Добавлено: Thu Mar 12, 2009 9:30 am Заголовок сообщения:
Они все же уговорили ее это сделать. Вероятно, это было правильно, признала Дафна. Она и сама хотела так поступить, но не решалась, но они ее заставили, то есть скорей — уговорили ее заставить себя сделать это, и теперь, когда это было сделано, она была рада. Рада, рада, рада. Бабушка бы этого не одобрила, но с этим все в порядке, потому что 1) она не узнает; 2) то, что сделала Дафна, в данных обстоятельствах было в высшей степени разумно; и 3) бабушка и в самом деле ничего не узнает.
Она сняла с себя все, кроме одной-единственной нижней юбки. На ней теперь осталось всего три одежки до того, чтобы считаться абсолютно голой. Ну, четыре, если считать и травяную юбку.
Ее сплела для Дафны Неведомая Женщина, к большому одобрению Кале; она использовала ту странную лиану, что растет здесь повсюду. По виду она вроде травы, но вместо того, чтобы расти вверх, просто расстилается по земле бесконечными зелеными языками, которые перепутываются с другими растениями, их задувает на деревья и, по сути, они оказываются везде. Судя по искусной пантомиме Кале, из них можно приготовить относительно съедобный суп, можно мыть их соком голову, но главным образом они используются в качестве веревок и для плетения одежды и мешков. Вроде той юбки, что сделала Неведомая Женщина. Дафна понимала, что носить ее придется, потому что для бедняжки это, видимо, много значило, раз уж она выпустила из рук ребенка не только для того, чтобы Кале его покормила, так что, по совести, ее следовало в этом поддержать.
На каждом шагу юбка шуршала самым удручающим образом. Дафне казалось, что она похожа на беспокойный стог сена. Однако под юбку задувал ветерок, и это было чудесно.
Наверное, это и есть то, что бабушка называла «отуземиться». Она считала, что быть иностранцем — преступление или, по меньшей мере, что-то вроде болезни, которую подцепляешь, пробыв слишком долго на солнце или поедая маслины. Отуземиться означало сдаться и стать одной из них. Чтобы не отуземиться, следовало всегда вести себя так, будто ты у себя дома, в том числе одеваться к обеду в тяжелые платья и есть отварное мясо и наваристый суп. Овощи считались «неполноценным питанием», фруктов также следовало избегать, поскольку неизвестно, где они побывали. Это всегда удивляло Дафну, потому что — много ли, в конце концов, мест, куда можно засунуть ананас?
Кроме того, разве не гласит поговорка «Когда ты в Риме, делай как римляне»? Правда, бабушка, вероятно, сочла бы, что это значит принимать кровавые ванны, бросать людей львам и есть к чаю павлиньи глаза.
А мне все равно, подумала Дафна. Это бунт! Но, само собой, она все-таки не снимет сорочку, или панталоны, или чулки. Не то сейчас время, чтобы окончательно сходить с ума. Необходимо же Соблюдать Приличия.
И тут она поняла, что последняя мысль прозвучала в ее голове бабушкиным голосом.
— Знаешь, они на тебе очень здорово смотрятся. — Это сказал Пилу в нижнем лесу. — Девочка–призрак скажет: «Ага, это штанинник».И тогда ты сможешь поцеловать ее.
— Я же тебе уже сказал, здесь речь не о том, чтобы поцеловать призрачную девочку, — вспылил Мау. — Я…просто хочу посмотреть, подействуют ли они на меня как-нибудь, вот и все.
Он сделал несколько шагов. Штаны были несколько раз отполосканы в реке и отбиты о камни, чтобы сделать их помягче, но они все равно потрескивали при ходьбе.
Он знал, что это просто глупость, но если ты не можешь подарить свою веру богам, тогда сойдут и штаны. В конце концов, разве в Песне про Четверых Братьев не было у Северного Ветра плаща, который носил его по воздуху? А если нельзя верить песне, которая превращает отраву в пиво, чему тогда вообще можно верить?
— Что-нибудь чувствуешь? — спросил Пилу.
— Да, они здорово натирают мне
срессер.
— А, это потому что на тебе не надеты кальсоны, — пояснил Пилу.
— А что такое кальсоны?
— Они так называют мягкие штаны, которые надевают под наружные штаны. Кажется, их так назвали в честь какого-то пирата.
— Выходит, даже штаны носят штаны?
— Точно. Они считают, что слишком много штанов не бывает.
— Постой, а как называются эти штуки? — спросил Мау, неловко шаря в них.
— Не знаю, — осторожно ответил Пилу. — А какие они?
— Вроде маленьких мешочков внутри штанов. Вот это умно придумано.
— Карманы, — сказал Пилу.
Но сами по себе штаны не были тем, что способно изменить мир. Мау это уже понял. Они могли пригодиться во время охоты в колючем кустарнике, а мешочки для ношения при себе всяких штук были отличной идеей, но не штаны дали штанинникам их металл и их большие корабли.
Нет, то был ящик с инструментами. Перед Пилу он, Мау, изображал равнодушие, потому что ему не хотелось признавать, что Народ хоть в чем-то отстает от штанинников, но ящик таки произвел на него впечатление. Да, молоток мог бы изобрести кто угодно, но в том ящике были вещи — замечательные, поблескивающие вещи из дерева и металла — применения которым не знал даже Пилу. И они каким-то образом говорили с Мау.
Мы так и не придумали клещи, потому что у нас не было в них нужды. Прежде чем сделать что-то по-настоящему новое, нужно сперва, чтобы у тебя появилась совершенно новая мысль. Вот что важно. Нам не нужны были новые вещи, вот мы и не думали новых мыслей.
А сейчас новые мысли нам нужны!
— Вернемся к остальным, — сказал Мау. — Но на этот раз возьмем с собой инструменты.
Он сделал шаг вперед и упал.
— Ааргх, тут какой-то огромный камень!
Пока Мау пытался трением вернуть немного жизни в онемевшую ступню, Пилу развел в стороны вездесущую папирусную лозу.
— А, это одна из пушек с «Джуди», — объявил он.
— Что такое пушка? — спросил Мау, разглядывая длинный черный цилиндр.
Пилу объяснил ему.
Следующий вопрос был:
— Что такое порох?
Пилу объяснил ему и это. И Мау снова увидел маленькую серебристую картинку будущего. Она была неясна, но пушка там вполне помещалась. В богов верить было трудно, но «Джуди» была подарком волны. Она содержала все, в чем они нуждались — пищу, инструменты, бревна, камни, — так что, вероятно, они нуждались во всем ее содержимом, даже если оно пока было им неизвестно, даже если оно пока им не требовалось. Но сейчас им следовало возвращаться.
Они вдвоем взялись за ручки ящика, который даже сам по себе являл собой нечто, крайне неудобное для переноски. Каждые несколько минут им приходилось останавливаться, чтобы отдышаться, а Мило шел себе и шел, волоча доски. Собственно, Мау переводил дыхание, а Пилу тем временем болтал. Он говорил все время, обо всем подряд.
Мау кое-что понял насчет братьев. Это был не тот случай, когда один — большой и глупый, а второй — маленький и сметливый. Мило просто предпочитал помалкивать, вот и все. А уж если он начинал говорить, его стоило послушать. Но Пилу плавал в словах, как рыба в воде, он рисовал ими в воздухе картины, и делал это постоянно.
А потом Мау сказал: «А ты не задумываешься о своих родных, Пилу? О том, что с ними сталось?»
И Пилу вдруг сразу притих.
— Мы вернулись. Все хижины исчезли. А также и каноэ. Мы надеемся, они все добрались до каменных островов. Когда мы отдохнем как следует, а ребенок окрепнет и станет сильным, мы отправимся искать их. Надеюсь, боги позаботились о них.
— Думаешь, позаботились? — спросил Мау.
— Самая лучшая рыба всегда относилась в святилище, — произнес Пилу лишенным выражения голосом.
— Вот она, лежит — то есть лежала — у идолов–якорей. Ее ели свиньи.
— Да, но только то, что осталось.
— Нет, всю рыбу целиком, — сказал Мау напрямик.
— Но сущность ее отправлялась к богам, — голос Пилу, казалось, шел откуда-то издалека, словно он пытался уйти от разговора, не прекращая его, не уступая.
— Ты это видел своими глазами?
— Слушай, я знаю, ты считаешь, что богов нет…
— Может, они и существуют. Я хочу знать, почему они ведут себя так, словно их нет… Я хочу, чтобы они объяснили это!
— Слушай, так случилось, понимаешь? — сказал Пилу надломлено. — Я просто благодарен, что остался жив.
— Благодарен? Кому?
— Ну, значит рад! Рад, что мы все живы, и опечален, что другие умерли. Ты злишься, а какой от этого толк? — теперь в голосе Пилу звучало что-то вроде странного рычания, так рычат маленькие безобидные зверьки, если их загнать в угол и они в ярости готовятся дать отпор.
К удивлению Мау, Пилу плакал. Сам не зная зачем, но всем своим существом чувствуя, что поступает правильно, Мау обнял его, а из Пилу рвались тяжелые, сотрясающие его рыдания, вперемешку с невнятными словами, соплями и слезами. Мау держал его, пока того не перестало трясти, и лес не оказался снова во власти птичьего пения.
— Они ушли к дельфинам, — пробормотал Пилу. — Я в этом уверен.
Почему у меня это не получается? подумал Мау. Где мои слезы, когда они мне так нужны? Может, их забрала волна. Может, их выпил Локаха, или я оставил их в темной воде. Но я их не чувствую. Возможно, чтобы плакать, необходима душа.
Спустя какое-то время рыдания превратились в кашель и всхлипывания. Потом Пилу мягко отвел от себя руки Мау и сказал:
— Ладно, так нам дела не сделать, верно? Давай, пошли дальше. Знаешь, ты, наверное, подсунул мне тяжелый конец ящика!
И вот она, улыбка, словно никуда и не исчезала.
Не было необходимости в долгом знакомстве с Пилу, чтобы понять, что он плывет сквозь жизнь как кокос по океану. Он всегда выскочит наверх. В нем словно таился живой родник бодрости, пробивающийся на поверхность. Грусть, подобно облаку, закрывающему солнце, быстро уходила. Печаль заталкивалась в его голове куда-нибудь подальше, запиралась в клетку с наброшенным поверх нее одеялом, как попугай капитана. С тяжелыми мыслями он справлялся, просто–напросто не думая о них. Это было как если бы мозг собаки оказался в теле мальчишки, и сейчас Мау отдал бы что угодно, чтобы стать как он.
— Как раз перед тем, как пришла волна, все птицы взлетели в воздух, — сказал Мау, когда они вышли из зарослей в яркий свет дня. — Словно они знали что-то, что-то такое, чего я не знал.
— Ну, птицы взлетают, когда охотники входят в лес, — ответил Пилу. — Им так положено.
— Да, но это было примерно за минуту до прихода волны. Птицы знали! Откуда они знали?
— Понятия не имею. — И вот еще одна особенность Пилу. Ни одна мысль не оставалась в его голове надолго, потому что ей там становилось слишком одиноко.
— Знаешь, у призрачной девочки есть… есть одна штука, которая называется книга. Она сделана из чего-то вроде папирусной лозы. И в ней полно птиц!
Он сам точно не знал, чего сейчас добивается. Может, он просто хотел увидать огонек интереса в глазах Пилу.
— Расплющенных?
— Нет, вроде… татуировок, но цвета там как настоящие. А штанинское название для птиц–праотцов — панталонные птицы.
— Что такое панталоны?
— Штанинские штаны для штанинских женщин, — объяснил Мау.
— Глупость какая, зачем разные названия, — сказал Пилу.
Вот так-то. Душа Пилу наполняла его целиком, так что он жил вполне счастливо. А вот Мау заглядывал внутрь себя и находил там вопросы, а единственным ответом на них было «потому что», а ведь это вовсе никакой не ответ. Потому что… боги, звезды, мир, волна, жизнь, смерть. Нет причин, нет смысла, есть только «потому что»… Это «потому что» было проклятием, ударом наотмашь, оно вкладывало твою руку в холодную ладонь Локахи…
ЧТО ТЫ БУДЕШЬ ДЕЛАТЬ, РАК–ОТШЕЛЬНИК? СТАЩИШЬ С НЕБА ЗВЕЗДЫ? РАЗНЕСЕШЬ ВДРЕБЕЗГИ ГОРЫ, КАК БРОСКИЕ КОКОСЫ, ЧТОБЫ УЗНАТЬ ИХ ТАЙНЫ? ВЕЩИ ТАКОВЫ, КАКОВЫ ОНИ ЕСТЬ! СУЩЕСТВОВАНИЕ — САМО СЕБЕ «ПОТМОУ ЧТО»! ВСЕ ВЕЩИ НА СВОИХ МЕСТАХ. КТО ТЫ ТАКОЙ, ЧТОБЫ ТРЕБОВАТЬ ПРИЧИНЫ. КТО ТЫ ТАКОЙ?
Праотцы еще ни разу не звучали так громко. От их раскатистого громыхания у него заболели зубы, он рухнул на колени, тяжело уронив на песок ящик с инструментами.
— С тобой все в порядке? — спросил Пилу.
— Угх, — выговорил Мау и отплюнулся желчью. Мало того, что старцы залезли к нему в голову, хотя и это уже было достаточно плохо, но, что еще хуже, уйдя, они оставили там все в полном беспорядке. Он тупо смотрел на песок, пока обрывки мыслей не соединились вновь.
— Со мной говорили Праотцы, — промямлил он.
— Я ничего не слышал.
— Повезло же тебе! Ух! — Мау схватился за голову. На сей раз это было действительно ужасно, хуже, чем когда-либо. И сверх того имелось еще кое-что. Казалось, там звучали еще какие-то голоса, очень слабые или очень далекие, и они кричали что-то другое, но оно терялось в общем ропоте. Еще новые, подумал он мрачно. Тысячелетия Праотцов, и все орут на меня, и ни разу не крикнули ничего нового.
— Они хотят, чтобы я вытащил последний из идолов–якорей, — сказал он.
— Ты знаешь, где он?
— Да, он в лагуне, и пусть бы там и оставался!
— Ладно, но какой вред будет, если его поднять?
— Вред? — Мау пытался понять это. — Ты хочешь возносить благодарность богу Воды?
— Зря ты так все-таки, люди стали бы чувствовать себя лучше, — сказал Пилу.
Что-то шептало Мау в ухо, но, что бы оно ни пыталось сообщить, шепот был слишком слаб, чтобы его можно было понять. Вероятно, с горечью подумал он, это какой-нибудь древний Праотец немного отстал от других. А даже если и так, я же вождь, моя обязанность — делать так, чтобы людям было лучше на душе, верно? Либо боги могущественны, но не стали спасать мой народ, либо их не существует, и мы верим всего лишь в огоньки на небе и картинки в наших головах. Разве это не правда? Разве это не важно?
Голос в его голове отвечал, или пытался отвечать. Это было похоже на то, как смотришь на человека, который кричит тебе что-то с другого конца пляжа. Ты видишь, как он подпрыгивает, размахивает руками, может даже различаешь движения его губ, но ветер шумит в пальмах, шуршит панданами, прибой грохочет, а птицы–праотцы отрыгивают погадку необычайно громко, так что ты ничего не слышишь, но наверняка знаешь: то, что ты не слышишь — это крик. В голове у него все точь в точь так и было, правда, без пляжа, прыжков, размахивания, губ, пальм, панданов, прибоя и птиц, зато с тем же самым ощущением, что упускается нечто, что кто-то очень, очень хочет до тебя донести. Что ж, он не собирается подчиняться их правилам.
— Я маленький синий рак–отшельник, — проговорил Мау вполголоса. — И я бегу. Но я больше не окажусь в плену раковины, потому что… да, должно быть какое-то потому что… потому что… любая раковина будет мне мала. Я хочу знать, почему. Почему всё. Я не знаю ответов, но несколько дней назад я не знал даже, что существуют вопросы.
Пилу настороженно смотрел на него, словно точно не знал, надо ли удирать, или нет.
— Пойдем-ка, посмотрим, умеет ли твой брат готовить, — сказал Мау, заставив свой голос звучать ровно и дружелюбно.
— Обычно не умеет, — ответил Пилу. Он снова расплылся в улыбке, но было в ней что-то тревожное.
Он боится меня, подумал Мау. Я его не ударил, я даже руки на него не поднял. Я просто попытался заставить его думать по-другому, и теперь он испуган. Или думает, что это волшебство.
_________________
Rattle your drawers!