГО НЕ РАССКАЖЕТ.
Смерть Крыс выглядел удивленным:
-- ПИСК?
Смерть улыбнулся:
-- СМЕРТЬ? ОСВЕДОМЛЯЕТСЯ О ЖИЗНИ РЕБЕНКА? НЕТ. ОНА НЕ СКАЖЕТ.
-- Простите, -- сказал ворон, -- но как мисс Ягг стала миссис Ягг? Какие-то особые условности сельского быта, если вы понимаете, о чем я?
-- У ВЕДЬМ РОДСТВО ВЕДЕТСЯ ПО МАТЕРИНСКОЙ ЛИНИИ, -- объяснил Смерть, -- ДЛЯ НИХ ГОРАЗДО ПРОЩЕ МЕНЯТЬ МУЖЕЙ, ЧЕМ ИМЕНА.
Он снова подошел к столу и открыл ящик.
Там лежала толстая книга, обернутая в темноту. На обложке, где обычно расположены надписи, типа «Наша Свадьба» или «Наиполнейший Фотоальбом», было написано «ВОСПОМИНАНИЯ».
Смерть осторожно перелистывал тяжелые страницы. Некоторые воспоминания исчезали сразу после ого, как он делал это, успев нарисовать в воздухе недолговечные картинки, которые уплывали и пропадали в дальних, темных углах комнаты непосредственно перед перелистыванием страницы. Слышались короткие отзвуки, смех, плач, крики и, почему-то, звуки ксилофона, которые заставили Смерть на мгновение замереть.
Бессмертному есть что вспомнить. Иногда лучше хранить вещи там, где они смогут быть в безопасности.
Одно древнее воспоминание, побуревшее и потрескавшееся по краям, остановилось в воздухе над столом. Оно изображало фигуры -- четыре на конях, одну на колеснице -- явно выезжающих из грозы. Лошади шли на спокойном галопе. Еще там было много дыма, пламени и всеобщего волнения.
-- А, СТАРЫЕ ДОБРЫЕ ВРЕМЕНА, -- сказал Смерть. -- ЕЩЕ ДО ТОГО, КАК ПОЯВИЛАСЬ МОДА НА ОДИНОЧНУЮ КАРЬЕРУ.
-- ПИСК? - осведомился Смерть Крыс.
-- О ДА, -- ответил Смерть. -- СНАЧАЛА НАС БЫЛО ПЯТЕРО. ПЯТЕРО ВСАДНИКОВ. НО ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ, КАК ВСЕГДА БЫВАЕТ. ВСЕГДА КАКИЕ-ТО СКАНДАЛЫ, ТВОРЧЕСКИЕ РАЗНОГЛАСИЯ, ГРОМЯТСЯ КОМНАТЫ И ТАК ДАЛЕЕ, И ТОМУ ПОДОБНОЕ. -- Он вздохнул. -- И ГОВОРЯТСЯ ВЕЩИ, КОТОРЫМ, ВОЗМОЖНО, НЕ СЛЕДОВАЛО БЫ БЫТЬ СКАЗАНЫМИ.
Он перевернул несколько страниц и опять вздохнул. Если бы вам нужен был союзник, а вы были бы Смертью, на кого вы могли полностью положиться?
Его задумчивый взгляд остановился на кружке с медвежонком.
Конечно, еще всегда оставалась семья. Да. Он обещал не делать этого больше, но вообще-то он придавал обещаниям мало значения.
Он встал и вернулся к зеркалу. Времени было немного. Изображения в зеркале были гораздо ближе, чем казалось.
Сначала послышался шум скольжения, на мгновение наступила бездыханная тишина, и раздался грохот, как будто на пол уронили сумку с кеглями.
Смерть Крыс вздрогнул. Ворон поспешно взлетел.
-- ПОМОГИТЕ МНЕ ВСТАТЬ, ПОЖАЛУЙСТА, -- донесся голос из теней. -- А ПОТОМ, БУДЬТЕ ДОБРЫ, ОТЧИСТИТЕ ЭТО ЧЕРТОВО МАСЛО.
Тик.
Этот стол был усеян галактиками. Все сверкало. Сложные колесики и спиральки, бриллианты на фоне темноты.
Джереми всегда любил момент, когда часы были разобраны на мелкие детали, и каждое колесико или спираль аккуратно покоились на куске черного вельвета перед ним. Это было, как смотреть на Время, расчлененное, подвластное, каждый кусочек которого так прост для понимания.
Он мечтал, чтобы его жизнь была такой. Было бы приятно свести ее к таким вот колесикам, разбросать их по столу, тщательно почистить и смазать, а затем соединить их вместе, чтобы они вертелись и крутились так, как они должны это делать. Но иногда казалось, что жизнь Джереми была собрана неопытным мастером, который позволил нескольким, но очень важным деталькам со звоном ускакать в дальний угол комнаты.
Он желал, чтобы ему больше нравились люди, но почему-то ему никогда не удавалось с ними поладить. Он никогда не знал, что сказать. Если бы жизнь была вечеринкой, то для Джереми не нашлось бы места и на кухне. И он завидовал людям, которые дошли хотя бы до нее. Там, наверное, были бы остатки пудинга, которые можно было бы съесть, и притащенные кем-то бутылка или две дешевого вина, которое было бы вполне ничего, если из него выловить утопленные сигаретные бычки. На кухне даже могла бы быть девушка, хотя Джереми знал пределы своего воображения.
Но он никогда не получал приглашения на вечеринку.
Часы же... часы были разными. Он знал, что заставляет часы тикать.
Полное его имя было Джереми Чассон (Jeremy Clockson), и это не было случайностью. Он был членом Гильдии Часовщиков с тех пор, как ему исполнилось несколько дней, и все знали, что это означало. Это означало, что его жизнь началась в корзине, стоящей на пороге. Каждый знал, как это делается. Все Гильдии принимали к себе подкидышей, найденных вместе с утренним молоком. Это было древней формой проявления милосердия, и вообще, людям, случалось, выпадала участь и похуже. Сироты получали жизнь и соответствующее воспитание, и ремесло, и будущее, и имя. Многие прекрасные дамы или руководители мастерских, или городские чиновники носили говорящую фамилию, типа Лудд или Тестос, или Шутс, или Чассон. Они были названы в честь профессиональных героев или божеств-покровителей, и это превращало их в своего рода семью. Старшие помнили, откуда они произошли, и в Страшдество не скупились на пожертвования еды и одежды другим братьям и сестрам по корзине, тем, что помладше. Это не идеально, но что в нашем мире идеально?
Итак, Джереми вырос здоровым, довольно странным, и с таким даром к своему «приемному» ремеслу, который практически восполнял все другие личные дарования, которыми мальчик не обладал.
Зазвенел колокольчик у двери магазина. Он вздохнул и отложил лупу. Однако поспешности не проявил. В магазине было много, на что посмотреть.
Иногда Джереми даже приходилось покашливать, чтобы обратить на себя внимание покупателя. К слову сказать, иногда Джереми приходилось кашлять, чтобы привлечь внимание собственного отражения, когда он брился.
Джереми пытался быть интересным человеком. Проблема была в том, что он принадлежал к людям такого типа, которые, решив стать интересными, первым делом начнут искать книгу «Как стать интересным человеком», а потом выяснять -- не существует ли соответствующих курсов. Он был озадачен тем, что люди, похоже, считали его скучным собеседником. Почему? -- ведь он мог говорить обо всех разновидностях часов. Механические часы, магические часы, водяные часы, огненные часы, цветочные часы, свечные часы, песочные часы, часы с кукушкой, редкие Хершебианские жучиные часы... Но, по каким-то загадочным причинам, слушатели у него всегда заканчивались гораздо раньше, чем часы.
Он вышел в помещение магазина и остановился.
-- О, очень сожалею, что заставил вас ждать, -- сказал он. Это была женщина. И два тролля, занявшие свои позиции у самой двери. Их черные очки и огромные, плохо сидящие черные костюмы сразу показывали, что, тому, кому они захотят кому-то показать, почем фунт лиха, мало не покажется. Один из них, заметив на себе взгляд Джереми, похрустел суставами пальцев.
Женщина куталась в огромное дорогое белое меховое манто, которое, возможно, и объясняло наличие троллей. Длинные черные волосы каскадом спадали на ее плечи, и ее лицо имело так бледно, что казалось практически того же оттенка, что и манто. Она была... весьма привлекательной, по мнению Джереми, который уж точно ни в чем таком не разбирался, но это была однокрасочная красота. Он задался вопросом, а не зомби ли она? Сейчас в городе их развелось довольно много, и самые предусмотрительные прихватывали кое-что с собой в могилу, и, вероятно, могли себе позволить такое манто.
-- Жучиные часы? -- спросила женщина. Она отвернулась от стеклянного куполообразного предмета.
-- О, э, да... Хершебианский жук-законник соблюдает строгую последовательность ежедневных дел, -- сказал Джереми. -- Я э-э... держу его э-э... ради интереса.
-- Это так... органично, -- сказала женщина. Она посмотрела на Джереми, как будто он был еще одним представителем вида жуков. -- Мы -- Мирия ЛиГион. Леди Мирия ЛиГион.
Джереми покорно протянул ей руку. Терпеливые люди из Гильдии Часовщиков потратили уйму времени, пытаясь научить его, Как Положено Вести Себя В Обществе, пока не сдались, отчаявшись, но некоторые вещи все же застряли в его голове.
Ее Светлость посмотрела на ожидающую руку. В конце концов один из троллей тяжело шагнул вперед.
-- Госпожа не пожимают руки, -- сказал он раскатистым шепотом. -- Она неприкосновенные персоны.
-- О? - сказал Джереми.
-- Но этого достаточно, -- уступила Леди ЛиГион. - Вы делаете часы, и мы...
Из кармана рубашки Джереми раздалось позвякивание. Он вынул из него большие часы.
-- Если это был бой часов, то они спешат, - заметила женщина.
-- Э-э... м-м... нет... было бы неглупо с вашей стороны, м-м, заткнуть уши руками...
Было три часа. И все часы одновременно ударили. Кукушки закуковали, часовые гвоздики выпали из свечных часов, водяные часы забулькали и закачались, как только ведерки опустошились, колокольчики забренчали, гонги загудели, куранты звякнули, и Хершебианский жук-законник выполнил кульбит.
Тролли прихлопнули свои уши громадными руками, но Леди ЛиДжин просто стояла, уперев руки в бедра и наклонив голову, пока не замерло последнее эхо..
-- Все правильно, как мы видим, - сказала она.
-- Что? - спросил Джереми. А про себя подумал: «Тогда, наверное, вампир?»
-- Все ваши часы идут правильно, -- сказала Леди ЛиГион. - Вы очень щепетильны в этом вопросе, не так ли, мистер Джереми?
-- Часы, которые не показывают правильное время... неправильные, -- ответил Джереми. Сейчас ему хотелось, чтобы она ушла. Ее глаза беспокоили Джереми. Он слышал о людях, у которых серые глаза, и ее глаза были серыми, как глаза слепца, но она определенно смотрела на него и сквозь него.
-- Да, в этой связи были некоторые неприятности, не так ли? -- сказала Леди ЛиГион.
-- Я не... Я не... Я не знаю, что вы...
-- В Гильдии Часовщиков? Вильямсон, часы которого спешили на пять минут? И вы...
-- Сейчас мне гораздо лучше, -- сухо ответил Джереми. - У меня есть лекарство. Гильдия была очень добра. А теперь, пожалуйста, уходите.
-- Мистер Джереми, мы хотим, чтобы вы изготовили нам часы, которые будут точными.
-- Все мои часы точные, - произнес Джереми, уставившись на свои ноги. В ближайшие пять часов и семнадцать минут ему еще не надо было принимать лекарство, но он чувствовал необходимость в нем прямо сейчас. - А сейчас я должен попросить...
-- Насколько точны ваши часы?
-- Лучше, чем секунда за одиннадцать месяцев, -- быстро ответил Джереми.
-- Это очень хорошо?
-- Да. - Это было очень хорошо. Вот почему Гильдия отнеслась к нему с таким пониманием. Гениям всегда позволяются некоторые вольности, после того как у них отнимут молоток и смоют кровь вокруг.
-- Мы хотим гораздо большую точность, чем эта.
-- Это невозможно.
-- О? Вы имеете в виду, что это невозможно для вас?
-- Нет. И если я не могу, то не может ни один часовщик в городе. Я бы знал, если бы они могли!
-- Так самонадеянно? Вы уверены?
-- Я бы знал. -- И он знал бы. Точно. Свечные и водяные часы... они были всего лишь игрушками, которые выставлялись только в знак своего рода уважения к ранним дням хронометрирования, он даже проводил недели, экспериментируя с воском и ведерками, и производил с примитивными часами такие превращения, что вы вполне могли выставлять по ним время. Не было ничего страшного в том, что они могли быть не такими уж точными. Они были простыми, органическими вещами, бледными отражениями времени. Они не действовали ему на нервы. Но настоящие часы... то был механизм, сплошь состоящий из чисел, а числа обязаны быть безупречными.
Леди ЛиГион опять склонила голову набок.
-- Как вы проверяете эту точность? -- спросила она.
Джереми часто задавали этот вопрос в Гильдии, начиная с того времени, как его талант только-только обнаружил себя. Он ни разу не смог ответить на этот вопрос, потому что он не имел смысла. Ты делаешь часы, чтобы быть точным. Портретист рисует картину. Если она выглядит, как натура, это -- точная картина. Если ты делаешь часы правильно, то они будут правильными. Тебе не нужно проверять их. Ты и так знаешь.
-- Я и так знаю, -- сказал он.
-- Мы хотим, чтобы вы изготовили часы, которые будут очень точными.
-- Насколько точными?
-- Точными.
-- Но я могу мастерить только в ограниченных возможностях моих материалов, - сказал Джереми. - Я... усовершенствовал известные технологии, но есть такие факторы, как... вибрации от транспорта на улице, колебания температуры, и тому подобное.
Теперь Леди ЛиГион изучала ассортимент массивных часов, работающих на демонах. Она взяла одни и открыла заднюю крышку. Перед ней предстали крошечное сидение и педальки, но они были заброшены и пусты.
-- Нет демонов? -- спросила она.
-- Я храню их ради исторического интереса, - сказал Джереми. - У них была точность только до несколько секунд в минуту, а прошлым вечером они и вовсе остановились. Они могли бы считаться хоть сколько-то приличными, только если бы ваше понимание точности было «около-двух». -- Он всегда делал гримасу, когда использовал это выражение. Оно звучал, словно скрежет ногтей по стеклу.
-- А как насчет инвара? - спросила леди, очевидно, все еще внимательно разглядывая музей часов.
Джереми выглядел потрясенным: -- Сплав? Я не думал, что кто-то за пределами Гильдии знает о нем. И он очень дорогой. Стоит гораздо дороже, чем золото той же массы.
Леди ЛиГион выпрямилась: -- Деньги не имеют значения, -- сказала она. - Позволит ли вам инвар достигнуть абсолютной точности?
-- Нет. Я уже использовал его. Правда, он не реагирует на изменения температуры, но всегда есть... помехи. Все меньшие и меньшие препятствия становятся все большими и большими проблемами. Это Парадокс Ксенона.
-- А, да. Он был эфебским философом, который утверждал, что вы не можете попасть стрелой в бегущего человека, не так ли? - спросила леди.
-- Теоретически, потому что...
-- Но, кажется, Ксенон известен четырьмя парадоксами, -- сказала Леди ЛиГион. - В них содержалась идея, что существует такая вещь, как мельчайшая возможная единица измерения времени. И она должна существовать, не правда ли? Рассмотрим настоящее. Оно должно иметь длину, потому что один его конец соединен с прошлым, а другой - с будущим, а если бы у него не было длины, тогда настоящее не могло бы существовать вовсе. Для него не было бы времени, в которое оно могло бы поместиться.
Джереми внезапно влюбился. Он не ощущал подобного с тех пор, как снял заднюю крышку с часов в яслях, когда ему было четырнадцать месяцев.
-- оесть вы говорите о...знаменитом «пульсе Вселенной», -- сказал он. -- О том, что ни один мастер не может, в принципе не может сделать шестеренки, меньше...
-- Это зависит от того, что вы назовете шестеренками. Вы читали это?
Леди ЛиГион махнула рукой одному из троллей, который с грохотом прошагал и бросил на прилавок продолговатый сверток.
Джереми раскрыл его. Там была маленькая книжка.
-- Мрачные Волшебные Сказки? - спросил он.
-- Прочтите сказку о стеклянных часах Скверного Шушайна, - ответила Леди ЛиГион.
-- Детские истории? -- произнес Джереми. -- Что они могут мне рассказать?
-- Кто знает? Мы свяжемся с вами завтра, -- ответила Леди ЛиГион, -- чтобы узнать о ваших планах. Кстати, вот маленький залог нашей добросовестности.
Тролль поставил на прилавок большую кожаную сумку. Она зазвучала тяжелым, роскошным золотым звоном. Джереми не уделил этому особого внимания. У него было достаточно много золота. Даже опытные часовщики приходили, чтобы купить его часы. Золото было полезно, потому что давало ему время для работы над большим количеством часов. А это приносило ему больше золота. Золото было, более или менее, чем-то, что занимало время между часами.
-- Также я могу достать для вас инвар, в больших количествах, -- сказала она. - Это будет частью вашей оплаты, хотя я согласна, что даже инвар полностью не подойдет для ваших целей. Мистер Джереми, мы с вами знаем, что вознаграждением за изготовление первых по-настоящему точных часов будет для вас сама возможность изготовить первые по-настоящему точные часы, не так ли?
Он нервно улыбнулся:
-- Было бы... изумительно, если бы это возможно было сделать, -- произнес он. -- Действительно, это... будет концом часового ремесла.
-- Да, -- ответила Леди ЛиГион. - Тогда никому больше никогда не понадобится делать часы.
Тик.
Этот стол опрятен.
На нем стопка книг и линейка.
А еще тут сейчас находятся часы, сделанные из картона. Мисс подняла их.
Другие учителя в школе были известны как Стефани или Джоан, и так далее, но для своего класса она была -- строго без исключений -- мисс Сьюзен. «Строгий», по сути, было словом, которое, похоже, подходило ко всему, касающемуся мисс Сьюзен, и в классной комнате она настаивала на обращении «мисс», как королева настаивает на обращениее «ваше величество», и практически по той же причине.
Мисс Сьюзан носила черное, чего директриса не одобряла, но ничего не могла поделать, потому что черный был, прямо скажем, респектабельным цветом. Она была молода, но с неопределенной атмосферой возраста вокруг нее. Волосы ее были очень светлыми, почти белыми, с одной черной прядью, и она носила их собранными в тугой пучок. Директриса осуждала и это -- это наводит на мысль об Устаревшей Концепции Обучения, говорила она с уверенностью человека, умеющего произносить заглавные буквы вслух. Но она никогда бы не посмела сказать ни одного худого слова о том, как мисс Сьюзен двигалась, потому что мисс Сьюзен двигалась, как тигр.
На самом деле, всегда было очень тяжело не одобрять мисс Сьюзан в ее присутствии, потому что, если вы делали это, она посылала вам Взгляд. Это был ни в коем случае не угрожающий взгляд. Он был холодным и спокойным. Вам просто никогда больше не хотелось видеть его снова.
Взгляд также работал и в классе. Домашняя работа -- еще один обычай из Устаревшей Практики, относительно которого директриса также была безрезультатно Против. Ни одна собака еще не съедала домашнее задание никого из учеников мисс Сьюзен, потому что в мисс Сьюзен было что-то такое, что отправлялось вместе с ними домой; вместо этого собака приносила им ручку и не спускала умоляющего взгляда до тех пор, пока задание не было выполнено. Также у мисс Сьюзен, казалось, было безошибочное чутье на лень или старание. Вопреки указаниям директрисы, мисс Сьюзен не разрешала детям делать то, что им хотелось. Она разрешала им делать то, что хотелось ей. Оказалось, что это намного интереснее для всех.
Мисс Сьюзан показала картонные часы и спросила:
-- Кто может сказать мне, что это?
Вверх взметнулся лес рук.
-- Да, Миранда?
-- Это часы, мисс.
Мисс Сьюзен улыбнулась, осторожно уклонилась от руки, которой тряс мальчик по имени Винсент, издававший вдобавок неистовые: «ууу, ууу, ууу», и выбрала того, кто сидел за ним.
-- Почти правильно, - сказала она. - Да, Сэмюэль?
-- Это картонка, которую сделали похожей на часы.
-- Верно. Всегда надо видеть то, что есть на самом деле. И с помощью ЭТОГО мне положено научить вас узнавать, который час. - Мисс Сьюзан подарила часам презрительную усмешку и отшвырнула их в сторону.
-- Попробуем по-другому? - спросила она, щелкнув пальцами.
-- Да! - ответил класс хором, а затем издал «Аах!», когда стены, пол и потолок поочередно исчезли один за другим, а парты воспарили высоко над городом.
В нескольких футах перед ними находился громадный треснувший циферблат часов на башне Незримого Университета.
Дети начали взволнованно толкаться локтями. Тот факт, что их ботинки стояли в воздухе на высоте трех сотен футов, похоже, нисколько их не беспокоил. Странно, но они как будто не были даже удивлены. Это была просто интересная вещь. Они вели себя, как специалисты, которым случалось видеть и другие интересные вещи. И тот, кто учился в классе мисс Сьюзен, действительно их видел.
-- Теперь, Мелани, -- сказала мисс Сьюзен, когда на ее стол совершил посадку голубь. -- Большая стрелка на двенадцати, а огромная стрелка примерно на десяти, значит, сейчас...
Рука Винсента выстрелила вверх.
-- Ууу, мисс, ууу, ууу...
-- Примерно двенадцать часов, -- удалось сообразить Мелани.
-- Молодец. Но тут...
Воздух затуманился. Теперь парты, по-прежнему в идеальном строю, твердо стояли на булыжниках площади в другом городе. Здесь же находилась большая часть классной комнаты. Тут были шкафы, Живой Уголок и доска. Но стены все еще запаздывали. Никто на площади не обратил на посетителей ни малейшего внимания, но, что странно, никто не пытался пройти сквозь них. Воздух был теплее и пах морем и болотом.
-- Кто-нибудь знает, где это? - спросила мисс Сьюзан.
-- Ууу, меня, мисс, ууу, ууу. - Винсент мог бы вытянуться сильнее, только если бы его ноги оторвались от земли.
-- Как насчет тебя, Пенелопа? - сказала мисс Сьюзан.
-- О, мисс, -- выдохнул сдувшийся Винсент.
Пенелопа, красивая, послушная и откровенно не блещущая интеллектом девочка, оглядела заполненную народом площадь и беленые дома с навесами с выражением, близким к панике.
-- Здесь у нас была география на прошлой неделе, -- произнесла мисс Сьюзен. - Город окружен болотами. На Старой реке. Славится своей кухней. Много морепродуктов...?
Изящная бровь Пенелопы изогнулась. Голубь спорхнул со стола мисс Сьюзан и присоединился к голубиной стае, выискивающей остатки пищи среди камней мостовой, приветливо воркуя с остальными на ломаном голубином. Понимая, что, пока все ожидают окончания мыслительного процесса Пенелопы, может много чего произойти, мисс Сьюзен махнула на часы, висящие над магазином на другом конце площади и спросила:
-- А кто может сказать мне, сколько времени тут, в Орлее, пожалуйста?
-- Ууу, мисс, мисс, ууу...
Мальчик, которого звали Гордон, осторожно допустил возможность того, что сейчас три часа, к громкому разочарованию надувного Винсента.
-- Верно, -- сказала мисс Сьюзан. - Кто-нибудь может сказать мне, почему в Орлее три часа, в то время как в Анк-Морпорке двенадцать?
На этот раз не обращать внимания было нельзя. Если бы рука Винсента взметнулась вверх быстрее, то сила трения воздуха поджарила бы ее.
-- Да, Винсент?
-- Ууу, мисс, скорость света, мисс, он идет со скоростью шестьсот миль в час и в тот момент, когда солнце поднимается над Краем рядом с Орлеей, значит, двенадцать часов, нужно три часа, чтобы добраться до нас, мисс!
Мисс Сьюзен вздохнула.
-- Очень хорошо, Винсент, -- ответила она и встала.
Каждый глаз в комнате следил за тем, как она пересекала комнату по направлению к Канцелярскому Шкафу. По всей видимости, он путешествовал вместе с ними, и сейчас, если бы там был кто-нибудь, кто замечал такие вещи, этот кто-то увидел бы бледные линии, обозначающие стены, окна и двери. А если бы он был к тому же вдумчивым наблюдателем, он сказали бы: так... классная комната в некотором роде все еще в Анк-Морпорке и и притом -- в Орлее, так ведь? Фокус ли это? Реальность ли? Или фантазия? Или просто для этой особенной учительницы между ними нет особой разницы?
Внутренность шкафа также наличествовала, и в этой темной, пахнущей бумагой, нише она хранила звезды. Здесь были золотые звезды и серебряные звезды. Каждая золотая звезда стоила трех серебряных.
Это также подверглось осуждению со стороны директрисы. Она говорила, что они способствуют Соперничеству. Мисс Сьюзан сказала что в этом-то все и дело, и директриса поспешно удалилась, пока не получила Взгляд.
Серебряные звезды присуждались нечасто, а золотые -- реже, чем раз в две недели, и за них шла соответствующая конкуренция.
Сейчас мисс Сьюзан выбрала серебряную звезду. Скоро Винсент Энергичный будет владельцем собственной галактики. Надо отдать ему должное, мальчику было довольно безразлично, какого типа звезду он получил. Количество, вот что ему нравилось. Мисс Сьюзен отметила его для себя, как Мальчика, Который, С Большой Вероятностью Будет Однажды Убит Своей Женой.
Мисс Сьюзен прошла обратно к своему столу и дразняще поставила звезду прямо перед собой.
-- И дополнительно -- специальный вопрос, -- сказала она с некоторой злостью. - Означает ли это, что там -- «тогда», в то время как тут -- «сейчас»?
Рука замедлилась на полпути в своем восхождении.
-- Ууу... -- начал Винсент, а затем остановился. - В этом нет смысла, мисс.
-- Вопросы и не должны иметь смысла, Винсент, -- сказала мисс Сьюзан. - Но ответы -- должны.
Что-то типа вздоха послышалось со стороны Пенелопы. К удивлению мисс Сьюзен, лицо, которое, несомненно, однажды заставит ее отца нанять телохранителей, прояснялось от своих обычных счастливых мечтаний и вовлекало себя в участие в ответе. Ее алебастровая рука тоже поднималась.
Класс выжидающе наблюдал.
-- Да, Пенелопа?
-- Оно...
-- Да?
-- Сейчас, оно всегда везде, мисс?
-- Совершенно верно. Отлично! Хорошо, Винсент, ты можешь получить свою серебряную звезду. А для тебя, Пенелопа...
Мисс Сьюзан вернулась к шкафу со звездами. То, что Пенелопа спустилась с небес достаточно надолго, чтобы ответить на вопрос, само по себе стоило звезды, но такое глубокое философское заявление, как это, требовало вручения золотой.
-- Я хочу, чтобы вы все открыли тетради и записали то, что нам только что сказала Пенелопа, -- четко сказала она, когда села.
А затем она увидела чернильницу на своем столе, которая начала подниматься вверх, как рука Пенелопы. Это была керамическая баночка, приспособленная для опускания аккурат в круглую дырку в столярном изделии. Она медленно приподнялась и оказалась балансирующей на веселой черепушке Смерти Крыс.
Он подмигнул мисс Сьюзен светящейся голубым светом глазницей.
Быстрыми короткими движениями, даже не глядя вниз, одной рукой она смахнула чернильницу в сторону, а другой потянулась к толстому тому сказок. Она опустила его на дыру с такой силой, что темно-синие чернила выплеснулись на булыжники.
Затем она подняла крышку стола и заглянула внутрь.
Там, конечно же, ничего не было. По крайней мере, ничего смертельного... если, конечно, не считать шоколадки, полуобгрызенный крысиными зубами, и записки, соообщающей тяжелыми готическими буквами:
«НАВЕСТИ МЕНЯ»
и подписанную очень знакомым символом «альфа-и-омега» и словом
«Дедушка»
Сьюзен подняла записку и скомкала в шарик, зная, что дрожит от гнева. Как он посмел? Да еще и крысу послал!
Она бросила шарик в корзину для бумаг. Она никогда не промахивалась. Иногда корзине приходилось ради этого передвигаться.
-- А сейчас мы отправимся и посмотрим, который час в Клатче, -- сказала она внимательно наблюдающим за ее действиями детям.
Упавшая на стол книга раскрылась на определенной странице. А позже наступит время для сказки. И мисс Сьюзан будет удивляться, правда, слишком поздно, -- почему эта книга оказалась на столе, ведь она никогда раньше ее не видела.
А темно-синяя чернильная клякса останется на булыжниках площади Орлеи, пока ее не смоет вечерний ливень.
Тик.
Первые слова, которые читают искатели просветления в тайных, оглашаемых звоном гонгов, населенных йети долинах вблизи от Пупа, открываются перед ними в Жизнеописании Вена Вечно Удивленного.
Первый вопрос, который они задают, это: «Почему он был вечно удивленным?»
И им отвечают: «Вен познал природу времени и понял, что Вселенная, мгновение за мгновением, воссоздается по-новому. Поэтому он осознал, что, на самом деле, прошлого нет, есть только воспоминание о нем. Моргните, и мир, который вы увидите в следующий момент, еще не существовал, когда вы закрыли глаза. Поэтому, сказал он, единственное подходящее состояние для разума -- удивление. Единственное подходящее состояние для сердца -- радость. Небо, которое ты видишь сейчас, ты еще никогда не видел раньше. Идеальный момент -- сейчас. Радуйся ему».
Первые слова, которые прочел молодой Лю-Цзе, когда он (впервые) растерянно блуждал в темном, перенаселененном, пропитанном дождем городе Анк-Морпорке, были: «Сдаются Комнаты. Цены разумные». И он радовался этому.
Тик
Там, где земля плодородна, живут фермеры. Они знают толк в хорошей земле. Они растят хлеб.
Там, где недра богаты рудой, пылают горны, превращая ночь в алый закат. Молоты не умолкают. Люди куют сталь.
Есть угольные державы, есть мясные, есть вегетарианские. Мир полон мест, где одна вещь формирует страну и народ. И над ними, в долинах гор, окружающих Пуп Мира, где никогда не тает снег, есть страна просвещеннности.
Здесь живут люди, которые знают, что нет стали, только – идея стали*. Они дают имена новому и тому, чего нет. Они ищут основу бытия и суть души. Они поставляют миру мудрость.
В каждой прорезанной ледником долине, там, где даже в разгар лета ветер несет снежную пыль, возвышается какой-нибудь монастырь.
Есть Слушающие Монахи, которые пытаются уловить в шуме и гаме этого мира слабое эхо звуков, приводящих вселенную в движение.
Есть и Братья Крутизны, замкнутые и таинственные сектанты, верящие, что лишь через предельную крутизну можно познать этот мир, и что черное сочетается со всем, а хромированные детали никогда не выйдут из моды.
В своем, буквально, головокружительном монастыре, в паутине перекрещивающихся канатов, Балансирующие Монахи проверяют натяжение этого мира, а потом отправляются в долгие и опасные путешествия, чтобы восстановить его равновесие. Результы их деятельности можно увидеть высоко в горах и на сокрытых островках. Они пользуются маленькими латунными весами, которые можно спрятать в кулаке. Они работают. Ну, наверное работают. Мир пока не опрокинулся.
А посреди самой возвышенной, просторной и зеленой долины, где растут абрикосы, а льдинки в ручьях не тают даже в жаркий день, стоит монастырь Ой Донг, и живут Последователи Ве-Чена – монахи, владеющие боевыми искусствами. Остальные секты зовут их Монахами Истории. Не многое известно об их деятельности, хотя некоторые отмечают тот странный факт, что в их маленькой долине всегда стоит чудесный весенний день, и беспрерывно цветут вишни.
Ходил слух, что у этих монахов есть, своего рода, обязанность – следить, чтоб будущее шло в соответствии с тайным планом, придуманным кем-то, кто был всегда удивлен.
Однако, спустя некоторое количество "сейчас" (а потому что невозможно и нелепо говорить, сколько именно это длилось) явилась правда, более странная и пугающая.
Дело Монахов Истории – следить, чтоб будущее вообще наступило.
У Наставника Послушников была встреча с Ринпо, главным помощником настоятеля. Во всяком случае, сейчас главный помощник был очень важной персоной. Настоятель, в своем теперешнем состоянии, не мог охватить заботой всех и нуждался в помощи. В подобных случаях всегда находится некто, кто добровольно впрягается в ярмо. Ринпо есть везде.
– Этот Ладд. Опять, – сказал Наставник Послушников.
– О, драгоценный. Разве Вас может привести в беспокойство один шалун?
– Один обычный шалун – нет. И откуда он только взялся?
– Его прислал господин Сото. Знаете такого? Из нашего отделения в Анк-Морпорке? Он нашел его в городе. У мальчика врожденный талант, как я понял, – сказал Ринпо.
Наставник Послушников пришел в замешательство.
– Талант?! Да он – гнусный жулик! Он учился в Гильдии Воров! – возмутился он.
– Ну, да. Дети иногда воруют. Всыпать им слегка – и они перестанут воровать. Это основа обучения, – сказал Ринпо.
– Вот-вот. В этом и проблема.
– Неужели?
– Он слишком, слишком шустрый. Где он появляется – пропадают вещи. Небольшие вещи. Малоценные вещи. Но, даже, если за ним наблюдать вплотную, невозможно заметить, как он их берет.
– Тогда, может быть, он этого и не делает?
– Он проходит через комнату, и вещи исчезают! – твердил свое Наставник Послушников.
– Настолько проворен? Потому-то Сото его и обнаружил. Однако, вор – это тот, кто...
– Вещи потом находятся, в разных местах, – продолжал Наставник Послушников, с явной неохотой приняв возражения. – Но он делает это из вредности, я уверен.
Ветерок принес с террасы аромат цветущих вишен.
– Поймите, неповиновение для меня не новость, – сказал Наставник Послушников. – Это бывает у всех новичков. Но он – еще и опаздывает.
– Опаздывает?
– Он приходит на уроки позже, чем надо.
– Как может ученик опаздывать здесь?
– Мистеру Ладду не интересно. Мистер Ладд, видите ли, считает, что может поступать, как ему вздумается. Он еще и... умный.
Помощник кивнул. Ах, умный. Здесь, в долине, это слово имело специфическое значение. Умный думет, что знает больше своих учителей, дерзит и перебивает. Умник – хуже глупца.
– Он нарушает дисциплину? – спросил Помощник.
– Вчера, когда я вел урок Теории Времени в Каменном Классе, я поймал его на том, что он пялился на стену. Явно бездумно. Но, когда я вызвал его отвечать, а сам стал писать на доске, полностью уверенный, что он ничего не знает, – он ответил. Тотчас. И правильно.
– Что ж. Вы сами говорили, что он – умный мальчик.
Наставник Послушников выглядел смущенным.
– Вообще-то... Это была задача другого уровня. Перед этим я инструктировал действующих агентов Пятого Дзима, и на левой стороне доски осталась часть контрольных вопросов. Чрезвычайно сложная фазово-пространственная проблема, включающая остаточные гармоники в n-случаях. Никто из них с ней не справился. Честно говоря, я и сам вынужден был заглянуть в ответы.
– Значит, как я понял, Вы, в наказание, задали ему вопрос, на который он не мог дать правильного ответа?
– Само собой. Но он своим поведением все ломает. Мне постоянно кажется, что он – не в себе. Все время рассеян, но всегда знает, что ответить, и никогда не в состоянии объяснить, почему он это знает. Мы не можем больше не пороть его. Он подает дурной пример другим ученикам. Это не учеба для умного мальчика.
Помощник внимательно следил за полетом белых голубей, нарезавших круги над крышами монастыря.
– Мы уже не можем отослать его обратно, – наконец произнес он. – Сото сказал, что видел, как мальчик принял Позу Лугового Волка! Вот, как он был обнаружен! Можете представить себе такое? А ведь его никто этому не учил! Можете представить себе, что случилось бы, если б кто-нибудь с такого рода умением свободно шлялся, где захочет? Поблагодарите Сото за бдительность.
– Но он подкинул мне проблему. Мальчик оказался возмутителем спокойствия.
Ринпо вздохнул. Он знал, что Наставник Послушников был хорошим и добросовестным человеком, но он слишком долго жил в монастыре. Люди же, подобные Сото, проводили каждый свой день в мире времени. Они научились гибкости, поскольку, несгибаемые там – это мертвые. Люди, подобные Сото... А это – идея...
Он смотрел на другой конец террасы, где пара слуг подметала осыпавшийся вишневый цвет.
– Я нашел гармоничное решение, – сказал он.
– Правда?
– Столь талантливый мальчик, каким является Ладд, нуждается – в мастере, а не в дисциплине класса.
– Вероятно, но... – Наставник Послушников пристально помотрел на Ринпо. – А-а..! – произнес он, и вроде-как улыбнулся, но не особенно лучезарно. Это должно было означать определенное предупреждение, намек, что кое для кого, кто, по его мнению, этого вполне заслуживает, у него в запасе имеется неприятность.
– Мне приходит на ум некое имя, – сказал Ринпо.
– Мне тоже, – сообщил Наставник Послушников.
– Имя, которое звучит весьма часто, – продолжил Ринпо.
– Полагаю, либо он сломает мальчика, либо мальчик сломает его, либо – что всегда возможно – они сломают друг друга... – размышлял Наставник.
– Таким образом, как говорят в миру, – сказал Ринпо, – практически без изнанок.
– И все же, согласится ли настоятель? – спросил Наставник, пытаясь отыскать уязвимые места приятной идеи. – Его всегда отличало определенное, несколько утомительное, уважение к... подметальщикам.
– Настоятель – милый и добрый человек, но сейчас он мается зубами, и ходит с трудом, – сказал Ринпо. – Еще эти тяжелые времена. Уверен, он будет рад тому, что мы сами ему кого-то порекомендуем. Как бы Вам сказать... В общем-то, это – незначительное дело, на фоне повседневных забот.
И этим – будущее было определено.
Они не были плохими людьми. Они уже сотни лет упорно трудились во благо долины. Хотя, вероятно, за это время их ум приобрел несколько дурных привычек. Одна из них состояла в том, что, поскольку всем важным предприятиям нужна четкая организация, надо организовывать организацию, а не предприятие. А другая побуждала верить, что спокойствие – самая замечательная штука. Во веки веков.
* Но они все же используют вилки или, как минимум, идею вилки. Возможно, если рассуждать философски, у них нет и ложек, но тогода возникает вопрос, как быть с идеей супа.
Тик
На столике, около кровати Джереми, выстроилась шеренга будильников. Он не нуждался в них, поскольку сам просыпался, во сколько хотел. Он их проверял. Джереми устанавливал будильники на семь и просыпался в 6.59, дабы убедиться, что они сработают вовремя.
Сегодня вечером он отправился спать рано, со стаканом воды и "Сказками сестер Грымз".
Он никогда не интересовался сказками, ни в каком возрасте, и вообще не понимал, в чем их смысл. За все время он не прочел ни одного романа и ни одной повести. Он помнил, как маленьким мальчиком был в конец раздосадован изображением часов в истрепанной книжке с дурацким стишком:
Кот Мурзилка жил у нас,
Он вставал с лежанки в час,
В два – котлету ел из миски,
В три – на кухне крал сосики.. .
Иллюстратор постарался, чтобы часы на картинке, где кот тянет со стола внушительную связку колбасных изделий, показывали – без десяти пять!
Он попытался читать грымзовские сказочки. У них были названия типа "Как Дрянная Королева Танцевала в Красных Раскаленных Башмаках!" или "Старуха в Духовке". О часах там вообще не упоминалось – ни о каких, ни в одной из сказок. Авторы, похоже, создали произведение, посвященное неупоминанию о хронометрических приборах.
Врочем, в "Стеклянных Часах Злюнца Шикштейна" часы все же нашлись. Ну, типа-часы. И были они... странными. Плохой человек (читатели должны были понять, что он плохой, потому что там, на той странице, прямо было сказано, что он плохой) сделал из стекла часы, в которые была заключена сама Время. Но все пошло наперекосяк, поскольку одна деталь часов – пружина! – была сделана не из стекла, и лопнула от напряжения. Время стала свободной, а плохой человек, постарев за секунду на десять тысяч лет, рассыпался прахом, и (чему Джереми нисколько не удивился) никто его больше не видел. Сказка заканчивалась моралью: Большие Предприятия Зависят от Маленьких Деталей. У Джереми это вызвало недоумение – почему, с тем же успехом, не написали: Нельзя Заманивать в Часы Эфемерных Женщин, или: Делайте Пружины Только из Стекла.
Однако, даже неопытный глаз Джереми улавливал что-то неправильное в этой сказке, если смотреть на нее вцелом. Как-будто авторы пытались придать смысл чему-то, что они видели или слышали, но не так поняли. И – ха! – хотя сказка и появилась сотни лет тому назад, когда даже в Юбервальде не было еще никаких часов, кроме натуральной кукушки, художник изобразил напольные часы в удлиненном корпусе, какие стали появляться лишь в последние пятнадцать лет. Вот ведь бестолковщина! Как это было бы смешно, когда бы не было так грустно!
Он отложил книгу и оставшуюся часть вечера посвятил небольшой проектой работе для Гильдии. За нее было уплачено наличными, поскольку он пообещал, что не присвоит авторство себе лично.
Потом он поместил свое творение на прикроватный столик, рядом с другими часами. Он задул свечу. Он лег спать. Он уснул.
Тикали стеклянные часы. Они стояли на деревянном полу, посреди мастерской, и лучились серебристым светом. Джереми обходил их по кругу, или, возможно, они вращались перед ним.
Часы были выше человеческого роста. Внутри прозрачного корпуса звездами мерцали красные и синие огоньки. Воздух пах кислотой.
Теперь он смотрел изнутри, из этих кристаллов, и взор его проникал все глубже и глубже сквозь слои стекла и хрусталя. После него они окрашивались розовым, их гладкость становилась стенами высотой в сотни миль, а он по-прежнему падал между этими плитами, которые делались все грубее, зернистее...
...полными отверстий. Синие и красные огоньки тоже были здесь, вспыхивали ему вслед.
И вот, наконец, появился звук. Он шел из темноты, раскинувшейся перед ним: медленный ритм, до смешного знакомымый – ритм сердца, усиленный в миллион раз...
...тчум...тчум...
... за ударом удар, тише гор и мощнее вселенных, темный и кроваво-красный. Он услышал кое-что еще, и его падение замедлилось, остановилось, и он начал подниматься сквозь брызги света, пока яркое пятно впереди не превратилось в комнату.
Он должен все это запомнить! Все было так ясно, он понял! Так просто! Так легко! Он мог видеть все детали, и то, как они работают, и как они сделаны.
И вот – это начало угасать.
Конечно, то был лишь сон. Так он сказал себе и успокоился. Правда, погружение было настолько глубоким, что он не мог не принять это все. Например, дымящуюся кружку чая на рабочем столе, и голоса по ту сторону двери...
В дверь стучали. Джереми удивился бы, если б сон закончился открыванием двери, и дверь исчезала, а стук остался. Он доносился снизу.
Было 6.47. Джереми мельком глянул на будильники, чтобы убедиться, что они не врут, затем накинул халат, подпоясался и поспешил вниз. Он приоткрыл дверь так, чтобы образовалась щель. Снаружи никого не было.
– 'Ще-то, я 'десь, мистер.
Ниже обнаружился гном.
– Звать Чассон? – было спрошено.
– Да, а что?
В щель просунулся бланк.
– Пишитесь 'десь, где сказано "Пишитесь 'Десь". Псибо. Эй, парни...
Парочка троллей за его спиной опорожнила тачку. О мостовую грохнулся большой деревянный ящик.
– Это что? – спросил Джереми.
– Срочная посылка, – сообщил гном, забирая бланк. – Прям из Юбервальда. Кой-кому пришлось отвалить за это кучу денег. Гляньте, скоко штампов и марок.
– А не могли бы вы внести это в...? – начал Джереми, но повозка уже катилась прочь, весело звякая и тренькая своими хрупкими грузами.
Начался дождь. Джереми разглядывал надпись на ящике. Как уверял аккуратный округлый почерк, посылка действительно была адресована ему. Чуть выше красовалась печать с двуглавой летучей мышью Юбервальда. Никакой другой маркировки не было. Кроме слов в самом низу:
А потом ящик начал ругаться. Приглушенно, и на иностранном языке, однако содержание ругательств явно было интернациональным.
– Э-э... есть там кто? – спросил Джереми.
Ящик покачался и приземлился на одну из длинных сторон. С дополнительным проклятием. Изнутри послышались несколько ударов, несколько ругательств погромче, и ящик, качнувшись, снова встал вертикально, выбрав сомнительным верхом правую сторону.
Часть досок обшивки отъехала вбок, и на мостовую с лязгом вылетел ломик. Голос, недавно озвучивавший ругательства, произнес:
– Не могли бы Вы быть штоль люпесны..?
Джереми воткнул ломик в обнадеживающего вида щель и поднажал.
Ящик развалился. Он выронил лом. Внутри было... существо.
– Я не снаю, – сказало оно, выталкивая наружу куски упаковки. – Восемь проклятых тней бес проплем, а на самом пороге эти итиоты штавят его непрафильно.
Оно кивнуло Джереми.
– Доброе утро, шударь. Я полагаю Вы и ешть Миштер Джереми?
– Да, а...
– Меня зофут Игорь, шударь. Мои рекоментации, шударь.
Рука, являвшая собой сплошную "травму на производстве", зашитая в нескольких местах, и сжимающая папку, сделала выпад в сторону Джереми. Повинуясь инстинкту, он отскочил, а потом смутился и взял бумаги.
– Я думаю, произошла ошибка, – проговорил он.
– Нет, это не ешть ошипка, – сказал Игорь, выволакивая ковровый баул из руин ящика. – Вам нужен ассиштент. И если говорить об ассиштентах, с Игорем Вы не пропадете. Все это снают. Не могли бы мы уйти с дождя, шударь? От него у меня коленьки ржафеют.
– Но я не нуждаюсь в ассис... – начал Джереми, но... это не было правдой. Ну, да. Он просто не мог удержать при себе ни одного помощника. Они всегда уходили не проработав и недели.
– Доброе утро, сэр! – произнес бодрый голос.
Еще одна повозка остановилась у двери. Она была выкрашена в гигиеничный белый цвет, полна всякого молочного, и имела на боку надпись "Роланд Соах, Молошник". Джереми, мало что уже понимая, поднял глаза на сияющую физиономию мистера Соаха, державшего в каждой руке по бутылке молока.
– Пинта, господин, как и обычно. А может, еще одну, раз у Вас уже есть компания?
– М-м... Э-э... да, благодарю Вас.
– А йогурт на этой неделе особенно хорош, господин, – сказал Соах тоном подстрекателя.
– Э-э... М-м... Думаю, нет, мистер Соах.
– Не желаете яиц, сливок, масла, пахты или сыра?
– Вообще-то нет, мистер Соах.
– Ну, тогда ладно, – сказал молочник, нисколько не смутившись. – Что ж, увидимся завтра.
– Э-э... Да. – произнес Джереми, когда повозка отчалила. Мистер Соах был другом, что в скудном словаре общения Джереми означало "некто, с кем я разговариваю один или два раза в неделю". Он симпатизировал молочнику, поскольку тот был правильным и пунктуальным, и его бутылки с молоком появлялись у порога каждое утро ровно в семь.
– Э-э... Пока. – сказал Джереми.
И повернулся к Игорю.
– Как Вы узнали, что мне нужен... – попытался сказать он. Но странный человек уже был внутри, и Джереми с отчаяньем обнаружил, что тот забрел в мастерскую.
– О! Да, очшень мило, – разглагольствовал Игорь, разглядывая обстановку с видом знатока. – Токарный штанок для микро-деталей, третья модель, я праф? Я фидел их в каталог. Дейштвительно замечшатель-...
– Я ведь никого не просил найти мне ассистента! – воскликнул Джереми. – Кто прислал Вас?
– Мы. Игори, шударь.
– Да, Вы уже говорили! Послушайте, я не...
– Нет, шударь. "Мы Е Игори", шударь. Это органисация, шударь.
– Какая-такая организация?
– По подбору персонала, шударь. Видите ли, шударь... Игорь нередко находиль себя шреди маштеров, пошкольку он бесупречшен. С тругой штороны...
– ... у Вас два больших пальца! – выдохнул Джереми, только что увидев это и не имея сил сдержаться. – По два на каждой руке!
– О, да, шударь. Очшень утобно, – сказал Игорь, даже не взглянув на свои руки. – С тругой штороны, нет таких людей, кто не хотель бы помощника-Игоря. Так что мой тётя Игорина сделать небольшое агенштво, штоп нас можно было нанимать.
– Для... множества Игорей? – спросил Джереми.
– О, наше множештво ешть фантастиш. Мы – большая семья.
Игорь протянул Джереми визитку.
Он прочитал:
Мы Е Игори
"Запасная рука – не лишняя"
Старый Крысенхаус
Злюнц Шикштейн
c-mail: Тотмаштер Юбервальд
Джереми изумленно смотрел на сигнальный адрес. Для него было нормальным не знать того, что не относится к часам, но здесь был другой случай. Новая транс-континентальная система сигнальных сообщений его очень даже заинтересовала после того, как он услышал, что для быстрой передачи потока информации, используют механизмы, схожие с часовыми. А могли ли нанять Игоря, послав соответствующее сигнальное письмо? Ну, да. По крайней мере, это объяснило бы скорость.
– Крысенхаус, – проговорил Джереми. – Это что-то вроде Дворца Совета, да?
– О, нет. Прошто... прошто, – успокаивающим тоном произнес Игорь.
– У Вас действительно в Юбервальде есть свой сигнальный адрес?
– О, да. Мы хфатаемся за нофшештва опеими руками.
– ...с четырьмя большими пальцами...
– Да, шударь. Мы хфатаем... крепко.
– И Вы сами себя сюда переслали?
– Конечшно, шударь. Мы Игори не снаем, что такое неудопштва.
Джереми опустил глаза на врученную ему ранее папку с рекомендациями, и его взгляд зацепило одно имя.
Папка была подписана. В некотором роде. Аккуратными заглавными буквами – ровными, словно отпечатанными – на титульном листе было выведено несколько слов, а ниже стояла подпись.
ОН БУДЕТ ПОЛЕЗЕН
ЛЕГИОН
Он вспомнил.
– О, так это все Леди ЛеГион. Она послала Вас ко мне?
– Ферно, шударь.
Чувствуя, что Игорь еще чего-то от него ждет, Джереми сделал вид, что просматривает рекомендации. Некоторые из них были написаны, как ему хотелось верить, засохшими коричневыми чернилами, одна – пастелью, еще несколько – оказались обуглены по краям. Все отзывы были лестными. Читая имена тех, кто дал рекомендации, Джереми вскоре уловил определенную закономерность.
– Это подписано кем-то по имени Буйный Доктор Чумичка, – сказал он.
– О, его наштоящчее имя не ешть Пуйный, шударь. Это шкорее, псефдоним, гофорящчий о его сути.
– То есть, он был помешанным?
– Кто снает, шударь..? – невозмутимо ответил Игорь.
– А Безумный Барон Хаха? В "причинах увольнения" сказано, что он был задавлен обломками горящей ветряной мельницы.
– Его не са того приняли, шударь.
– Вот как?
– Да, шударь. Как я поняль, толпа приняла его са Визгливого Доктора Берсерка, шударь.
– А. Ну, да, – Джереми мельком глянул вниз. – На которого Вы тоже работали, как я вижу.
– Да, шударь.
– И который умер от заражения крови?
– Да, шударь. Вилы окасались грясными.
– А Кусач Протыкач?
– Ээ-эм, Вы бы поферили, чшто он держал шашлычшную, шударь?
– А это было так?
– Не в тратиционном понимании, но – так, шударь.
– Вы имеете в виду, что он тоже не был нормальным?
– Ах. Да, он имель сфой непольшой бзик, толшен приснать. Но Игорь никогда не ошуждаль сфоих хосяев и хосяек, шударь. Это Кодекс Игорей, шударь. – терпеливо разъяснял он. – Этот мир впал бы в марасм, если б мы были отинаковыми, шударь.
Джереми плохо понимал, что с ним происходит. Он никогда еще ни с кем так долго и свободно не общался, если не считать разговора с Леди ЛеГион и перпирательств с мистером Соахом по поводу не-желает-ли-господин-сыра. Он превысил свою годовую норму. Возможно, это было связано с тем, что Игорь с трудом вписывался в понятие "человек". Для Джереми, до сего времени, определение "люди" не вязалось с теми, у кого швов было больше, чем у дамской сумочки.
– Я не знаю, найдется ли у меня работа для Вас, хотя.., – проговорил он. – Есть новый заказ, но я не уверен, что... Во всяком случае, я – не сумасшедший!
– Софсем не обясательно, шударь.
– Знаете, у меня действительно есть справка о нормальности.
– Хорошо срапотано, шударь.
– Мало у кого такая есть!
– Очшень спрафедливо, шударь.
– Имейте в виду, я принимаю лекарства.
– Вы прафильно поштупаете, шударь, – сказал Игорь. – Я сейчшас буду уходить и делать какой-нипуть зафтрак, ладно? А Вы пока переотеньтесь.
Джереми пощупал свой мокрый от дождя халат.
– Я скоро спущусь, – сказал он, и поспешил вверх по леснице.
Пристальный взгляд Игоря сканировал стеллажи с инструментами. На них не было ни пылинки. Напильники, молотки и клещи располагались согласно размеру. На рабочем столе было то же самое – каждая вещь находилась на своем особом, геометрически-точно выверенном месте.
Он выдвинул ящик. Винтики лежали ровными рядами.
Он осмотрел стены. На них не было ничего, кроме полок с часами. Это его удивило – даже у Слюнявого Доктора Виброфонса на стене имелся календарь, который давал некий всплеск цвета. Предположительно, он был выпущен компанией "Едкованн и Поднаблюденн", из Уродона, а цвет, который календарь выплескивал, был, по большей части, красным, но, по крайней мере, это соотносилось с соответствующим восприятием мира за пределами четырех стен.
Игорь был озадачен. Игорь никогда прежде не работал с нормальным человеком. Он сталкивался со множеством... да-да, мир называл их сумасшедшими; он работал и для нескольких нормальных, но отклонявшихся ради своего удовольствия в незначительные и социально-приемлемые сумасшествия. Однако он не мог припомнить, что б когда-либо трудился для полностью нормального человека.
Очевидно, рассуждал он, если вкручивание винтов себе в нос – безумие, тогда их подсчет и скрупулезная сортировка – норма, которая является противоположностью...
Ах, нет. Так не бывает. Или бывает?
Он улыбнулся. Он начинал чувствовать себя – дома.
Тик
Лю-Цзы, Подметальщик, пребывал в своем саду Пяти Удивлений и занимался тщательной культивацией гор. Его метла была прислонена к живой изгороди.
Над ним, глядя поверх храмовых садов, возвышалась большая каменная статуя Ве-Чена Вечно Удивленного с лицом застывшим в своем неизменно-пучеглазом состоянии (разумеется, что) приятного удивления.
Такое хобби, как горы, привлекало людей, которые в обычных обстоятельствах, как говорится, имели времени повозку и маленькую тележку. Лю-Цзы не имел времени вовсе. Время для него было чем-то, что случалось, в основном, с другими людьми; он же – будто смотрел на море, стоя на берегу. Оно было большим, и где-то не здесь, и иногда подбивало потрогать его пальцем ноги, но постоянно жить в нем было невозможно. К тому же – вечно кожа от него делалась морщинистой.
В данный момент (в никогда-не-кончающийся, всегда-несущий-отдохновение момент этой мирной и солнечной маленькой долины) он возился с зеркальцами, и совочками, и морфическими резонаторами, и даже со странными устройствами, необходимыми для того, чтоб гора не вырастала более шести дюймов высотой.
Вишни все еще цвели. Здесь они всегда были в цвету. Где-то в храме ударил гонг. С крыши монастыря снялась стая белых голубей.
Миниатюрную гору накрыла тень.