Переводы статей Т. Пратчетта (обсуждение)

Терри Пратчетт: «Если бы я знал, что прогрессирующее заболевание мозга настолько способствует взлету рейтинга, я, возможно, обзавелся им еще раньше.

Терри Пратчетт — второй по популярности из ныне живущих авторов Британии, и его книги о Плоском Мире любимы миллионами преданных фанатов. Но за последний год борьба писателя с болезнью Альцгеймера придала новый пугающий поворот истории его собственной жизни. С ним встретилась Дебора Орр.
Интервью Деборы Орр
Суббота, 29 ноября 2008

(Фото Джорджа Райта)
Пратчетт дома, в своем сельском коттедже — как в штабе управления миром фэнтези.

Да, это самое оно. Вот он, Терри Пратчетт, белобородый и хрупкий, за полудюжиной громоздящихся в два ряда мониторов, зеленоватый отсвет которых играет на его лице. Он похож на Волшебника из страны Оз.

Ничто в этой комнате не рассеивает очарования. Гигантские песочные часы, огромный бронзовый пюпитр (? “lectern” букв. «аналой») в форме взмывающего ввысь орла, очаг в готическом стиле, толстая, уже наполовину сожженная восковая свеча в железном держателе (бра?) на стене настенном канделябре, остроконечная шляпа поверх беспорядочного зиккурата (пирамиды? просто кучи?) бумаг, уменьшенная копия дракона — помещение, заваленное всяческой бутафорией и безделушками такого рода, дает право считать этот заново отделанный сельский коттедж штабом управления миром фэнтези.

И внешний вид, разумеется, не обманывает. Вот уже много лет Пратчетт сидя здесь, печатает, все добавляя живой человеческой плоти на костяк своего великого литературного творения — плоской, существующей вне [данного? нашего?] времени альтернативной Земли, которую он называет Плоским Миром (Миром Диска). И даже сейчас он не особенно хочет покидать Плоский Мир и предпочитает вместо этого втянуть туда меня. Он спрашивает меня, сколько, предположительно, пирогов, может получиться в среднем из тела крупного мужчины. Я уверяю его, что понятия не имею, и он, с некоторым облегчением, продолжает (рассуждать? прикидывать?), придя в конце концов к убедительному заключению, что около дюжины.

Он также обращается с просьбой к своему помощнику Робу, представительному (приятному ?) молодому человеку, который ненавязчиво реет поблизости, готовый прийти на помощь. Не мог бы Роб занести в блокнот метафору, пожалуйста? Не мог бы Роб записать, что опускающееся (прыгающее?) адамово яблоко у мужчины выглядит как куриный желудок (куриные потроха)? И невозможно удержаться от зудящей (назойливой?) мыслишки: «Не признак ли это?» Пусть продано уже около 60 миллионов книг Пратчетта на 35 или около того языках. Но вот уже год, как он не менее известен просто-напросто еще и тем, что ему, всего в 59 лет, был поставлен диагноз «ранная стадия синдрома Альцгеймера». Вообще говоря, я считаю, что это стыдно, что диагноз прогрессирующего заболевании головного мозга сильней поднимает рейтинг человека, чем вся совокупность того, признанно оригинального и ценного, что он сделал. Поэтому я удерживаюсь от того, чтобы спросить его про потроха и, вместо этого, когда мы устраиваемся в смежной комнате, усиленно восторгаюсь всем этим экзотическим хламом.

Эта комната тоже полна всяких вещей, а по больше части сразу опознаваемых как происходящих из Плоского Мира. Однако одна штуковина выглядит поистине необычно. Что-то вроде электронного осьминога, из которого во все стороны торчат электроды, прикреплено к спинке кожаного кресла. Такое на Плоском Мире никак не могло бы появиться, потому что его питает магия, а не электричество. Что ж это такое-то, скажите на милость?

Это, не без усмешки поясняет Пратчетт, не реквизит. Это немножко инопланетное на вид, но тем не менее, вполне возможно, что оказывающее благотворное действие, лечебное приспособление, стимулирующее мозг маленькими электроразрядами.

-- Так думаешь себе: может, поможет, а может, и нет. Попытка не пытка, -- внезапно заявляет он. -- Видите ли… если вы всю жизнь — любитель научной фантастики… Вам ведь должно понравиться что-то в этом роде… Вот и все. Вспыхивающих огоньков маловато… но расслабляет замечательно. Мой друг подогнал мою голову под эту штуку, так что теперь она сидит очень удобно.

Ну, теперь у меня есть возможность кратко и вежливо осведомиться о здоровье Пратчетта и покончить с этой темой. Он говорит, что чувствует себя вполне хорошо. Но кроме этого есть еще много чего сказать. Я побаивалась, что заболевание Пратчетта будет, не упоминаясь впрямую, молча доминировать в нашем интервью, как тот слон в комнате из басни. Но слон уже развоевался и подминает (крушит ?) наш разговор, словно для нашей встречи не возможна никакая иная причина. Пратчетт говорит красиво (красноречиво ?), так же красиво, как пишет, и если уж он начнет, его не остановить. А он таки начал.

-- У меня атрофия задних отделов коры головного мозга — PCA (posterior cortical atrophy) — и, как ни странно, это сказывается на остроте зрения. Никто этого не заметил бы, если бы я сам не сказал. {Сейчас я мог бы пойти к врачу и сказать, что, по-моему, со мной что-то не то, если бы не то обстоятельство, что этим поражены мои возможность печатать и писать от руки} (? По-моему, какая-то нелогичность в тексте, что-то не то...), причем печатать и писать грамотно. Мы как раз приближаемся к годовщине этого дела.
Я не знаю, возможно ли остановить этот процесс. Арисепт [первое лекарство, сертифицированное в Соединенном Королевстве как средство специально для лечения синдрома Альцгеймера], к примеру, помогает, прогулки помогают, активная, занятая жизнь, судя по всему, тоже помогает. Но тебе от этого легче не становится (или «не от этого легче становится» ?). Я считаю, что имеет место вот что: если вы при этом обладаете физическими ресурсами, то, сознательно или бессознательно, вы в конце концов вырабатываете какой-то способ справляться с этим.

-- Ну, существует две школы мыслителей (*). Наблюдающий меня медик (PA — Physician Assistant, не врач, а вроде медбрата) мыслил, что мне следовало бы удалить из полости рта все, что там есть металлического. И ежедневно пить апельсиновый сок. А дочь и жена мыслили, что они замечают улучшение. А по моим ощущениям — да, возможно, что с Арисепт некоторое улучшение есть. Но я ведь к тому же все время помню о существовании своих проблем и уделяю больше внимания и усилий на то, чтобы делать все правильно. Прошлой зимой, когда я бывал одет в тяжелую одежду, у меня были сложности с пристегиванием ремней безопасности — тырк, тырк, тырк, тырк. А весной… — Пратчетт изображает звук, с которым приземляется самолет в мультике, сопровождая его округлым жестом руки — «… ммммойнннг… чпок! Как все эти штуки, это анекдотично (?) Если бы я мог остаться в таком состоянии навсегда.

Господи помилуй. Что можно ответить на такое неисполнимое желание, выраженное так искренне, с такой тоской? Я парализована сочувствием, которое помочь ничем не может, и все это написано у меня на лице.

-- Это уже превращается в классическое «альцгеймеровское» интервью, — твердым тоном продолжает Пратчетт. — Я их давал уже раз шестьдесят или семьдесят. Зачем я делаю это снова, после того как позади уже почти целый год с тех пор как я во всеуслышание заявил об этом? Ведь вроде бы ничего нового тут уже нет. …….......... f (?) [Мне] время от времени случалось в жизни заниматься и другими делами, кроме как подхватить необычную форму необычной болезни … Я с тем же успехом могу оставить мою болезнь в этом кресле, и вы будете ее интервьюировать, а я тем временем попишу что-нибудь. Если бы я знал, что прогрессирующее заболевание мозга настолько способствует взлету рейтинга, я, возможно, обзавелся бы им еще раньше.

Я отвечаю, что целиком и полностью согласна в этим и буквально умоляю Пратчетта перестать говорить острые провокационные замечания, связанные с его состоянием. Он не обращает на это внимания.

-- А, это я изображал цинизм (?). Мне ни разу не приходилось еще не говорить о моем диагнозе. И я подумал, что это может принести некоторую пользу. Я не думал, что будет такой фурор, который получился. Я участвовал в съемках длинного документального фильма с Би-Би-Си, это меня совершенно изматывало, и еще я много чего сделал для (фонда) Альцгеймера в плане благотворительности и так далее. Надеюсь, сейчас мы уже чего-то достигли, верно? Мы долго бултыхались, а теперь оно вроде как немного сбилось (в масло) (**), как раз когда мы приближаемся к Рождеству. Думаю, мне стоит подать ходатайство на Даунинг Стрит, 10 или еще что-нибудь, короче, есть еще пара вещей, относительно которых мы должны связать концы с концами… Я не совсем так, скажем, представлял себе свою жизнь… но я не могу представить себе альтернативную вселенную, где я бы ничего никому не сказал.

На это жертвуется немало времени, уделяевшегося им обычно тому, чтобы представлять себе и шлифовать альтернативные вселенные, и это беспокоит Пратчетта, по признанию которого время, затраченное им на предание гласности проблем с Альцгеймером (с синдромом Альцгеймера), стоило ему «половины книги». Для большинства писателей эта цена была бы еще больше: Пратчетт первую свою книгу опубликовал в 20 лет, а порой у него издавалось до трех книг в год. Сначала он работал журналистом в провинциальной газете, а потом представителем по связям с прессой (?) при электрической компании Central Electricity Generating Board, пока коммерческий успех (его книг) не позволил ему в середине 80-ых целиком отдаться писательству.

И творчество Пратчетта — это отнюдь не состряпанное наспех легкое забавное чтиво — хотя его книги и забавны, и доступны. Он серьезный и интенсивно работающий художник — при том что и хороший рассказчик (умеющий хорошо подать сюжет?), увлеченный, интеллектуальный и чрезвычайно творческий. К тому же он обладает достаточной проницательностью (способностью проникать в суть), чтобы понимать и озвучивать собственный творческий процесс, что само по себе весьма необычное дело для писателя.
___________________

(*) На самом деле тут каламбур – «две философские школы», две школы мыслителей (schools of thought) — и одна из этих «thoughts» (букв. «мыслей») — то, что думал (thoughts) PA, а вторая — то, что думали (thought) жена и дочь.
(**) Аллюзия на басню о лягушке, попавшей в высокий кувшин со сметаной. Выбраться она не могла, но не сдавалась, все бултыхалась и бултыхалась, и в конце концов сметана сбилась в масло, и лягушка смогла, оттолкнувшись от комка масла, выскочить из кувшина.

"Над нынешней книгой о Плоском Мире я работал с трудом - в основном, из-за недостатка времени: пишу ее по кусочкам. И пару начей назад я достиг точки, которую называю Дельта Стар. Это термин из физики, и я не помню, к чему он относится.* Но внезапно наступает момент... Когда добился того, что твои персонажи начали работать, и знаешь, как пойдет история. Ты думаешь о том, что есть вещи, которых не знаешь наверняка, потому что ты должен всегда быть открыт для того, что в науке называется "неожиданным поведением".

Обычно это происходит благодаря тому, что один персонаж обратился с какой-то фразой к другому, и да, вокруг этой фразы начинает вращаться вся книга: не потому, что слова такие уж запоминающиеся, а потому, что сказаны правильно и в правильный момент. Я теперь знаю об этом персонаже гораздо больше, и сам он гораздо больше знает о себе".

Для тех, кто не посвящен в Мир Диска, это могло прозвучать странно. Реквизит, которым наполнен рабочий кабинет Пратчетта, и то, что сам писатель относит себя к авторам фэнтэзи - все это может привести к предположению, что книги Пратчетта - пустяковые эскапистские перепевы Толкиена, чепуха про эльфов и троллей, подходящая для чтения только ребятишкам да ребячливым взрослым. (Пратчетт действительно написал много детских книг, а его книги для взрослых известны тем, что привлекают юных читателей).

Пытаясь принять тот факт, что книги Пратчетта - это не простенький эскапизм, критики часто называют их "сатирой" или "пародией". Разумеется, элемент сатиры в его произведениях есть, вроде пророрческого изобретения, которое Пратчетт сделал много лет назад: выпускаемый местными властями буклетик для туристов, озаглавленный «Итак, ты фторкся к нам, вандал, и што мы тепер будим делать?»** Но не все сводится к этому, как отмечает и сам Пратчетт.

"Сатира в адрес чего? Ее видят в моих книгах, но она не распространяется на все и вся. Авторы, которых я особенно люблю - это Марк Твен и Джером К. Джером. Они писали в таком тоне, где звучали человечность и понимание, но притом всегда были готовы прокомментировать людские слабости. Думаю, я сделал ставку на это, и стараюсь поступать именно так.

__________________
* В данном случае, видимо, речь идет о "соединеннии треугольник-звезда", тип электрического соединения

** Цитата взята из русского перевода "Движущихся картинок"

Твен и Джером писали в традициях реализма. Пратчетт - нет. И все же, общее для этих писателей то, что в сила их произведений основывается на точном, сочувственном и юмористическом изображении людского характера - или, порою, его нехватки. Обширная и разнородная армия читателей Пратчетта свидетельствует о том, что такой метод хорошо срабатывает. Но все же напрашивается вопрос: почему именно фантастика? Почему, изо всех жанров - фэнтэзи?

"Если ты ребенок, - говорит Пратчетт, - и у тебя есть коробка с набором красок, ты берешь их в школу. Но там обязательно найдется какой-нибудь маленький богач, у которого в наборе красок имеются вдобавок золотая, и серебряная, а возможно, даже и бирюзовая. Вместо того, чтобы как можно лучше использовать свои краски, ты жалеешь о том, что у тебя нет таких, как у него. Фантазия дает тебе золотую, серебряную и бирюзовую краски".

И все же, во многих романах Пратчетта "серебро, золото и бирюза" лишь оттеняют человеческую историю. Под давлением настойчивых вопросов о том, почему он никогда не ограничиваеется рамками реализма, этот невозмутимо уверенный в себе человек сказал странную вещь. Что мог бы поместить один из Плоскомирских романов, Monstrous Regiment, в наш мир, "если бы хватило хладнокровия".

Как обычно бывает с книгами Пратчетта, Monstrous Regiment опирается на тщательные исторические исследования; в данном случае это судьбы женщин, которые по разным причинам выдвавли себя за мужчин и отправлялись на войну. И, как обычно бывает с книгами Пратчетта, очень комично использована концепция доведения о абсурда.

"Было большим, большим удовольствием работать над этой книгой, и я получил массу писем о ней. Я мог бы сделать ее историей из времен Наполеоновских войн... Пришлось бы изобрести кое-что, но делать ее Плоскомирской книгой было, в сущности, необязательно. Плоский Мир только позволил мне добавить удовольствия и допустить вольности, которым не нашлось бы места в настоящем историческом романе. Сказать по правде, я обнаружил несколько вещей, которые оказались чересчур удивительными даже для Плоского Мира..."