Добавлено: Mon Aug 16, 2010 8:36 pm Заголовок сообщения:
Она возилась с пистолетом, пока Поулгрейв, плюясь кровью, пытался подняться на ноги. Оружие оказалось тяжелее, чем было на вид, и она выдала сквозь зубы неразборчивое проклятие, спасибо Большой Ругательной Бочке на «Сладкой Джуди», потому что неловкие пальцы не повиновались ей. В конце концов она оттянула боек назад, так, как учил ее капитан Робертс. Раздался двойной щелчок, Куки называл это «двухфунтовый звук». Когда она спросила его, почему так, он сказал: «Потому что когда человек слышит это в темноте, он теряет два фунта… веса, мигом!».
Поулгрейв, во всяком случае, сделался очень тихим.
— Я буду стрелять, — солгала она. — Не двигайся. Хорошо. Теперь слушай меня. Я хочу, чтбы ты ушел. Ты здесь никого не убил. Уходи. Прямо сейчас. Если я тебя еще раз увижу, я… в общем, ты об этом пожалеешь. Я отпускаю тебя, потому что у тебя была мать. Кто-то когда-то любил тебя, пытался вырастить вежливым. Этого ты все равно не поймешь. А теперь вставай и убирайся. Убирайся! Убирайся и беги как можно дальше! Ну же, шевелись!
Пытаясь одновременно бежать и припадать к земле, закрывая рукой разбитый нос, из которого тянулись нити крови и соплей, и уж во всяком случае не оглядываясь, Поулгрейв ринулся в сторону заката, как краб, стремящийся к безопасности прибоя.
Дафна села, все еще держа перед собой пистолет, и подождала, пока хижина не перестала кружиться.
Она взглянула на молчаливого Фокслипа, который так и не шевельнулся.
— Зачем тебе обязательно надо было быть таким… таким глупым? — спросила она, тыкая в него стволом. — Зачем ты убил старика, который махнул на тебя палкой? Ты стреляешь в людей, не думая, и их же называешь дикарями! Почему ты настолько глуп, что решил, что я глупая? Почему было не послушаться меня? Я же сказала тебе, мы поем пивную песенку. Что, жалко тебе было хотя бы просто помычать под нос? Но нет, ты все лучше всех знаешь, ведь они же дикари! А ты теперь мертвый, с этой своей глупой улыбочкой на глупом лице! Тебе не обязательно было умирать, но ты же не стал слушать. Что ж, теперь у тебя достаточно времени, чтобы все выслушать, господин Глупец! Дело в том, что пиво делается из очень ядовитого растения. Оно парализует сразу. Но в человеческой слюне есть какое-то химическое вещество, понимаешь ли, и если плюнуть в пиво, а потом спеть пивную песенку, оно превращает яд в нечто безвредное, с чудесным ореховым привкусом, который, к слову, мне удалось существенно усовершенствовать, как все уверяют. Чтобы сделать пиво безопасным, нужно чуть больше пяти минут — как раз столько времени уходит, чтобы спеть официальную пивную песенку, но «Бе-бе-бе, овечка», спетая шестнадцать раз действует ничуть не хуже, понимаешь ли, потому что дело тут не в песне, понимаешь ли, а в ожидании. Я выяснила это, используя научное мышение… — Она рыгнула. — Прошу прощения, я хотела сказать, мышление.
Она замолчала, чтобы извергнуть пиво, а затем, как ей показалось, вообще все, что она съела за последний год.
— А ведь это мог быть такой славный вечер, — сказала она. — Ты хоть знаешь, что это за остров? Ты хоть малейшее представление имеешь, что это за остров? Конечно нет, потому что ты глупый. И мертвый. А я убийца!
Она разразилась слезами, крупными и липкими, и начала спорить сама с собой.
— Слушай, они же были мятежники. Окажись они в суде, их бы подвесили.
[Повесили, а не подвесили. Но потому-то суды и нужны. Чтобы люди не убивали других людей только потому, что, по их мнению, те этого заслуживают. Там есть судья, и присяжные, и если они выяснят, кто виновен, те будут повешены палачом, чисто и аккуратно, как положено. И палач сперва преспокойно позавтракает, а может, и молитву прочтет. И повесит их спокойно и без гнева, потому что в тот момент он будет Законом. Вот как оно все действует.]
— Но все же видели, как он застрелил Атабу!
[Правильно. Вот потому-то все и должны были решить, как поступить.]
— Как они могли? Они не знали того, что я знаю! А ты ведь знаешь, какие эти! У них на двоих четыре пистолета было! Если бы я не убрала их, они бы и других людей застрелили! Они говорили о том, чтобы захватить остров!
[Да. Но даже и в этом случае то, что ты сделала, это убийство.]
— А как же палач? Он что, тоже убивает?
[Нет, потому что достаточно много людей говорят, что нет. Для этого и нужен зал суда. Там происходит закон.]
— И из-за этого это перестает быть убийством? Разве не сказал Бог: «Не убий»?
[Да. Но позже все стало намного сложнее.]
У двери возникло какое-то движение, и ее рука подняла пистолет. А потом ее мозг опустил его.
— Хорошо, — сказал Мау. — Я не хочу, чтоб в меня стреляли второй раз. Помнишь?
Слезы хлынули снова. Дафне удалось выговорить:
— Мне жаль, прости. Я думала, ты… Я думала, ты дикарь.
— Что такое дикарь?
Пистолетом она указала на Фокслипа.
— Кто-то вроде него.
— Он мертвый.
— Сожалею. Он настоял на том, чтобы выпить пиво.
— Мы видели, как второй бежал в сторону нижнего леса. Он был в крови и хрюкал, как больная свинья.
— Он не стал пить свое пиво, — прорыдала Дафна. — Прости… Я привела сюда Локаху.
Глаза Мау блеснули.
— Нет, его привели они, ты же проводила его прочь сытым.
— Скоро придут другие! Они говорили об этом, — Слова шли с трудом. Мау ничего не сказал, просто обнял ее за плечи.
— Завтра я хочу, чтобы был суд, — добавила она.
— Что такое суд? — спросил Мау. Он немножко подождал, но ответом ему было сонное сопение. Он сидел рядом, наблюдая, как темнеет восточный край неба. Потом бережно уложил ее на циновку, перекинул через плечо окоченевший труп Фокслипа и спустился к пляжу. Неведомая Женщина смотрела, как он грузит тело в каноэ и гребет в открытое море, где Фокслип, с привязанным к ноге куском коралла, отправился за борт, чтобы стать пищей для любой твари, достаточно голодной, чтобы есть падаль.
Она видела и то, как он вернулся и снова поднялся на гору, где Мило и Кале бодрствовали над телом Атабы, чтобы он не превратился в призрак.
Утром они последовали за Мау к воде, где к ним присоединились Неведомая Женщина и еще несколько человек. Солнце уже всходило, и Мау ничуть не удивился, увидев, что рядом с ним маячит серая тень. Один раз Мило, не заметив, прошел сквозь нее.
Еще две смерти, Рак–Отшельник, сказал Локаха.
— Они тебя радуют? — буркнул Мау. — Тогда пошли жреца в Совершенный Мир.
Как ты можешь просить об этом, маленький рак-отшельник, который не верит?
— Потому что он верил. И не был равнодушен, а это намного больше того, что можно сказать о его богах.
Никакого торга, Мау, даже за другого.
— Я, по крайней мере, попытался, — вскрикнул Мау. Все уставились на него.
Тень растаяла.
На краю рифа, над темным потоком, Мау привязал к старику обломок коралла и следил, как тот погружается туда, где его не достать акулам.
— Он был добрым человеком! — крикнул он небу. — Он заслуживал богов получше!
А среди испарений нижнего леса кое-кто сидел и трясся.
Эта ночь была недоброй для Артура Септимуса Поулгрейва, известного своим друзьям, если бы у него таковые имелись, как Гнойник. Он знал, что умирает, знал наверняка. Должен умереть, деваться некуда. Во всех этих джунглях, похоже, не было ни одной твари, которая не попыталась бы укусить, клюнуть или ужалить его в течение этого последнего темного, туманного, влажного часа. Там были пауки — гигантские, жуткие создания, поджидавшие его на каждой тропинке на высоте носа, там были насекомые — и каждое, судя по ощущениям, было оснащено докрасна раскаленной иглой. Его кусали за уши и заползали ему в штаны. На него наступали. Среди ночи что-то ужасное шлепнулось с деревьев прямо ему на голову, каковую тут же попыталось открутить. Как только развиднелось, он решил рискнуть, добежать до лодки и смыться. Все равно, думал он, вытаскивая из уха нечто, у чего было чересчур много ног, дела так плохи, что хуже уже некуда.
На дереве над ним раздалось шуршание, он поднял глаза, увидел упитанную птицу–праотца, подумывающую о завтраке и выбравшую именно этот момент, чтобы отрыгнуть погадку, и понял, что ошибался.
Позже тем же утром Дафна, держа в руке судовой журнал «Сладкой Джуди», подошла к Пилу и заявила:
— Я хочу справедливого суда.
— Это хорошо, — кивнул Пилу. — Мы как раз собираемся посмотреть на новую пещеру. Пойдешь?
Вокруг него толпилась бóльшая часть населения острова, новости о богах распространились быстро.
— Ты не знаешь, что такое суд, да?
— Э… Нет, — признался Пилу.
— Это место, где вы решаете, сделал ли кто-то что-то плохое и не следует ли его наказать.
— Ну что ж, ты наказала того штанинника, — бодро заметил Пилу. — Он убил Атабу. Он был пират!
— Э, да… Но вопрос в том, следовало ли мне делать это? Я не имела полномочий убивать его.
Мило, маячивший за братом, нагнулся и что-то шепнул ему.
— А, ну да, — сказал Пилу. — Мой брат напомнил мне, что, когда мы были в Порт Мерсиа, оказалось, что один человек из военного флота ворует, и его привязали к мачте и били какой-то кожаной штукой. Ты об этом говоришь? У нас вроде есть что-то из кожи.
Дафну передернуло.
— Э… нет, спасибо. Но, э, разве у вас на островах не бывает преступлений?
Потребовалось некоторое время, чтобы эта идея угнездилась в голове Пилу, и тогда он воскликнул:
— А, понял. Ты хочешь, чтобы мы сказали тебе, что ты не сделала плохого, верно?
— Девочка–призрак говорит, что должны быть правила и должны быть причины, — проговорил Мау из-за спины Дафны. Она даже не знала, что он там стоит.
— Да, но вы не должны говорить, что я поступила хорошо, только потому, что я вам по душе, — добавила она.
— Ну, он-то нам был не по душе, — сказал Пилу. — Он Атабу убил.
— Думаю, я понял, что она имеет в виду, — кивнул Мау. — Давайте попробуем. Похоже, это… интересно.
И вот так на Народе имел место первый суд. О судье и присяжных и речи не было, все сели в кружок, и дети вместе со всеми. И там был Мау, сидевший в кругу. Никто не был важней, чем любой другой... и там был Мау, сидевший в том же кругу, наравне со всеми остальными.
Каждый должен был принять решение… и там был Мау, сидевший в кругу. Не большой, не имевший даже татуировок, не выкрикивающий приказы… но каким-то образом он присутствовал здесь чуть более явно, чем любой другой. И у него была фуражка. Он был капитаном.
Дафне приходилось слышать, как о нем судачили некоторые из недавно появившихся на острове. Они использовали нечто вроде кода, упоминая «бедного мальчика», и как это, должно быть, тяжко, и во всем этом, где-то подспудно, непроизнесенный, но от этого не менее явный, прятался намек, что он недостаточно взрослый, чтобы быть вождем — и в этот момент рядом вдруг, подобно солнечному затмению, возникали Мило или Кале, и разговор переходил на рыбную ловлю или на детей. И каждый день Мау становился чуть старше, и по-прежнему был вождем.
На суде главным был Пилу. Он был прямо-таки рожден для этого. Но ему нужна была кой-какая помощь.
— Нам необходим прокурор, — объяснила Дафна. — Обвинитель. Это тот, кто считает, что я поступила плохо. И защитник, который утверждает, что я поступила правильно.
— Тогда я буду защитник, — радостно заявил Пилу.
— А обвинитель? — спросила Дафна.
— Это будешь ты.
— Я? Я должна быть кое-кем другим.
— Но ведь все знают, что тот человек убил Атабу. Мы видели, как он это сделал, — сказал Пилу.
— Слушай, разве на этих островах никто никого никогда не убивал?
— Иной раз слишком много пива, драка из-за женщины, случается. Очень печально. Есть история — очень старая история — про двух братьев, которые поссорились. Один убил другого, но в сражении могло случиться и наоборот, и другой умер. Убийца бежал, зная, каково наказание, и приняв его на себя.
— Наказание было ужасным?
— Он был бы изгнан далеко–далеко с островов, далеко-далеко от своего народа, от совей семьи, не смог бы никогда пройти стопами своих предков, не смог бы никогда спеть погребальную песнь над своим отцом, никогда не услышал бы песен своего детства, никогда не ощутил бы аромат пресной воды своей родины. Он построил каноэ и уплыл далеко в новые моря, где люди обожжены в другие цвета, и где каждые полгода деревья умирают. Он прожил долго–долго, много жизней, и видел много разных вещей, но однажды нашел самое лучшее место на свете, потому что это был остров его детства, и он ступил на берег и умер, счастливый, потому что он снова был дома. И тогда Имо превратил братьев в звезды и поместил их на небе, чтобы мы помнили брата, который уплыл так далеко, что вернулся обратно.
Право же, думала Дафна, когда образ умирающего брата таял перед ее мысленным взором, до чего же это грустно. И это история кое о чем еще, о том, что если уплыть очень далеко, то приплывешь обратно… Ох, я должна вернуться в ту пещеру!
— Но девочка–призрак уже изгнана, — отметил Мау. — Волна изгнала ее к нам.
И тут потребовалось еще больше обсуждений.
Полчаса спустя дело почти не продвинулось. Все население острова сидело в кружок вокруг Дафны, пытаясь помочь. Они пытаясь понять, а суд шел своим чередом.
— Ты говоришь, они были плохие штанинники, — сказал Мау.
— Да. Хуже не бывает, — подтвердила Дафна. — Убийцы и громилы. Ты говоришь, что ходишь в тени Локахи, но они ходили в его набедренной повязке, причем когда он много месяцев не мылся.
Это вызвало смех. Вероятно, она сказала что-то не то.
— А как они ходили в набедренной повязке Локахи? — спросил Пилу, но смеха получил немного меньше, к явному своему разочарованию.
— Это неправильный вопрос, — сказал Мау. Смех прекратился. — Ты говоришь, что рассказала им про пивную песню, — продолжал он, — но они не стали слушать. Не твоя же вина, что тот человек был дураком, не так ли?
— Да, но, видишь ли, это была уловка, — объяснила Дафна. — Я знала, что они не обратят внимания.
— А почему они не стали бы слушать?
— Потому что… — Она помедлила в нерешительности, но пути избежать этого не было. — Лучше я все вам расскажу, — проговорила она. — Я хочу рассказать вам все. Вам следует знать, что произошло на «Сладкой Джуди». Вам следует знать про дельфинов, и про бабочку, и про человека в каноэ.
И она поведала слушавшему ее с раскрытыми ртами кружку о том, что видела сама, о том, что рассказал ей Куки и о том, что записал в судовом журнале бедный капитан Робертс. Она рассказала им о первом помощнике капитана Коксе, о мятеже и о человеке в каноэ…
… он был коричневый и, так же как и миссис Бурк, выглядел так, словно был сделан из старой кожи. «Сладкая Джуди» поравнялась с ним среди островов, где он плыл в маленьком каноэ, усердно гребя в сторону горизонта.
Как утверждал Старпом Кокс, человек продемонстрировал грубый жест. Фокслип и Поулгрейв подтвердили это, однако в судовом журнале капитан, беседовавший с ними по отдельности, сделал отметку, что они могли однозначно указать, что это был за жест.
Кокс выстрелил в человека и попал в него. Фокслип тоже стрелял. Дафна помнила, что он смеялся. Поулгрейв выстрелил последним, это было как раз в его духе. Он был из тех хорьков, которые будут пинать труп, потому что маловероятно, что он даст сдачи. Поулгрейв вечно хихикал и не отводил глаз от Дафны, когда она была на палубе. Но он, вероятно, был умнее, чем Фокслип, хотя, если оставить в стороне чванливое самодовольство и склонность унижать слабого, можно было бы найти и лобстеров, которые были умнее, чем Фокслип.
Этих двоих вечно тянуло отираться возле Кокса, что может казаться странным, пока вы не знаете о существовании рыбок, которые плавают рядом с акулой, а порой даже и в ее пасти, где они в безопасности от других рыб, и она их никогда не съедает. Зачем это акуле, неведомо никому; может, она их просто не замечает, а может, приберегает, чтобы тайком перекусить среди ночи.
Разумеется, Кокс был не как акула. Он был хуже. Акулы это просто машины пожирания. У них нет выбора. У Старпома Кокса выбор был, каждый день, и он выбрал быть Старпомом Коксом. И это был странный выбор, потому что если бы зло было болезнью, Кокса поместили бы в изолятор, на каком-нибудь пустынном островке. Но даже и там кролики, питающиеся морскими растениями, передрались бы между собой. Кокс действительно был заразен. Там, куда падала его тень, старая дружба разбивалась, начинались мелкие свары, молоко скисало, долгоносики покидали последний засохший кусок морской галеты и крысы выстраивались в очередь, стремясь побыстрее выпрыгнуть за борт. По крайней мере так излагал это сам Кокс, хотя он был склонен к некоторым преувеличениям.
И Кокс усмехался. Это была не мерзкая чесоточная ухмылочка Поулгрейва, посмотрев на которую, вам хотелось сразу вымыть руки. Это была усмешка человека, получающего удовольствие от своего дела.
_________________
Rattle your drawers!