Народ (Nation)

Добавлено: Wed Jun 10, 2009 12:36 pm     Заголовок сообщения:

Не читает ли жрец его мысли, подумалось Мау. Для этого ему понадобилось бы хорошее зрение, потому что через мысли Мау проплывали розовые облака изнеможения, словно во сне. Сон требует своего, и если вы день за днем откладываете его на потом, Сон рано или поздно протянет к вам руку.

— Белый камень высекли боги? — Язык у него заплетался.

— Да!

— Ты солгал, — сумел выговорить Мау. — На камнях вырезаны инструменты штанинников. Богам-то наверняка не нужны инструменты.

— Их инструменты — люди, мальчишка. Они вложили мысли об изображениях в головы наших предков.

— А другие камни?

— В наши головы имеют доступ не только боги, мальчик, тебе-то следовало бы это знать.

— Ты думаешь, это были демоны? — спросил Мау. — Это демонские камни?

— Где есть боги, там есть и демоны.

— Это похоже на правду, — согласился Мау. И услышал, как у него за спиной хрюкнул Мило.

— Разбираться, где правда, а где нет, положено мне, — крикнул Атаба.

— Перестань, старик, — сказал Мау так мягко, как мог. — Я задам тебе еще один вопрос, и если мне покажется, что ты лжешь, я позволю богам сдуть твою душу за край света.

— Ха! Да ведь ты же не веришь в богов, мальчишка–демон! Или веришь? Ты хоть сам себя слышишь? Я-то слышу. Ты топаешь ногами, кричишь и вопишь, что нету никаких богов, а потом грозишь кулаком небу, злясь на них за то, что они не существуют. Тебе нужно их существование, чтобы пламя твоего отрицания согревало тебя в твоей правоте! Это не поступки думающего человека, это просто кричит от боли раненый ребенок!

Выражение лица Мау не изменилось, но он чувствовал, как слова мечутся у него в голове, со звоном отскакивая от стенок черепа. Во что я верю? подумал он. Во что я верю на самом деле? Мир существует, значит, скорей всего, существует и Имо. Но Он далеко и Его не заботит, что существует и Локаха — это уж точно. Ветер дует, огонь горит, а вода течет как для добрых, так и для злых, как для правых, так и для неправых. Зачем им нужны боги? Нам нужны люди. Вот в чем я уверен. Без других людей мы ничто. А еще я уверен, что никогда в жизни так не уставал.

— Скажи мне, кто, по-твоему, высек изображения на камнях, Атаба, — сказал он, заставляя себя говорить спокойно. — Кто принес их сюда и вырезал рисунки, так давно, что они вросли в коралл? Скажи мне это, потому что, мне кажется, ты тоже вопишь.

Самые разнообразные мысли пробежали по лицу жреца, заставляя его кривиться, но выхода не было.

— Ты пожалеешь, — простонал он. — Ты захочешь никогда этого не знать. Ты пожалеешь, что поступил так со мной.

Мау предостерегающе поднял палец. Это было все, на что хватило его сил. Розовые клубы усталости застилали его мысли. Еще минута, и он рухнет. Когда Атаба заговорил опять, это был свистящий шепот, отдавшийся в голове Мау эхом, словно он звучал в пещере. Тьма состояла из слишком многих мыслей, из слишком большого гнева, из слишком большой боли.

— Кто принес сюда камни и оставил их здесь, мальчишка? Подумай об этом. Скольким еще ты собираешься нанести удар своей восхитительной правдой?

Но Мау уже спал.


Мистер Блэк вторично забарабанил в дверь рубки «Кургузого Королька».

— Впустите меня, капитан! Именем Короны!

Окошечко в двери отодвинулось в сторону.

— Где она? — произнес полный подозрительности голос.

— Она внизу! — Джентльмен перекрикивал рев ветра.

— Вы уверены? У нее есть привычка выскакивать!

— Она внизу, уверяю вас! Откройте дверь! Холодно же!

— Это наверняка?

— В последний раз говорю, приятель, впустите нас!

— Кого именно «нас»? — голос явно дал понять, что одурачить его не просто.

— Да Господи помилуй! Со мной мистер Ред!

— Только он один?

— Именем Короны, откройте, капитан!

Дверь открылась. Рука втащила посетителей внутрь. У них за спиной с шумом, подобным ружейным выстрелам, загремели поспешно задвигаемые засовы.

Здесь, по крайней мере, было теплее, и ветер остался снаружи. Мистер Блэк ощутил, что какая-то гигантская рука перестала толкать его.

— Это всегда здесь так? — спросил он, стряхивая воду с клеенчатого плаща.

— Так? Да для Ревущих Сорока нынче прекрасная погода, мистер Блэк! Хоть иди и солнечные ванны принимай! Вы пришли из-за сигнала, как понимаю?

— Что-нибудь насчет приливной волны?

— Очень большая. Узнал это час назад от военного корабля, вышедшего из Порта-Мерсиа. Прокатилась по всему западу Пелагического океана. Множество человеческих жертв и потерь среди плавательных средств. Сообщается, что Порт-Мерсиа невредим. Место возникновения волны по приблизительной оценке — в семидесяти милях от архипелага Родительского Воскресенья (Четвертого Воскресенья Поста).

— Это пока еще далеко на север от нас.

— И случилось это неделю назад, — сказал мистер Ред, тщательно изучая нацарапанное карандашом сообщение.

— Совершенно верно, джентльмены. Однако я провел расчеты, и задался вопросом, где к тому времени могла быть «Сладкая Джуди». Старина Робертс любит идти островами, а «Джуди» — отнюдь не самое быстрое судно. Дочь короля на ее борту.

— То есть она могла попасть в эту заваруху?

— Возможно, сэр, — сказал капитан серьезным тоном. Он кашлянул. — Я мог бы проложить курс так, чтобы пройти там, но это нас задержит.

— Мне надо подумать, — резко ответил мистер Блэк.

— А мне надо узнать ваше решение как можно скорее, сэр. Мы, видите ли, имеем дело с ветром и водой. Они же ни вам не подчиняются, ни мне.

— Кому принадлежит архипелаг Родительского Воскресенья (Четвертого Воскресенья Поста)? — спросил мистер Блэк мистера Реда, который в ответ пожал плечами.

— Мы заявляем на него претензии, сэр, чтобы туда не совались ни голландцы, ни французы. Но все эти острова такие крошечные, и на них никого нет. Никого, о ком стоило бы говорить, во всяком случае.

— «Королек» может пройти далеко и быстро, сэр, — заметил капитан. — И судя по всему, король в безопасности, а в местах вроде того, находящихся на отшибе от торных путей, разумеется, заводятся всякие любители рома…

Мистер Блэк смотрел вперед. «Кургузый Королек» летел над водой, как облако. Паруса хлопали, снасти пели. Расстояния кораблю были нипочем.

Через некоторое время Джентльмен произнес:

— По ряду веских причин, начиная с того факта, что мы не можем знать наверняка маршрут «Сладкой Джуди», а островов там великое множество, и времени прошло слишком много, и его величество наверняка послал поисковые отряды…

— Он не знает, что он король, сэр, — перебил его мистер Ред. — Он вполне мог отправиться на поиски лично.

— На северо-западе там встречаются каннибалы и пираты, — вставил капитан.

— А интересы Короны требуют, чтобы мы нашли короля как можно скорее, — сказал мистер Блэк. — Может быть, джентльмены, кто-то из вас готов принять решение за меня?

Последовало пугающее молчание, прерываемое лишь свистом в ушах от скорости.

— Очень хорошо, — заключил мистер Блэк несколько спокойнее. — Значит, мы действуем в соответствии с вашими первоначальными приказами, капитан. Я подпишусь под этим решением в судовом журнале.

— Трудно было, наверное, принять такое решение, сэр, — сочувственно сказал мистер Ред.

— Да. Трудно.
_________________
Rattle your drawers!

Добавлено: Fri Jun 19, 2009 5:28 am     Заголовок сообщения:

ГЛАВА 8. Нужна целая жизнь, чтобы научиться умирать

Дафна ела для миссис Бурк, у которой не было зубов. Делала она это, пережевывая для старушки пищу, чтобы сделать ее хорошей и мягкой. Это, думала она, усердно обрабатывая зубами ломоть засоленной говядины, совсем не похоже на жизнь дома.

Но жизнь дома казалась теперь чем-то нереальным, в любом случае. Сейчас домом — реальным домом — была циновка в хижине, где каждую ночь она засыпала сном, таким глубоким, что он был черным, и Приют, где она старалась быть полезной. И быть полезной у нее получалось. И язык она с каждым днем узнавала все лучше.

Но миссис Бурк ей совсем не удавалось понимать. Даже у Кале были с этим трудности, и она пояснила Дафне: «Очень старый разговор. Из давно–давно». Старушка была хорошо известна на островах, но все выжившие помнили ее только совсем древней. У мальчика Ото–и в памяти сохранилось лишь то, как она сняла его с плывущего дерева и как она пила морскую воду, чтобы сберечь для него в своем бурдюке пресную.

Старушка похлопала девочку по руке. Та рассеянно выплюнула ломтик мяса и протянула его ей. Это, вынуждена была признать Дафна, не могло считаться наиприятнейшим времяпрепровождением, в нем, если позволить своей мысли задержаться на этом, хватало некоторого ааргхааргхааргх, но, по крайней мере, пожилой женщине не приходилось жевать еду самой.

— Эрминтруда…

Слово на какое-то мгновение повисло в воздухе.

Она оглянулась, потрясенная. Никто на острове не знал этого имени! Перед ней, в саду, несколько женщин возились с растениями, но по большей части люди работали в полях. Рядом с ней старушка увлеченно сосала только что размягченное мясо, со звуком засорившегося слива.

Это был ее собственный голос. Наверное, она начала грезить наяву, чтобы отвлечься от жевания.

— Приведи мальчика сюда. Приведи мальчика сюда сейчас же.

Ну, вот опять. Это она сама сказала? Губы ее оставались неподвижными — если бы они шевельнулись, она бы почувствовала. И это не то, что имеют в виду, когда говорят, что человек беседует сам с собой. Это она обращалась к ней же. И не могла спросить: «Ты кто?» — не у своего же собственного голоса.

Пилу рассказывал, что Мау слышит в голове мертвых праотцов, и она тогда еще подумала: что ж, чего-то в этом роде следовало ожидать, после того как мальчик потерял всех, кого имел.

Может ли она слышать его предков?

— Да, — ответил ей ее голос.

— Почему? — спросила она.

— Потому что это священное место.

Дафна заколебалась. Кто бы это ни был, он знал, как ее зовут, а настоящего ее имени здесь не знал никто, ни единая душа. Это был не тот секрет, которым стоило бы делиться. И она не сошла с ума, потому что если бы она спятила, она не стала бы проводить последние полчаса за пережевыванием еды для миссис Бурк… э, возможно, это все-таки не самый лучший пример, потому что бабушка и ей подобные сказали бы, что девочке, которая стала бы королевой, если бы умерли 139 человек, жевать пищу для того, кто выглядит, разговаривает и пахнет как миссис Бурк, — безумие, которое лишь на шаг опережает состояние, при котором изо рта бесконтрольно текут слюни.

Может, это Бог, но что-то не похоже. В церкви она очень старалась услышать Бога, особенно после той ужасной ночи, но Он, разумеется, персона занятая. Однако, судя по всему, существуют боги поменьше. Может, это один из них.

Она обвела взглядом то, что было вокруг нее. Церковных скамей тут не наблюдалось, и полированной бронзы тем более, но присутствовала какая-то тихая деловитость, тишина, словно бы сотканная из легкого бриза. Сильных порывов ветра тут, казалось, не бывало никогда, а громкие звуки терялись среди деревьев.

Это было священное место, и вовсе не благодаря какому-то богу. Оно было просто… священное, самим своим существованием, ибо боль и кровь, и радость, и смерть отзывались во времени и делали его таким.

Снова раздался голос:

— Ну же, скорей!

Дафна оглядела Приют. Две женщины работали среди грядок и даже не подняли на нее глаз. Но было в этом «Ну же, скорей!» что-то такое, чему ее ноги сами собой сразу же повиновались.

Должно быть, я говорила с самой собой, думала она, поспешая из Приюта. Люди часто так поступают. Это совершенно нормально, если ты моряк, потерпевший кораблекрушения, я в этом уверена.

Она сбежала с холма. Внизу стояла небольшая толпа. Сперва она решила, что появился еще кто-то из переживших волну, а затем увидела тело, бессильно привалившееся к углу новой хижины.

— Что вы с ним сделали? — крикнула она на бегу.

Пилу обернулся, тогда как остальные поспешно попятились от ее гнева.

— Мы? Я попытался уложить его, но он дерется. Я мог бы поклясться, что он спит, но мне никогда не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь спал вот так.

И Дафне тоже не приходилось такого видеть. Глаза Мау были широко открыты, но у нее возникло не особенно приятное ощущение, что если они и смотрят на прибрежный песок, то отнюдь не на этот. Руки и ноги его подергивались, словно он хотел двинуться, но не мог.

Она встала рядом с Мау на колени и приложила ухо к его груди. Склоняться так близко было совсем не обязательно. Сердце его пыталось вырваться наружу.

Пилу подошел к ней поближе и шепнул:

— Случилась беда! — Ему удалось вложить в эти слова, что причиной беды был не он, совершенно точно не он, и что он лично вообще против любых бед, особенно если эти беды вот так вот, совсем рядом. После ее песни для Мерцая он всегда немножко напрягался, общаясь с Дафной. Она была могущественная женщина.

— Какая беда? — спросила она, оглянувшись. Но ответа ей не потребовалось, потому что рядом стоял Атаба со свирепым выражением лица. Судя по всему, имела место, как выразилась бы повариха дома в Англии, перемолвочка.

Он повернулся, бросил на нее взгляд, перекосившись, как задница от пинка (опять повариха), после чего фыркнул и обратился лицом к лагуне.

В это мгновение вода вздыбилась, и на белый песок покатого берега вышел Мило. Вода с него лилась ручьями. На плече он нес идол–якорь.

— Я хочу знать, что здесь происходит, — потребовала Дафна. Но на нее никто не обратил внимания. Все не сводили глаз с приближающегося Мило.

— Я же сказал! Я запрещаю выносить это на берег! — завизжал Атаба. — Я жрец Воды!

Мило посмотрел на него пристальным тяжелым взглядом и продолжил движение, его мышцы перекатывались под кожей как смазанные маслом кокосы. Дафна слышно было, как под его ногами поскрипывает песок, когда он с трудом волок свою ношу к идолам–якорям, где, крякнув, сбросил ее с плеча. Камень немного погрузился в песок пляжа.

Теперь на берегу их лежало четыре. Это же неправильно, разве нет? удивилась она. Их должно было быть три, но один потерялся. Откуда же взялись остальные?

Она увидела, как здоровяк потянулся — так, что суставы хрустнули, после чего обернулся к маленькой толпе и медленным, торжественным голосом человека, тщательно проверяющего истинность каждого слова, прежде чем выпустить его из уст, произнес:

— Если хоть кто-то прикоснется к камням, он ответит передо мной.

— Этот был сделан демоном, — крикнул Атаба. Он обернулся к толпе за поддержкой, но не обрел ее. Насколько Дафна могла судить, люди не приняли ничью сторону. Им просто не нравилось, что на них кричат. И без этого все достаточно плохо.

— Демоном, — пророкотал Мило. — Ты любишь это слово. Ты и его называл мальчик–демон. Но он спас тебя от акулы, верно? А ты сказал, что идолы–якори сделали мы. Ты сказал! Я слышал тебя!

— Только некоторые, — Атаба попятился. — Только некоторые!

— Ты не говорил, что некоторые! — тут же ответил Мило. — Он не говорил, что некоторые, — объявил он толпе. — А он говорил за свою жизнь, и ничего не сказал про некоторые. У меня хороший слух, и про некоторые он ничего не говорил.

— Какая разница, что он говорил, — воскликнула Дафна. Она повернулась к ближайшей женщине. — Принеси одеяла для Мау! Он холодный, как лед!

— Мау спас Атабу от акулы, — сказал Пилу.

— Это ложь! Мне ничто не угрожало… — начал было жрец, но замолк, потому что Мило зарычал.

— Видели бы вы ее! — быстро продолжил Пилу и повернулся к толпе, широко открыв глаза и раскинув руки. — Она была самая большая из всех, каких мне приходилось видеть за всю свою жизнь! Длиной в целый дом! А зубы как… как… как огромные зубищи! Она мчалась к нам, поднимая волну, которая чуть не перевернула наше каноэ!

Дафна моргнула и покосилась на слушателей. Глаза у них были распахнуты так же, как у Пилу. И все рты были разинуты.

— А Мау просто ждал, чуть подгребая воду, — продолжал юноша. — Он не повернулся, не бросился удирать! Он не пытался сбежать! Он смотрел ей прямо в глаза, там, в ее собственном мире! Он замахал акуле, акуле с зубами как ножи, акуле с зубами, как иглы, чтобы подозвать ее к себе. Он подзывал ее к себе! Да, вот что он делал! Я был в воде, я это видел! Он ждал ее! И акула понеслась еще стремительнее! Она летела как пущенное копье! Она неслась все быстрее и быстрее!

В публике раздалось чье-то всхлипывание.

— А затем я увидел потрясающую вещь! — Широко раскрытые глаза Пилу блеснули. — Это было самое потрясающее, что я когда-либо видел в своей жизни! Я никогда не увижу ничего подобного, даже если доживу до ста лет! Пока акула неслась сквозь воду, пока акула с огромными зубами летела к нему, пока акула, длинная как дом, разрезала воду как нож, Мау… он обмочился!

Мелкие волночки лагуны легонько плескались о песок, и этот слабый звук внезапно оказался очень громким в бездонной тишине наступившего мгновения.

Женщина, притащившая из хижины грубое одеяло, чуть не налетела на Дафну, потому что просто не могла отвести глаз от Пилу.

Ну, спасибо тебе, Пилу, горько подумала Дафна, пока волшебство рассеивалось. У тебя так здорово получалось, ты держал их сердца в своей ладони, а потом тебе зачем-то понадобилось взять и все испортить своим…

— И тогда-то я и увидел, — прошептал Пилу, понижая голос и обводя взглядом тесный круг лиц, заглядывая каждому в глаза. — Тогда-то я и понял. Тогда-то я осознал. Он не демон. Он не бог, не герой. Нет. Он всего лишь человек. Испуганный человек! Человек как вы и я! Но стали бы мы ждать там, полные страха, пока акула с огромными зубами приближалась, чтобы съесть нас? А он ждал! Я видел его! И когда акула была уже совсем рядом, он с презрением крикнул на нее! Он прокричал такие слова: Да! На! Ха! Па!

— Да! На! Ха! Па! — пробормотали несколько человек, словно во сне.

— И акула развернулась и бросилась прочь от него, спасаясь. Акула не смогла устоять перед ним. Акула развернулась, и мы были спасены. Я там был. Я это видел.

Дафна вдруг заметила, что у нее вспотели руки. Она чувствовала, как акула проскочила мимо нее, задев ее своим шершавым боком. Она видела ужасный акулий глаз. Она могла бы нарисовать, как выглядели ее зубы. Она там побывала. Она это увидела. Это показал ей голос Пилу.

Она вспомнила, как мистер Гриффит из нонконформистской молельни был приглашен выступить перед прихожанами их церкви. Проповедь получилась весьма влажной, ибо, восклицая, он брызгал слюной во все стороны, но человек был так полон Бога, что его вера хлестала через край и заливала все.

Он проповедовал так, словно в руке его был меч пылающий. Летучие мыши попадали с балок. Орган загудел сам собой. Вода в купели пошла рябью. В общем, это было совсем не похоже на проповеди преподобного Флеблау–Паундапа, который в погожий день мог поспешно пробубнить свой текст за полчаса, а сачок для ловли бабочек и банка с хлороформом ждали, прислоненные к кафедре.

Когда они в тот раз вернулись домой, бабушка остановилась посреди холла, перевела дыхание и сказала: «Ну и ну!» И больше, действительно, сказать было нечего. Обычно люди в приходской церкви склонны вести себя очень тихо. Вероятно, они боятся разбудить Бога: а вдруг Он станет задавать им прямые вопросы или начнет испытывать их.

Но Пилу излагал историю про акулу так же, как мистер Гриффит проповедовал. Он развернул в воздухе картину и заставил ее двигаться. Было ли это правдой? Действительно ли все происходило именно так? Но как это могло быть неправдой теперь? Они там побывали. Они это увидели. Они разделили пережитое им.

Она посмотрела на лежащего Мау. Глаза его были по-прежнему открыты, тело по-прежнему сводили судороги. А потом она подняла взгляд на лицо Кале, которая сказала:

— Локаха взял его.

— Ты хочешь сказать, он умирает?

— Да. На нем холодная рука Локахи. Ты его знаешь. Он не спит. Он ест недостаточно. Он носит любые тяжести, бегает на любые расстояния. В его голове слишком много мыслей. Видел ли хоть кто-нибудь его не работающим, не стерегущим, не копающим, не таскающим? Он пытается взвалить себе на спину весь мир. Когда такой человек ослабевает, Локаха прыгает и нападает.

Дафна склонилась к Мау. Губы его были синими.

— Ты не умираешь, — прошептала она. — Не может быть, чтобы ты умирал.

Она легонько тряхнула его, и дуновением с его губ слетело слабое, не громче паучьего чиха:

— Не…

— Не сбудется! — торжествующе крикнула она. — Видишь? Локаха еще не заполучил его! Взгляни на его ноги! Он не умирает. У себя в голове он бежит!

Кале внимательно посмотрела на подергивающиеся ноги Мау и положила руку ему на лоб. Глаза ее расширились.

— Я слышала о таком, — сказала она. — Это касается теней. Но даже и так это убьет его. Небесная Женщина сообразит, что делать.

— И где же она?

— Ты жуешь для нее еду, — улыбнулась Кале. У нее за спиной появилась Неведомая Женщина и в ужасе уставилась на Мау.

— Миссис Бурк? — спросила Дафна.

— Она очень старая. Женщина великой силы.

— Тогда нам лучше поспешить.
_________________
Rattle your drawers!

Добавлено: Tue Jul 07, 2009 1:19 pm     Заголовок сообщения:

Дафна подсунула руки под плечи Мау и приподняла его. К ее удивлению, Неведомая Женщина передала младенца Кале, взялась за ноги Мау и выжидательно посмотрела на девочку.

Вдвоем она взбежали на холм, очень быстро оставив всех остальных далеко позади. К тому времени, как они добрались до хижины, миссис Бурк, блестя маленькими черными глазками, уже ждала их.

Как только Мау был уложен на циновку, она преобразилась.

До сих пор миссис Бурк была для Дафны довольно-таки странной особой в половину человеческого роста. Волос у нее на голове осталось мало, передвигалась она на четвереньках, как шимпанзе, и выглядела так, будто была сделана из старых кожаных мешков. К тому же, когда дело доходило до еды, она была, откровенно говоря, весьма неопрятной и имела совершенно не подобающую леди привычку выпускать кишечные газы, хотя в данном случае виновата была в первую очередь солонина из говядины.

Сейчас она осторожно ползала вокруг Мау на четвереньках, мягко прикасаясь к нему то там, то сям. Она внимательно прислушивалась, приближая ухо к его ушам, и по очереди поднимала то одну, то другую его ногу, так пристально наблюдая за судорогами, словно изучала дикое животное нового вида.

— Он не может умереть! — выпалила Дафна, не в силах вынести напряжение. — Просто он совсем не спит! Все ночи напролет стоит на страже! Но ведь нельзя же умереть от того, что не спишь! Или можно?

Древняя старушка ухмыльнулась ей во весь рот и приподняла одну из ступней Мау. Медленно провела толстым черным ногтем по его подергивающейся подошве и, похоже, то, что она узнала этим способом, ей не особенно понравилось.

— Он же не умирает, правда? Он не может умереть! — настаивала Дафна. К ним подошла Кале. Остальные столпились у входа.

На них миссис Бурк внимания не обратила, Дафну же наградила взглядом, в котором безошибочно читалось: «Да? А ты кто такая, госпожа всезнайка, позволь спросить?» и еще разок приподняла ему ногу и потыкала в нее — просто чтобы лишний раз дать понять, кто тут главный. Потом она подняла глаза на Кале и быстро-быстро что-то сказала. В ответ на что та засмеялась и покачала головой.

— Она говорит, он в… — Женщина запнулась, губы ее шевелились, словно она пыталась подыскать слово, доступное, по ее мнению, пониманию Дафны. — В месте между, — договорила она. — В месте тени. Не живой. Не мертвый.

— Где это? — спросила Дафна.

Этот вопрос тоже оказался трудным.

— Место без места — там нельзя идти. Там нельзя плыть. В море — нет. На земле — нет. Как тень. Да! Место тени.

— Как мне туда попасть? — Это было обращено к миссис Бурк, и ответ был краток и резок:

— Ты? Не можешь.

— Поймите, он не дал мне утонуть. Спас мне жизнь, понимаете? У вас же ведь есть такой обычай. Если кто-то спас тебе жизнь, это как долг. Ты должен его вернуть. И я хочу его вернуть!

Когда это было переведено миссис Бурк, та, похоже, одобрила услышанное. Она что-то произнесла.

Кале кивнула.

— Она говорит, что, чтобы попасть в мир тени, надо умереть, — перевела она. — Она спрашивает, умеешь ли ты это.

— Ты хочешь сказать, это требует тренировки?

— Да. Много раз, — спокойно подтвердила Кале.

— Я думала, каждому дается только одна попытка, — заметила Дафна.

Перед ней внезапно оказалась миссис Бурк. Старуха пронзительно уставилась на нее, склоняя голову то туда, то сюда, словно пытаясь найти что-то в лице Дафны. Потом, не дав ей времени и пальцем шевельнуть, схватила руку девочки, поднесла к своему сердцу и удержала там.

— Бум-бум? — спросила она.

— Сердцебиение? Э… да, — Дафна изо всех сил и совершенно безуспешно старалась не испытывать замешательства. — Оно довольно слабое… Я хочу сказать, у вас очень… оно очень…

Сердцебиение прекратилось.

Дафна попробовала отнять руку, но хватка была крепкой. Лицо миссис Бурк было практически лишено выражения, если не считать легкого напряжения — как если бы она производила в уме средней сложности сложение, а в помещении словно бы потемнело.

Дафна просто не могла удержаться. Она начала вполголоса считать.

— …пятнадцать… шестнадцать…

А потом вдруг… бум… так слабо, что вы могли бы запросто его пропустить… бум… на этот раз немного посильней… бум-бум… и все вернулось. Старая женщина улыбнулась.

— Э… Я могла бы попробовать… — начала Дафна. — Только покажите мне, что делать.

— Она говорит, учить тебя нет времени, — сказала Кале. — Говорит, нужна целая жизнь, чтобы научиться умирать.

— Я быстро учусь!

Кале покачала головой.

— Твой отец ищет тебя. Он ведь вождь у штанинников, верно? Если ты умрешь, что мы скажем? Когда твоя мать будет оплакивать тебя, что мы скажем?

Дафна ощутила подступающие слезы и попыталась их удержать.

— Моя мать… не может плакать, — сумела выдавить она.

Снова маленькие темные глазки миссис Бурк впились в лицо Дафны, словно это была прозрачная вода — и вот она, Дафна, на лестнице, в ночной рубашке в голубой цветочек, сидит, обхватив колени, с ужасом глядя на маленький гробик, стоящий поверх большого, и рыдая, потому что малютка будет похоронен один-одинешенек, а не с мамой, и ему будет так страшно.

Она слышала приглушенные голоса мужчин, обращающихся к ее отцу, и позвякивание декантера с бренди, ощущала запах старого ковра.

Рядом раздался звук активной перистальтики — и вот здесь и миссис Бурк, сидит на ковре, мусоля солонину и с интересом уставившись на девочку.

Старуха встала, протянула руки к маленькому гробу и нежно положила его на ковер. Снова подняла руки, подняла крышку большого гроба и выжидательно посмотрела на Дафну.

Внизу послышались шаги — заплаканная горничная пересекла выложенный плиткой холл и исчезла за скрытой зеленым сукном дверью на кухню.

Она знала, что делать. Она тысячу раз проделывала это в своем воображении. Она достала маленькое холодное тельце из его одинокого гроба, поцеловала бедное личико и уложила рядом с матерью. Плач прекратился…

… она моргнула, глядя в сверкавшие перед ней снова глазки миссис Бурк. Уши ее наполнил звук моря.

Старуха повернулась к Кале и, брызгая слюнями, стремительно протараторила что-то похожее на длинную речь, а может это было что-то вроде приказа. Кале начала было отвечать, но старуха вскинула палец, очень резко. Что-то переменилось.

— Она говорит, что ты должна привести его обратно, — сказала слегка раздосадованная Кале. — Она говорит, что где-то прекращена боль, где-то на другом конце света.

Далеко ли видят эти темные глаза? подумалось Дафне. Где-то на другом конце света. Может быть. Как она это сделала? Это не было похоже на сон, скорей на воспоминание. Но боль утихала…

— Она говорит, ты могущественная женщина, как она сама, — Кале говорила неохотно. — Она часто бывала в мире теней. Я знаю, что это правда. Она знаменитая.

Миссис Бурк одарила Дафну очередной быстрой улыбкой.

— Она говорит, что пошлет тебя в тени, — продолжала Кале. — Говорит, что у тебя очень хорошие зубы и что ты была добра к пожилой женщине.

— Э… мне это было нетрудно, — сказала Дафна и подумала с яростью: Откуда она знает? Как она это делает?

— Она говорит, что нет времени тебя учить, но она знает другой способ, и, когда ты вернешься из теней, ты сможешь нажевать для нее много мяса своими прекрасными белыми зубами.

Маленькая старушка улыбнулась Дафне так широко, что у нее даже уши сдвинулись.

— Обязательно!

— Ну, тогда сейчас она отравит тебя до смерти, — закончила Кале.

Дафна посмотрела на миссис Бурк, та ободряюще ей кивнула.

— Отравит? Э… в самом деле? Э, спасибо, — проговорила Дафна. — Большое спасибо.


Мау бежал. Он не знал, зачем, ноги его работали сами собой. А воздух был… не воздухом. Он был густ, густ как вода, и черен, но почему-то Мау далеко видел сквозь него, и двигался сквозь него быстро. Огромные столбы поднимались вокруг него из земли и, казалось, шли доверху, до идущей волнами крыши.

Что-то серебристое и очень быстрое промелькнуло мимо него и исчезло за колонной, за ним последовало еще одно, и еще.

Значит, рыбы, или что-то очень похожее на рыб. Следовательно, он под водой. Смотрит из-под воды вверх, на волны.

Он в Темном Течении.

— Локаха! — прокричал он.

Привет, Мау, ответил голос Локахи.

— Я не умер! Это нечестно!

Честно? Сомневаюсь, что мне известно это слово, Мау. Кроме того, ты почти умер. И уж наверняка больше мертв, чем жив, и с каждым мгновением становишься еще чуть более мертвым.

Мау пытался бежать быстрей, но он и так уже бежал быстрее чем когда-либо в своей жизни.

— Я не устал! Я могу так бежать вечно! Это же какая-то ловушка, верно? Но даже и для ловушки должны существовать какие-то правила!

Согласен, сказал Локаха. И это ловушка.


— Это безопасно, не правда ли? — спросила Дафна. Она лежала на циновке рядом с Мау, который по-прежнему казался безжизненной куклой, если не считать подергивающихся ног. — И это сработает, да? — Она постаралась не допустить в голос дрожи, но одно дело быть храброй, и… два дела — быть храброй и решительной, когда это еще только разговоры, — и совершенно другое, когда краем глаза видишь занятую делом миссис Бурк.

— Да, — сказала Кале.

— Ты ведь точно уверена, да? — Ох, это прозвучало так жалко. Ей было стыдно за себя.

Кале слегка улыбнулась ей и подошла к сидящей на корточках у очага миссис Бурк. Корзинки с сушеными… разностями были принесены сюда из той хижины, где они висели, и Дафна знала правило: чем хуже и опасней — тем выше. Эти были взяты практически с крыши.

Когда Кале, как ученица к уважаемой учительнице, обратилась к старухе, та перестала обнюхивать горсть того, что выглядело как пыльные бобовые стручки, и кинула взгляд на Дафну. Ни улыбки, ни взмаха руки. Миссис Бурк за работой. Она что-то произнесла, чуть шевельнув губами, и бросила все стручки в стоящий перед ней маленький трехногий котелок.

Кале подошла обратно.

— Она говорит, безопасно не точно. Точно не безопасно. Надо или делать, или не делать.

Я тонула, и он спас меня, подумала Дафна. Зачем я задала этот дурацкий вопрос?

— Пусть будет точно, — сказала она. — Наверняка.

В другом конце комнаты миссис Бурк ухмыльнулась.

— Можно задать еще один вопрос? Когда я буду… ну, знаете, там — что мне сделать? Я что-нибудь должна сказать?

— Делай то, что лучше всего, — был ответ. — Говори то, что правильно.

И всё. Миссис Бурк была не из тех, кто вдается в долгие объяснения.

Когда старуха подковыляла, держа в руках створку устричной раковины, Кале сказала:

— Ты должна лизнуть то, что в раковине, и лечь навзничь. Когда капля воды коснется твоего лица, ты… очнешься.

Миссис Бурк мягко вложила раковину в руку Дафны и что-то очень кратко произнесла.

— Она говорит, ты вернешься, потому что у тебя очень хорошие зубы, — с готовностью перевела Кале.

Дафна посмотрела на раковину. Та была тускло-белая и пустая — если не считать двух маленьких капель чего-то густого, зеленовато-желтого. Столько трудов — и всего-то… Девочка поднесла раковину ко рту и взглянула на Кале. Женщина опустила руку в тыквенный сосуд с водой, и теперь вытянула ее над циновкой и смотрела на Дафну, а на конце ее пальца поблескивала капля.

— Пора, — сказала она.

Дафна лизнула раковину (вкуса никого не было) и откинулась на спину.

А потом было мгновение ужаса. Ее голова только успела коснуться циновки, а капля уже падала к ней.

Она попыталась крикнуть:

— Слишком мало вре–…

А потом темнота и удары волн над головой.


Мау бежал все вперед и вперед, но голос Локахи по-прежнему раздавался очень близко.

Устаешь, Мау? Болят ноги, которым необходим отдых?

— Нет! — сказал Мау. — Но… Эти правила… Каковы они?

О, Мау… Я лишь согласился, что правила должны быть. Это не значит, что я обязан говорить тебе, в чем они состоят.

— Но ты должен меня поймать, да?

В этом предположении ты прав, ответил Локаха.

— Что это значит?

Это значит, что ты правильно угадал. Ты уверен, что не устаешь?

— Уверен!

И впрямь, сила вливалась в ноги Мау. Он никогда еще не чувствовал себя таким живым. Теперь колонны мелькали мимо быстрее. Он обгонял рыбок, которые бросались от него врассыпную, оставляя за собой серебристый след. И на темном горизонте было видно что-то светлое. Оно было похоже на дома, белые дома, такие же высокие как те, в Порт–Мерсиа, о которых ему рассказывал Пилу. Что же там за здания?

У него под ногами сверкнуло что-то белое. Он глянул вниз и чуть не споткнулся. Он бежал по белым обтесанным камням. Из-за скорости из нельзя было ясно рассмотреть, а он не смел замедлить бег, но на вид они были точь в точь того же размера, что идолы-якори.

Замечательно, просто замечательно, сказал Локаха. Мау, тебе не приходило в голову задуматься, в правильном ли направлении ты бежишь?

Эти слова произнесли два голоса, и тут его схватили чьи-то руки.

— Сюда! — крикнула Дафна прямо ему в ухо, дернув его назад, в сторону, противоположную той, что он двигался. — Почему ты меня не слышал?

— Но… — начал было Мау, порываясь оглянуться на белые строения. Из них поднималось что-то вроде извивающейся струйки дума… или, может быть, длинной водоросли, колеблемой потоком воды… или скользящего к ним луча.

— Я сказала, сюда! Ты что, хочешь умирать вечно? Беги! Беги!
Но куда девалась скорость из его ног? Теперь он бежал словно сквозь воду — настоящую воду. Он посмотрел на Дафну, которая почти тащила его.

— Как ты здесь оказалась?

— Судя по всему, я мертва — да не останавливайся ты! И ни при каких условиях не оглядывайся!

— Почему?

— Потому что я только что это сделала! Беги быстрей!

— Ты в самом деле умерла?

— Да, но со мной скоро все будет в порядке. Давайте, миссис Бурк! Капля падала!

Тишина ударила, как сделанный из перьев молот. И оставила дыры, имеющие форму звуков моря.

Они перестали бежать, не потому что решили так, а потому что пришлось. Ноги Мау бессильно повисли над землей. Воздух посерел.

— Мы стоим у стоп Локахи, — сказал он. — Он простер над нами свои крылья.

Слова сами пришли Дафне на язык. Всего несколько недель прошло с тех пор, как она слышала их, на похоронах юнги Скэттерлинга, убитого во время мятежа. Он был рыжий, веснушчатый и не особенно ей нравился, но она заплакала, когда завернутое в парусину тело исчезло в волнах. Капитан Робертс был членом Поддерживающего Братства, которое считало версию Евангелия от св. Марии–Магдалины… ну, евангелием (1). Она никогда не слышала этот отрывок в церкви Святой Троицы, но он застрял в ее памяти, и сейчас вылетел оттуда, как боевой клич:

— И тех, кто в море погиб, не удержит пучина!
Те, кто разбит и рассеян как песок, снова целыми станут!
Восстанут они снова в то утро, облеченные в новые рамена!
И на небесных кораблях поднимутся к звездам!

— Миссис Бур–…!

___________________
(1) Дафна была совершенно уверена, что среди учеников должна была быть женщина, потому что, как пояснила она удивленному капитану Робертсу, “Нашего Господа всегда изображают в белых одеяниях, и должен же был кто-нибудь следить, чтобы он всегда был одет в чистое”.
_________________
Rattle your drawers!

Добавлено: Fri Aug 07, 2009 5:39 am     Заголовок сообщения:

ГЛАВА 9. Падение камня


На лицо Дафны плюхнулась капля. Она открыла глаза, и ее губы договорили:

— … –к!

Над ней улыбались, глядя на нее, Кале и старуха. Щурясь от света, она чувствовала, как миссис Бурк что-то осторожно вынимает у нее из волос. Но происходило и еще что-то. Воспоминание, как вода при отливе, уходило из ее разума. Лицо смерти… Огромные столбы, опоры мира… белые плиты… Все это стремительно, как серебряная рыбка, уносилось в прошлое, тая на ходу.

Она повернулась к циновке рядом с собой. Мау лежал спокойно и посапывал.

Не с чего приходить в возбуждение, подумала она, чувствуя легкое головокружение. Он был такой холодный, и она принесла его сюда, чтобы согреть. А потом что-то… что-то случилось. Пустой отпечаток этого еще держался у нее в голове, но заполнить его она не могла. За исключением…

— Там были серебряные рыбки? — вслух уточнила она.

У миссис Бурк сделался очень удивленный вид, и она что-то сказала Кале, которая улыбнулась и кивнула.

— Она говорит, ты и впрямь могущественная женщина, — перевела Кале. — Ты вытащила его из темного сна.

— Правда? Ничего не помню. Но рыбки там были.

Дыра в памяти так и не затянулась даже и после того, как Кале ушла, и рыбка там по-прежнему присутствовала. Произошло что-то большое и важное, и она там была, но все, что ей удавалось вспомнить — это что там были рыбки?

Миссис Бурк свернулась калачиком в своем уголке и как будто бы заснула. Дафна была уверена, что она только делает вид. Она пыталась подглядывать из-под опущенных век и прислушивалась изо всех сил, так что уши у нее чуть ли не хлопали. Все женщины проявляли слишком много интереса к ней и Мау. Прямо как вечно сплетничавшие горничные дома. Право же, это то глупо и совсем ни к чему.

Лежавший на циновке Мау казался таким маленьким. Судороги прекратились, но он лежал, сжавшись в комок. Видеть его таким неподвижным — это было потрясением.

— Эрминтруда, — сказал ей бестелесный голос.

— Да, — отозвалась она и добавила: — Ты, это ведь я, верно?

— Хоть он и спит сейчас, во сне он по-прежнему в темных водах. Прикоснись к нему. Обними его. Согрей его. Пусть он почувствует, что он не один.

Голос был ее собственный, и это заставило ее залиться краской. Она чувствовала, как жаркий румянец поднимается по шее.

— Это непристойно, — прошипела она прежде, чем успела сама себя остановить. А потом ей захотелось крикнуть: «Это не я сказала! Это сказала глупая внучка какой-то старухи!»

— Так кто же ты? — спросил голос из воздуха. — Существо, которое умеет осязать, но не умеет прикоснуться? Здесь? В этом месте? Мау одинок. Он думает, что у него нет души, вот он себе и создает новую, сам. Помоги ему. Спаси его. Скажи ему, что глупые старики неправы.

— Глупые стари– … — начала было Дафна, и почувствовала, как в ней развернулось воспоминание. — Праотцы?

— Да. Помоги ему откатить камень. Он дитя женщины, и он плачет.

— Кто ты? — спросила она воздух.

— Кто ты? — пришел ответ, подобный эху. А затем голос исчез, не оставив в тишине даже отпечатка.

Мне необходимо это обдумать, сказала себе Дафна. А может быть и нет. Не сейчас, не здесь, потому что, возможно, существует такая штука, как чрезмерное размышление. Потому что, как бы ты ни стремилась быть Дафной, тебе никуда не деться от вечно выглядывающей из-за плеча Эрминтруды. В любом случае, добавили ее мысли, здесь присутствует миссис Бурк, и ее вполне можно считать chaperone, причем получше, чем бедный капитан Робертс, поскольку мертвой ее никак не назовешь.

Она встала на колени у циновки Мау. Голос был прав. На его лице блестели следы слез, хотя он, казалось, крепко спал. Она поцеловала влажные дорожки, потому что почувствовала, что сделать так будет правильно, а потом попыталась подсунуть под него руку, что было делом весьма трудным, да рука к тому же сразу затекла, потом ее закололо, как иголками, и Дафне пришлось ее вытащить. Хватит уже романтики, решила она. Подтащила свою циновку поближе к его и легла рядом, и это означало, что теперь его можно без особых трудностей обхватить одной рукой, но также — что ей придется лежать в довольно неловкой позе, подложив под голову другую. Но спустя недолгое время его пальцы потянулись и мягко сжали ее ладонь, и тут она, несмотря на крайнее неудобство, заснула.
Миссис Бурк подождала, убедилась, что Дафна спит, и только после этого разжала руку и посмотрела на маленькую серебристую рыбку, вынутую ею из волос девочки. Рыбка билась и извивалась у нее в горсти.

Старуха проглотила ее. Это была всего лишь рыбка из сна, но такие вещи очень полезны для души.


Дафна проснулась, когда только начало светать, и небо стало понемногу розоветь. У нее затекли все мышцы, даже те, о которых она и не знала, что они у нее есть. Как с этим справляются супружеские пары? Загадка.

Мау тихонько посапывал, лежа совершенно неподвижно.

Ну чем можно помочь такому мальчику? Он хочет всюду поспеть, все сделать сам. Так что, вероятно, он снова будет пытаться сделать больше, чем в силах, и снова попадет в беду, и ей снова придется разбираться с этим. Она вздохнула, и ее вздох был старше, чем она сама. Ее отец, разумеется, был точно такой же. Он целыми ночами работал, готовя для Министерства иностранных дел какие-то вализы с официальными бумагами, а рядом дежурил лакей, чтобы постоянно снабжать его кофе и сэндвичами с жареной уткой. Для горничных было вполне привычно застать его утром крепко спящим прямо за письменным столом, головой на карте Нижней Сидонии.

Бабушка обычно отпускала пренебрежительные замечания вроде: «Полагаю, у его величества нету других министров?» Но теперь Дафна поняла. Он, как Мау, пытался заполнить дыру в душе работой, чтобы не дать воспоминаниям захлестнуть себя.

В настоящий момент она была рада, что одна. Если не считать похрапывания Мау и миссис Бурк, не было слышно ничего, кроме ветра и ударов волн о риф. На острове это считалось тишиной.

— Покажь-ка нам свои подштанники! — донеслось из-за двери.

Ну да, конечно, этот проклятый попугай. Это ужасно раздражало, честное слово. Часто его не было видно по нескольку дней подряд, он пропадал где-то рядом с панталонными птицами, к которым питал глубокую и страстную ненависть, увлеченно и с восторгом пакостя им всеми доступными ему способами. А потом, как раз когда у тебя в душе на миг воцаряется покой и ты даже немного испытываешь… ну да, возвышенные чувства, он вдруг тут как тут и вопит «Покажь-ка нам свои… свое нижнее белье!».

Она вздохнула. Порой мир явно нуждался в лучшей организации. Она еще некоторое время посидела, прислушиваясь, и услышала, как попугай полетел к горе.
Что ж, подумала она, в первую очередь — первоочередное. И поэтому первым делом подошла к очагу и поставила на огонь горшок с вяленой говядиной, чтоб распаривалась понемногу. Она добавила туда немного кореньев, насчет которых Кале сказала ей, что они хорошие, и половинку очень маленького красного перчика. Его надо было класть именно половину, и не больше, потому что он был такой острый, что целый обжег бы ей рот, хотя миссис Бурк ела их сырыми.

Как бы то ни было, она должна старухе много-много жеваной говядины.

А теперь — проверка самого важного. Нельзя пускать происходящее на самотек. Если уж ей предстоит стать могущественной женщиной, ей придется взять на себя ответственность. Она не может быть вечно девочкой–призраком, которую бросает туда–сюда любым случайным событием.

Так. Надо ли ей встать на колени? Здесь, похоже, колени преклонять не принято, но она не хотела быть невежливой, даже если она будет говорить с самой собой.
Сложить ладони. Закрыть ли глаза? Ведь так просто понять все неправильно…

Сообщение пришло сразу.

— Ты не вложила копье в руку Мерцая, — сказал ей ее собственный голос в ее собственной голове, еще до того, как она успела сообразить, с чего бы начать.
Она подумала: Ну надо же, кто бы это ни был, они там знают, что я до сих пор думаю о малыше как о Мерцае.

— Вы что, какое-нибудь языческое божество? — спросила она. — Я уже думала об этом, и, вообще-то, боги разговаривают с людьми, и, как я понимаю, богов тут множество. Я просто хотела бы знать, не предвидится ли какой-нибудь гром с молнией, потому что они, честно говоря, мне очень не по душе. Или, может, я сошла с ума и мне мерещатся голоса. Однако от этой гипотезы я отказалась, потому что не верю, что настоящие сумасшедшие считают, что они сумасшедшие, а значит, задумываться о том, не сошел ли ты с ума, означает, что ты не сошел. Я просто хочу знать, с кем разговариваю, если вы не возражаете.
Она подождала.

— Э… Я прошу прощения, что назвала вас языческим, — добавила она.

Ответа по-прежнему не было. Она не знала, радоваться этому или огорчаться, и решила, что, пожалуй, имеет смысл немного обидеться.

Она кашлянула.

— Ну что ж. Хорошо, — заявила она, вставая. — По крайней мере, я попыталась. Сожалею, что отняла у вас время. — Она повернулась, направляясь к хижине.

— Мы бы взяли новорожденного и вложили бы в его ручку копье, чтобы он вырос в великого воина и убивал бы детей других женщин, — произнес голос. — Мы так делали. Так велел клан, так велели жрецы. А теперь пришла ты, а что ты знаешь об обычаях? — продолжал голос. — И вот первое, чего коснулся младенец, было тепло его матери, и ты спела ему песню про звезды.

Не попала ли она в беду?

— Послушайте, я, право же, сожалею, что спела песню про «мерцай», — начала было она.

— Это хорошая песня для ребенка, — сказал голос. — Она заставляет поднять глаза к небу.*

Это уже становилось странным.

— Так сделала я что-то неправильное, или нет?

— Как ты можешь нас слышать? Нас носит ветром, и наши голоса слабы, но ты, штаннинник, услышала, как мы пробиваемся сквозь безмолвие. Как?

Может, она прислушивалась? подумала Дафна. Может, она и не переставала никогда прислушиваться, после всех тех дней в церкви, когда умерла ее мать и когда она читала все молитвы, какие знала, дожидаясь хоть слабого шепота в ответ. Ей не нужны были извинения. Она не просила, чтобы время повернуло вспять. Она хотела всего лишь объяснения получше, чем просто «Такова воля Божья», которое у взрослых, похоже, заменяло «потому что потому».

Ей казалось, когда она обдумывала это в своей ледяной спальне, что все произошедшее очень похоже на чудо. В конце концов, была ужасная гроза, и если бы лошадь доктора не убило молнией, и ему удалось бы добраться до них, это же было бы чудо, не правда ли? Именно так люди и сказали бы. Ну, а в ту долгую, темную, дождливую, ревущую ночь молния сумела попасть именно в лошадь, такую маленькую среди всех этих больших, истерзанных ливнем деревьев. Не похоже ли и это тоже на чудо? Оно ведь почти такой же точно формы, верно? И в любом случае, разве не о таких случаях как раз и говорят: «Божьим произволением»**?

Она была очень вежлива, когда обратилась с этим вопросом к архиепископу, и, с ее точки зрения, бабушка повела себя в высшей степени неразумно, когда завопила как бабуин и вывела ее из собора за ухо.

Но она продолжала прислушиваться, ожидая голоса, шепота, хоть одного слова, которое позволило бы найти во всем произошедшем смысл. Она просто хотела… разобраться.

Дафна подняла глаза к темному потолку хижины.

— Я услышала вас, потому что слушала, — сказала она.

— Так слушай же нас, девочка, которая может слышать тех, у кого нет голоса.

— А вы…?

— Мы Праматери.

— Я никогда не слышала о Праматерях.

— А как по-твоему, откуда берутся деды и прадеды? У каждого мужчины есть мать, как и у каждой женщины. Мы рождали маленьких прадедов, насыщали их молоком, вытирали им попки, целовали, утешая, когда они плакали. Мы учили их есть, показывали, какая еда безопасна, чтобы они могли расти, как следует. Мы пели им детские песенки, в которых были скрыты уроки. А потом отдавали их Праотцам, которые обучали их убивать сыновей других женщин. Те, кто усваивал преподанное лучше других, высушивались в песке и уносились в пещеру. А мы возвращались в темную воду, но какая-то частица нас оставалась здесь, в этом месте, где мы родились и рожали и нередко умирали.

— Праотцы все время кричат на Мау!

— Они — лишь эхо в пещере. Они снова и снова вспоминают боевые кличи своей юности и повторяют их, как говорящая птица. Они не плохие. Мы любили их как сыновей, и мужей, и отцов, но старые мужчины часто путаются, а мертвые мужчины не замечают круговращения мира. Мир должен крутиться. Скажи Мау, что он должен откатить камень.

И они исчезли. Она почувствовала, как они выскользнули из ее разума.

____________________________
* Букв. — «It began with a question» («Она начинается с вопроса»), так как детская песенка, которую поет Дафна рождающемуся младенцу в оригинале звучит так: «Twinkle, twinkle, little star, How I wonder What you are» — «Мерцай, мерцай, звездочка, Как бы мне хотелось знать, Что ты такое?» (Прим. пер.)
** "Act of God" (буквально — «деяние Бога»), но по-англ. это выражение имеет чисто юридический смысл: «стихийная сила, форс-мажор; стихийное бедствие, непредвиденное обстоятельство (служащее оправданием для нарушения обязательства)». (Прим. пер.)

Добавлено: Sat Dec 05, 2009 9:01 pm     Заголовок сообщения:

Это, подумала Дафна, невозможно. А потом подумала: По крайней мере — было невозможно, до сих пор. Они были на самом деле, и они по-прежнему здесь. Это их я чувствовала, когда рождался Мерцай, тогда было ощущение, будто Приют — живой и на моей стороне. Возможно, некоторые голоса так стары, что их поймет любой.

Свет медленно возвращался, поначалу серый, как рассвет. Дафна услышала совсем близко какой-то слабый шум, оглянулась и увидела стоявшую в дверном проеме хижины девчушку, с ужасом на нее уставившуюся. Имени девочки ей припомнить не удалось, потому что та появилась здесь несколько дней назад. Дафна уже готова была разбранить ее, но вспомнила, что, хотя малышка прибыла на остров вместе с несколькими другими спасшимися, ни один из них не был ее родственником. А она уже чуть было не накричала на нее.

Двигаясь очень осторожно, Дафна присела на корточки и протянула руки. Девочка, казалось, была готова в любое мгновение умчаться прочь.

— Как тебя зовут?

Та уставилась на свои ноги и пролепетала что-то вроде «Блиби».

— Очень хорошее имя, — сказала Дафна и мягко притянула ребенка к себе. Когда маленькое тельце начали сотрясать рыдания, она отметила в уме, о чем надо поговорить с Кале. Сейчас каждый день появлялись все новые люди, и тем, кто сам нуждался в заботе, приходилось заботиться о других. Это было, пожалуй, совсем не плохо, но кроме необходимости обеспечить всех едой и местом, где спать, имелись еще и другие вещи, не менее важные, но часто забывавшиеся за суетой.
— Ты знаешь что-нибудь про то, как надо готовить, Блиби? — спросила она. Ответный жест можно было счесть кивком. — Очень хорошо. И ты видишь этого мужчину, который лежит тут на циновке? — Еще один кивок. — Просто замечательно. Я хочу, чтобы ты присмотрела за ним. Он был болен. Мясо будет готово, когда солнце окажется на ладонь над деревьями. Я пойду посмотреть на камень. А ты ему скажи, что он должен поесть. Да, и ты сама тоже должна поесть.

До чего же я дойду в конце концов? подумала она, выбегая из Приюта. Я сплю в одной комнате с молодым человеком без присмотра официального chaperone (может ли миссис Бурк считаться таковым?), делаю пиво, расхаживаю практически голая и позволяю богам говорить моими устами, как Пельвийский оракул в Греции во времена античности, хотя, пожалуй, голоса Праматерей не могут считаться божественными, и, кстати говоря, если хорошенько подумать, тот оракул назывался Дельфийский. И по сути я же ухаживала за ним, потому что он болен, так что, вероятно, это допустимо…

Она остановилась и оглянулась. Да кому какое дело? Кого тут, на этом острове, это волнует на грош хоть? Так перед кем она извиняется? С какой стати ей оправдываться?

«Пусть откатит камень»? Ну почему всем от него что-то нужно? Она была наслышана об этом камне. Он располагался в маленькой лощине у того склона горы, куда женщинам ходить было не положено.

Никаких причин идти туда сейчас не было, но она была сердита на весь свет, и ей хотелось просто пройтись, подышать свежим воздухом и сделать что-нибудь кому-нибудь назло. Там, за камнем, вероятно, были скелеты, но — ну и что? Дома куча ее предков лежали в склепе, и никто из них не разу не порывался оттуда вылезти и ни к кому не приставал с разговорами. Уж бабушка сказала бы им пару ласковых, если бы они попробовали. Кроме того, сейчас светлым-светло, а они явно выходят ночами, — не говоря уже о том, разумеется, что это само по себе чистый предрассудок — верить, что они вообще выходят.

Она пустилась в путь. Вверх по склону вела ясно различимая тропа. Она слыхала, что лес не очень велик, и тропа проходит сквозь него. Там не водится ни тигров-людоедов, ни гигантских горилл, ни свирепых древних ящеров… собственно, в нем нет совсем ничего интересного. Да только вот такой лесок, общей площадью в несколько квадратных миль, имеет одну особенность: если он зажат среди небольших, пересекающих друг друга долин, и все, растущее в нем, сражается друг с другом за каждый клочок освещенного солнцем пространства, и вы видите лишь на несколько футов в любом направлении и не можете судить о своем местоположении по шуму моря, потому что шум этот очень слаб и, в любом случае, окружает вас со всех сторон, тогда этот лесок не только кажется очень большим, — он еще к тому же склонен становиться вроде бы все больше и больше. И тут-то вы и начинаете верить, что он так же вас терпеть не может, как вы его.

Идти по тропе не было смысла, потому что она вскоре разделилась на сотню тропинок, то разбегающихся, то снова сливающихся. В кустах шебуршали всякие твари, и время от времени какие-то зверюги — судя по звуку, намного крупнее свиньи — во всю прыть удирали от нее по невидимым дорожкам. Вокруг нее зудели и метались насекомые, но еще хуже были огромные пауки, натягивавшие свои сети прямо поперек тропинок и висевшие в них, как в гамаках, пауки размером больше ладони и так и пыхавшие злобой. В одной из своих книжек про острова Великого Южного Пелагического Океана, Дафна читала, что «за исключением немногих достойных сожаления примеров, чем паук крупнее и страшнее на вид, тем меньше вероятность того, что он ядовит». Она в это не верила. Она на каждом шагу видела эти Достойные Сожаления Примеры и была уверена, что у некоторых из них из пасти капает слюна.

… И вдруг впереди проблеснул ясный свет. Она готова была кинуться к нему, однако на пути — к великому счастью, хотя в тот момент это было неочевидно, — сидел Достойный Сожаления Пример, раскачиваясь на паутине как на батуте, и ей пришлось пробираться мимо него с осторожностью. Оказалось, что оно и к лучшему, потому что конец тропы дарил вам уйму свежего воздуха при явном недостатке твердой опоры для ног. Там был маленький уступчик, в самый раз, чтобы два человека могли сидеть там и любоваться окружающим миром, а потом — резкий обрыв прямо в море. Но это не был совершенно ровный обрыв: прежде чем достичь воды, вам пришлось бы несколько раз отскочить от камней.

Она воспользовалась случаем сделать пару глотков воздуха, в котором не было мошкары. Приятно было бы увидеть на горизонте парус. Выражаясь описательно, это доставило бы ей чувство удовлетворения, уточнила она про себя. Теперь же по крайней мере она могла убедиться, что день перевалил за полдень. Она не особенно боялась чужих призраков, но мысль о еще одной прогулке через этот лес, на сей раз в темноте, ее отнюдь не грела.

А ведь вернуться обратно не особенно трудно, не правда ли? Следует просто, каждый раз, как наткнешься на тропинку, ведущую вниз, идти именно по ней. Во всяком случае решение каждый раз выбирать тропинку, ведущую вверх, — или, по крайней мере, выбирать ее, когда ее не перекрывает какой-нибудь Достойный Сожаления Пример особенно злобного вида, потерпело полную неудачу, но рано или поздно логика должна сработать.

И некоторым образом она и сработала. Сойдя в очередной раз с одной тропы на другую, она вошла в маленькую лощинку, которую со всех сторон обнимала гора, и прямо перед собой увидела камень. Он не мог быть чем-то иным.

Там и сям в лощине росли деревья, но вид у них был жалкий и полузасохший. Земля под ними была покрыта птичьим пометом.

Напротив камня имелась большая чаша, тоже из чего-то вроде камня; она стояла на треножнике, сделанном из трех больших обломков скалы. Дафна заглянула в нее, словно стыдясь своего любопытства, потому что, говоря начистоту, в этом месте эта чаша выглядела так, словно в ней которой вполне уместно будет найти пару-тройку черепов. Что-то в мозгу подсказывало: зловещая на вид лощина + полумертвые деревья + мрачный вход в пещеру = черепа в чаше или, возможно, на палке. Но она чувствовала, что даже просто прислушиваться к этой мысли будет несправедливо по отношению к Мау, к Кале и ко всем остальным. В повседневной беседе речь о черепах никогда не заходила. А что еще того важней, они и к обеду никогда не подавались.

От чаши шел тошнотворный, кислый, липкий запах Демона Пьянства. Сейчас прокисшее, пиво, похоже, и изначально не было особенно хорошим. Ужасно признавать это, но она становилась настоящим мастером в изготовлении пива. Это признавали все. Это у нее просто какой-то талант, сказала Кале, ну, по крайней мере частично сказала, а частично показала жестами, а умение делать такое хорошее пиво означает, что она сможет найти себе отличного мужа. Судя по всему, вопрос ее замужества по-прежнему оставался важнейшей темой разговоров в Приюте. Это было все равно что оказаться в романе Джейн Остин, только в таком, где носят гораздо меньше всяких одежек.

Здесь гулял ветер и было холоднее, чем внизу. Не то место, в котором хотелось бы остаться на ночь.

Ну ладно, пора высказать то, что она имеет сказать.

Она подошла к камню, стала руки в боки и крикнула:

— А теперь слушайте меня! Я в курсе насчет предков! У меня у самой куча предков! Один из них был король, а это, считайте, всем предкам предок, уж никак не хуже вас! Я здесь по поводу Мау! Он пытается все сделать, все успеть, а вы только попрекаете его без конца! Он делает замечательные вещи, и он чуть не уходил себя до смерти, а вы ему никогда и спасибо не скажете! Разве так положено себя вести?

Вообще-то твои предки так себя и вели, сказала ей ее совесть. Как насчет их портретов, которые таращатся на тебя всем скопом в Длинной Галерее? Как насчет того, что твоему отцу приходиться тратить столько денег на содержание фамильного усадьбы, только потому, что ее построил его пра-пра-пра-пра-прадед? Да, как насчет твоего отца?

— Я знаю, что случается с теми, кого все время попрекают, — на сей раз ее крик был еще громче. — Они в конце концов начинают думать, что и впрямь ни на что не годны! Неважно, что они работают столько, что так и засыпают за своими письменными столами, им вечно кажется, что этого недостаточно! Они становятся застенчивыми и нервными и принимают неверные решения, а это приводит к новым попрекам, потому что, видите ли, ругатель никогда не успокоится и не остановится, что бы они ни делали, и мой… тот, кого попрекают готов на все, лишь бы прекратить это, но этого никогда не происходит! И я этого так не оставлю, вы поняли? Если вы не измените свои привычки, причем быстро, дождетесь неприятностей, ясно?

Ее голос эхом отдался от горы, и Дафна подумала: я ору на камень. Чего я от него жду? Ответа?

— Слушает меня кто-нибудь? — рявкнула она, а в голове промелькнуло: Что мне делать, если кто-то вдруг ответит «да»? И если уж на то пошло, что мне делать, если они ответят «нет»?

Ничего не произошло, прямо-таки оскорбительно ничего, учитывая, скольких трудов ей стоило сюда добраться.

Пещера, полная покойников, демонстрирует мне тут свое презрение.

У нее за спиной кто-то стоял. Причем она не расслышала, как этот кто-то подошел. Но она была сердита на очень многое, а в данный момент особенно злилась сама на себя, за то, что кричала на камень, и кто бы там позади ни стоял, уж она с ним миндальничать не будет.

— Один из моих предков сражался в Войнах Роз, — высокомерно возвестила она, не оборачиваясь, — а тем, кто в них сражался, полагалось носить либо алую, либо белую розу, чтобы показать, на чьей ты стороне, но он был слишком привязан к розовой розе, которая звалась Леди Лавиния, мы ее, вообще-то, и по сей день выращиваем в нашем поместье, так что, в конце концов, он решил сражаться за обе стороны одновременно. И, кстати сказать, остался жив, потому что все считали, что убить безумца значит навлечь на себя несчастье. Вот это вам и следует знать о моей семье. Мы можем быть безмозглы и упрямы, но мы сражаемся. — Она резко развернулась назад. — И не смейте подкрадываться ко… О.

Раздалось «пнап». Панталонная птица таращилась на нее с оскорбленным выражением на… клюве. Но не это в пернатом бросалось в глаза в первую очередь — а то, что оно было не одно. Их было здесь не меньше пятидесяти, и подлетали все новые и новые. Причем теперь уже отнюдь не беззвучно, потому что аэродинамика у этих крупных птиц в любом случае была как у кирпича, и, примериваясь приземлиться рядом с Дафной, они теряли сосредоточенность и по большей части врезались в собственных собратьев, в облаке перьев и среди злобного щелканья клювов: Пнап! Пнап.

Это было вроде как оказаться под снегопадом. Сперва оно кажется смех и забава, зимний мир чудес, и ты думаешь: раз он мягкий, значит, безобидный. А потом вдруг понимаешь, что больше не различаешь тропы, и что темнеет, и что за снегом уже и неба не видно…

Одна из птиц, приземлившись, по чистой случайности, Дафне на голову, чтобы удержаться, вцепилась ей в волосы когтистыми лапами — точь в точь старческие руки. Девочка крикнула на нее и сумела согнать. Но они по-прежнему теснились вокруг нее, толкаясь и пнапая друг на друга. В вихре шума, вони и перьев ей едва удавалось сохранить ясность мысли, но, судя по всему, они вроде бы не нападали на нее. Они просто хотели находиться там же, где она, где бы это ни было.

Ох, да, вонь. Ничто не сравнится с вонью кучи напирающих на тебя панталонных птиц. Вдобавок к обычному сухому костяному птичьему запаху, они обладали самым зловонным дыханием из всех живых тварей. Она чувствовала, как смрад скребницей, дерет ей кожу. И все время они пнапали, пнапали, стараясь перепнапать друг друга, так что она почти не расслышала спасительного вопля.

— Покажь-ка нам свои подштанники! Был я прежде пьяница грешный, а теперь я вонючка потешный!

Птицы запаниковали. Они ненавидели попугая так же сильно, как он ненавидел их. А когда панталонная птица намерена в срочном порядке покинуть то место, где находится, уж она не забудет сбросить все, что ей не нужно в полете.

Дафна скорчилась и прикрыла голову руками, когда косточки и куски рыбы градом застучали по земле. Возможно, самым худшим в этой ситуации был звук, хотя, если подумать, тут все было самым худшим.

Золотисто-коричневая тень пронеслась мимо нее, держа в каждой руке по кокосу. Чуть не падая, этот кто-то пинками прокладывал себе путь сквозь гущу бестолково мечущихся птиц, пока не достиг каменной чаши, из которой, как цветы из вазы, плотно торчали все те же панталонные птицы. Он поднял сосуды высоко над чашей и одним резким движением разбил их друг о друга.

Из них хлынуло пиво, наполнив воздух своим ароматом. Птичьи клювы мигом повернулись в ту сторону, влекомые пивом, подобно тому, как стрелка компаса влечется к северу. Дафна была сразу забыта.

— Я хотела бы умереть, — пожаловалась она миру в целом, вытаскивая кости из волос. — Нет, я хотела бы оказаться в чудесной теплой ванне, с хорошим мылом и полотенцами. А после этого я хотела бы принять еще одну ванну, уж поверь мне, тут одной не обойдешься, с такой головой. А уж потом я хотела бы умереть. По-моему, это самое худшее… — она замолчала, потому что, да, было нечто еще хуже, и навсегда таким останется, а затем продолжила: — второе самое худшее, что когда-либо со мной случалось.

Мау присел на корточки рядом с ней.

— Приют Мужчин, — сказал он, усмехаясь.

— Вот именно, точь в точь так и выглядит, — отрезала Дафна. Она уставилась на Мау. — Как ты тут появился?

Между бровями Мау появилась морщинка, и она поняла, что выразилась невразумительно. Теперь при разговоре они уже неплохо понимали друг друга, благодаря Пилу и Кале, но это касалось простых повседневных вещей, тогда как «Откуда ты взялся» был слишком сложен, потому что, задавая этот вопрос, вы, по сути, спрашиваете не о том, что имеете в виду. Она видела, как Мау пытается разобраться с этим.

— Э, я появился, потому что однажды моя мать и мой отец… — начал он, но она была уже почти готова к этому.

— Я имею в виду, здесь, — сказала она громко. Пока он обдумывал это, раздалось несколько мягких «шлеп». Панталонные птицы заваливались на бок, как престарелая леди, перебравшая на Рождество шерри. Дафна задумалась, не отравились ли они пивом, потому что ни одна из них не пела, но решила, что все-таки нет. Однажды ей пришлось видеть, как панталонная птица запросто сожрала целого дохлого краба, который пролежал на солнце несколько дней. Пока они так валялись, клювы их трепетали, издавая негромкие блаженные пнап-пнап. Как только они отвалились от чаши, их место заняли новые жаждущие.

— Маленькая девочка передала мне, что ты говорила что-то о камне, — сказал Мау. — А потом мне пришлось съесть миску говядины. Он настояла. А потом я прибежал сюда, так быстро, как только мог, но она не может бегать очень быстро. — Он указал на Блиби, которая поднималась вдоль лощины, аккуратно ступая, чтобы не наступить на дрыхнущих птиц. — Она сказала, ты велела ей приглядывать за мной.

Они сидели и ждали, избегая смотреть друг на друга. Потом Мау произнес:

— Э, это действует вот как: птицы пьют пиво, но дух пива отлетает к праотцам. Так всегда говорили жрецы.

Дафна кивнула.

— Дома у нас для этого есть хлеб и вино, — сказала она и подумала: Упс, этого я объяснять не рискну. Здесь у них есть каннибалы. Может возникнуть… путаница.*

— Однако я не думаю, что это правда, — добавил Мау.

Дафна опять кивнула, а потом ей в голову пришла новая мысль.

— Может быть, некоторые вещи могут быть правдой как-то по-особому? — предположила она.

— Нет. Люди так говорят, когда хотят верить в ложь, — проговорил Мау ровным голосом. — А они обычно хотят.

______________
* Имеется в виду т. наз. «евхаристия» — в христианской церкви таинство причащения верующих хлебом и вином, которые во время литургии якобы преосуществляются в плоть и кровь Христовы. (Прим. пер.)
_________________
Rattle your drawers!

Добавлено: Sat May 15, 2010 10:40 am     Заголовок сообщения:

Возникла новая пауза, которую заполнял попугай. Сейчас, когда его смертельные враги были обездвижены Демоном Пьянства, он спланировал вниз и теперь прилежно снимал с них штаны, то есть очень точно и аккуратно, не пропуская ни одного, выщипывал с их ног белые перья, издавая радостное, хотя, к счастью, приглушенное, попугайное бормотание.

— Они такие… розовые, — сказала Дафна, радуясь, что есть хоть какая-то более или менее невинная тема для разговора.

— Ты помнишь… бег? — спросил Мау после паузы.

— Да. Вроде того. Я помню рыбок.

— Серебристых рыбок? Длинных и тонких?

— Ага, как угри! — подтвердила Дафна. Перья клубами носились по лощине.

— Значит, это было, верно?

— Полагаю, что да.

— Я имею в виду, это был сон или это было по-настоящему?

— Миссис Бурк говорит, что да.

— Прости, кто такая миссис… Бурк?

— Старая-престарая женщина, — пояснила Дафна.

— Это ты про Мар–исгала–эгисага-гол?

— Вероятно.

— И на что именно она говорит «да»?

— На твой вопрос. Думаю, она намекает, что он неправильный. Слушай, Локаха с тобой разговаривает?

— Да!

— По-настоящему?

— Да!

— У тебя в голове? Как будто бы во сне?

— Да, но я чувствую разницу, — сказал Мау.

— Это хорошо, потому что со мной заговорили Праматери.

— Кто такие Праматери?

Блиби, если ее и в самом деле так звали, добралась до них задолго до того как Дафна наконец договорила, а Мау наконец понял. Она уселась у их ног, играя с перьями панталонных птиц.

Мау поднял одно перышко и покрутил его в пальцах.

— Значит, им не нравятся воины.

— Им не нравится, когда убивают. Как и тебе.

— Ты слышала о Набегах? — спросил Мау, смахивая перо с лица.

— Разумеется. О них все кругом говорят. У них большие военные галеры, и они развешивают черепа врагов вдоль их бортов. Да, а врагом у них считается каждый, кто не они.

— Нас здесь сейчас, наверное, человек тридцать. Сегодня утром прибыли еще несколько, но большинство из них еле держатся на ногах. Они пережили волну, но не дожидаться же им прихода Набегов.

— Ну, у нас достаточно каноэ. Мы не можем просто уплыть на восток? — Она сказала это, не подумав, и тут же вздохнула. — Не можем, верно?

— Не можем. Если бы у нас было больше сильных и здоровых людей и время, чтобы сделать припасы, тогда мы могли бы попробовать. Но там на восемьсот миль открытый океан.

— Те, кто слабее, умрут. А ведь они добирались сюда, стремясь к безопасности!

— Это остров называют «место, где рождается солнце», потому что он на самом востоке. Они смотрят на нас.

— Тогда мы могли бы спрятаться до тех пор, пока Набеги уйдут. Откати камень, сказали Праматери.

Мау уставился на нее.

— И спрятаться среди мертвецов? По-твоему, нам следует это сделать?

— Нет! Нам следует сражаться! — Она сама поразилась тому, как быстро вылетели эти слова. Их подтолкнули ее предки, все эти спокойные каменные рыцари, лежащие в склепе. Им бы и в голову не пришло прятаться, даже если бы это было разумным поступком.

— Значит, я придумаю способ, — сказал Мау.

— А что говорят Праотцы?

— Я их больше не слышу. Я слышу только… пощелкивание и зудение насекомых.

— Может, их Праматери отругали, — предположила Дафна, посмеиваясь. — Моя бабушка — тоже вроде как праматерь — всегда ругала дедушку. Он знал все, что только можно знать про пятнадцатый век, но к завтраку спускался каждый раз без зубов.

— Они у него выпадали за ночь? — удивился Мау.

— Нет. Он их обычно вынимал, чтобы почистить. Это у него были новые зубы, сделанные из кости животных.

— Вы, штанинники, можете дать старику новые зубы? Что ты мне еще расскажешь? Что вы можете дать ему новые глаза?

— Ну… да, вообще-то нечто очень близкое к тому.

— Почему вы настолько сообразительнее нас?

— Честно говоря, не думаю, что мы так уж сообразительнее. Просто, когда вокруг полгода холод стоит, приходится учиться что-то мастерить. Может, мы и империю создали благодаря погоде. Лучше что угодно, чем торчать дома из-за дождя. Я совершенно уверена, что, выглянув в окно, люди торопились вон, чтобы поскорей открыть Индию и Африку.

— А это большие места?

— Огромные, — сказала Дафна.

Вздохнув, Мау спросил:

— И люди, которые оставляют камни, там тоже есть?

— Кто?

— Идолы–якори, — пояснил он. — Теперь я понимаю Атабу. Не думаю, что он верит в своих богов, но он верит в веру. А еще он считает, что штанинники пришли сюда давно-давно, добавил он, покачивая головой. — Может, они привезли камни как балласт. Наверное, так оно и было. Посмотри, сколько камней было на Джуди, которая Сладкая. Для вас — ничего не стоящие булыжники, для нас — самые разные инструменты. И, может, они-то и дали нам металл и инструменты, как дают детям игрушки, а мы сделали изображения на камнях, потому что хотели, чтобы они вернулись. Разве не так было дело? Мы ведь маленький островок. Крошечный.

Финикийцы, прикинула Дафна мрачно. Они ходили в очень, очень дальние плавания. А еще китайцы. А что насчет ацтеков? Или даже египтян? Есть мнение, что они бывали в Дальней Австралии. И еще кто знает, кто еще жил поблизости тысячи лет назад? Вероятно, он прав. Но он выглядит таким печальным.

— Ну, может, вы и маленький остров, — сказала она, — но зато старый. Наверное, Праматери не зря велели, чтобы ты откатил большой камень.
_________________
Rattle your drawers!

Добавлено: Sat May 15, 2010 10:42 am     Заголовок сообщения:

Они посмотрели на камень, сверкавший золотисто-желтым цветом под предвечерним солнцем.

— Знаешь, я не могу припомнить другого такого длинного дня, как нынешний, — заметила Дафна.

— Я могу, — ответил Мау.

— Да. То был тоже долгий день.

— Чтобы стронуть этот камень с места, нужно десять сильных мужчин, — проговорил Мау после паузы. — У нас столько нет.

— Я об этом думала, — кивнула Дафна. — А сколько бы их понадобилось, если бы один из них был Мило с железным ломом в руках?

Это потребовало некоторого времени. В скале был вырублен желоб, который следовало отчистить, нужно было притащить бревна и установить их перед дверью так, чтобы она не выпала наружу, когда ее будут сдвигать. Солнце начало уже склоняться к закату, когда Мило наконец шагнул к камню, держа в руке шестифутовый стальной брус.

Мау мрачно посмотрел на лом. Это была полезная штука, и он был рад, что она у них есть, но это была вещь от штанинников, очередной дар «Сладкой Джуди». Они обгладывали ее, как термиты.

Даже у каноэ есть что-то вроде души, это общеизвестно. Иногда эта душа бывает плохой, лодка плохо подчиняется управлению, даже если вроде бы построена, как следует. А если вам повезло, у вас лодка с хорошей душой, как та, что он смастерил на Острове Мальчиков, — она словно всегда знает, чего вы хотите. У «Сладкой Джуди» душа была хорошая, он это чувствовал. До чего же жалко было ломать ее, а еще того хуже было знать, что им снова приходится полагаться на штанинников, чтобы чего-то добиться. Ему было чуть ли не стыдно, что он и сам держит в руках лом, один из тех, что поменьше, но они же такие удобные. У кого, кроме штанинников, было бы столько металла, чтобы позволить себе делать из него палки? Но они были прекрасны. Они открывали что угодно.

— Возможно, на двери лежит проклятие, — сказал за спиной Мау Атаба.

— Ты можешь определить, есть ли оно?

— Нет! Но так делать неправильно.

— Это мои предки. И я жду от них совета и руководства. С какой стати им проклинать меня? С какой стати мне бояться их старых костей? Почему ты испуган?

— Что лежит в темноте, того не следует трогать. — Жрец вздохнул. — Но теперь меня никтоне слушает. Риф полон белыми камнями, говорят люди, так какие же из них священные?

— Ну, и какие же?

— Три старых, разумеется.

— Вы можете их проверить, — вмешалась Дафна, не подумав. — Люди могут оставить рыбу у нового камня и посмотреть, влияет ли это на их удачу. Хмм, придется разработать научный способ… — И она замолкла, сообразив, что все смотрят на нее. — Ну, это было бы интересно, — закончила она неловко.

— Я ничего из этого не понял, — холодно взглянул на нее Атаба.

— А я да.

Мау вытянул шею, чтобы разглядеть говорившего, и увидел высокую тощую фигуру Том-али, строителя каноэ, прибывшего на остров с двумя не своими детьми, мальчиком и девочкой.

— Говорите, господин Том-али, — сказал он.

— Я хотел бы спросить богов, почему моя жена и мой сын погибли, а я — нет.

По толпе прокатился негромкий ропот.

Мау уже знал его. Он знал всех новоприбывающих. Они все ходили одинаково, медленно. Некоторые просто сидели и смотрели на море. И в них во всех чувствовалась какая-то серость. Почему я здесь? было написано у них на лице. Почему я? Я что, был плохим человеком?

Теперь Том-али чинил лодки, мальчик работал с ним, а девочка помогала в Приюте. Некоторые дети, пережившие волну, приспосабливались лучше, чем взрослые, им достаточно было найти место, где приткнуться. Но Том-али произнес то, что многие не хотели слышать, и прямо сейчас самое лучшее было бы занять их мысли чем-то другим.

— Сегодня мы все хотим узнать ответы, — сказал Мау. — Прошу вас всех, пожалуйста, помогите мне сдвинуть камень. Никому из вас не придется ни шагу сделать внутрь пещеры. Я пойду туда один. Может быть, я найду правду.

— Нет, — Атаба говорил решительно, — давай пойдем туда и найдем правду вместе.

— Отлично, — ответил Мау. — Так мы сможем найти вдвое больше.

Пока мужчины занимали свои места, Атаба стоял рядом с Мау.

— Ты говоришь, что ты не испуган. А вот я, юноша, испуган до кончиков ногтей.

— Правда окажется в том, что там полно покойников, вот и все, — сказал Мау. — Высохших. Пыль. Если хочешь бояться, думай о Набегах.

— Не отмахивайся столь легко от прошлого, мальчишка–демон. Оно все еще может научить тебя кое-чему.

Мило вогнал лом между скалой и камнем и поднажал. Камень крякнул и сдвинулся на дюйм…

Они делали это осторожно и медленно, потому что если бы он наверняка раздавил бы любого, на кого упал бы. Но очистить желоб оказалось хорошей идеей. Камень шел плавно, до тех пор, пока не вход в пещеру не открылся до половины.

Мау заглянул внутрь. Там ничего не было. Он напредставлял себе множество разных вещей, но — ничего. Пол был совершенно гладким. На нем было немного пыли, а еще от входа в темноту шустро кинулись какие-то жучки, несколько штук, и это было все, что скрывала пещера. Если не считать глубины.

С чего он ожидал, что, как только дверь будет открыта, оттуда посыплются кости? С какой стати пещере быть заполненной? Он подобрал булыжник и изо всех сил запустил его в темноту. Камень запрыгал, загремел по полу, и этот звук был слышен долго.

— Ну ладно, — сказал он, и пещера бросила ему его голос обратно. — Нам понадобятся эти фонари, Дафна.

Она стояла, держа в каждой руке по фонарю со «Сладкой Джуди».

— Один красный и один зеленый, — заметила она. — Запасные огни с левого борта и с кормы. Сожалею, но у нас осталось маловато каютных ламп и кончается масло.

— А что насчет той белой лампы, что рядом с тобой? — поинтересовался Мау.

— А, это та, с которой пойду я, — ответила девочка–призрак, — и, чтобы не тратить зря время, давай сделаем вид, что мы уже поспорили, и я победила?

Тоже из штанинниковских вещей, думал Мау, беря свою лампу. Интересно, а мы-то чем пользовались? Низкий потолок рассказал ему об этом, когда он коснулся его. Его пальцы оказались испачканы в саже.

Значит, факелы. Из жира диких свиней получаются очень неплохие факелы. Если их окажется излишек, с ними очень хорошо ночами ловить рыбу, потому что рыба идет на свет. Мы живем рыбой и солониной со «Сладкой Джуди», потому что это просто, ну, а теперь мы отправляемся посмотреть на своих мертвецов при свете штанниниковских светильников.
_________________
Rattle your drawers!

Добавлено: Sat May 15, 2010 10:43 am     Заголовок сообщения:

ГЛАВА 10. Верить — это Видеть

Пещера ждала. Она могла скрывать что угодно, подумал Мау. И в этом-то все и дело, не так ли? Ты должен это отыскать. Ты должен знать. А Дафна, похоже, ничуть не тревожится. Мау предупредил ее, что тут, вероятно, будут кости, на что она ответила, что ну и прекрасно, потому что уж кости-то не рвутся тебя убивать, и что, раз уж она получила сообщение от Праматерей, она намерена довести это дела до конца, большое спасибо за заботу.

Праотцов они нашли там, где еще виднелся затухающий отблеск дневного света, и Мау начал понимать. Они не были пугающими, всего лишь — печальными. Некоторые из них так и сидели, как их тут посадили, с подтянутыми к подбородку коленями, таращась тусклыми мертвыми глазами на отдаленный свет. Они были просто пустая оболочка и крошащиеся кости. Если присмотреться повнимательнее, можно было заметить, что они не рассыпались благодаря державшим их листьям папирусной лозы. До чего ж полезная штука, всюду пригодится, даже после смерти.

Когда свет превратился в маленькую точку в конце туннеля, они остановились.

— Сколько же еще их там может быть? — произнес Атаба.

— Я веду счет, — ответил Мау. — Пока что их уже больше ста.

— Сто два, — уточнила Дафна.

Им, казалось, и конца нет — сидят один другому в затылок, как самая старая в мире команда гребцов, направляющая лодку в вечность. У некоторых до сих пор сохранились копья и палицы, примотанные к рукам.

Они пошли дальше, и свет исчез. Мертвецы мелькали, сотня за сотней, и Дафна сбилась со счета. Она все время напоминала себе, до чего ж она совсем не напугана. В конце концов, разве ей не понравилась та лекция по анатомии, на которой ей довелось присутствовать? Пусть даже ее глаза все время оставались зажмуренными?

Однако, если уж вы собрались смотреть на сотни и тысячи покойников, этому никак не способствует то, что на них неровно мерцает луч от фонаря Атабы. Из-за этого кажется, что они двигаются. И явно, всё это были мужчины–островитяне, что доказывали расплывшиеся на древней усохшей коже татуировки — такие же точно, как те, что до сих пор носил здесь каждый — ну, каждый, за исключением Мау, — мужчина. Волна, вздымающая свой гребень на фоне закатного солнца.

— Давно стали приносить сюда мертвых для погребения? — спросила Дафна.

— Всегда, — ответил Мау, убегая вперед. — И с других островов их тоже привозили.

— Вы устали, сэр? — обратилась она Атабе, когда они остались вдвоем.

— Вовсе нет, девочка.

— Вы как-то нехорошо дышите.

— Это мое дело. А не твое.

— Я просто… беспокоюсь за вас, вот и все.

— Был бы весьма признателен, если бы ты прекратила за меня беспокоиться, — огрызнулся Атаба. — Знаю я, как это бывает. Начинается с ножей и горшков для варева, и вдруг глядь, а мы уже принадлежим штанинникам, да, и вы присылаете ваших жрецов, и наши души уже нам не принадлежат.

— Я не собираюсь делать ничего подобного!

— А когда твой отец явится на своей большой лодке? Что тогда с нами будет?

— Я… не знаю, — сказала Дафна, и это было лучше, чем сказать правду. У нас есть склонность втыкать всюду флаги, была вынуждена признать она в глубине души. Мы делаем это почти машинально, вроде как выполняем повседневную обязанность.

— Ха, видно, сказать-то нечего, — усмехнулся жрец. — Женщины говорят, ты хорошая девочка, и делаешь хорошие вещи, но разница между штанинниками и Набегами в том, что людоеды рано или поздно уходят.

— Вы говорите ужасные вещи! — горячо возразила Дафна. — Мы не едим людей!

— Есть разные способы есть людей, дитя, и ты умна, о да, достаточно умна, чтобы знать это. А люди порой и не замечают, что делается, пока не услышат, что кто-то уже рыгает.

— Сюда, скорей! — Это был Мау, чей фонарь слабо светился зеленым в отдалении.

Дафна припустилась бегом, чтобы Атаба не смог видеть ее лица. Ее отец… ну, он был славный человек, но… Ну, в этом столетии, судя по всему, главными игроками были империи, и всяким мелким островкам не положено принадлежать самим себе. А что сделает Мау, если кто-то воткнет флаг в его родной пляж?

А вот и он, весь зеленый, и тычет рукой на линию Праотцов.

Подойдя ближе, она увидела на краю прохода белый камень. И на нем, подобно вождю, восседал Праотец, но, как и у всех остальных, его руки были сплетены под коленями. Отвернувшись от выхода из пещеры, он смотрел в туннель, вниз, в незнаемое.

А перед ним тянулась цепочка мертвых воинов, и лица всех их были повернуты к… к чему? Свет дня был теперь у них за спиной.

Мау ждал, когда Атаба подковыляет к нему, и глаза его поблескивали.

— Ты знаешь, почему они смотрят не в ту сторону, Атаба? — спросил он.

— Они выглядят так, словно защищают нас от чего-то, — ответил жрец.

— Здесь? От чего? Там, внизу, нет ничего кроме темноты.

— И, может, чего-то очень хорошо забытого? Думаешь, волна прежде никогда не приходила? И в прошлый раз она не ушла. То была волна, которая так и не схлынула. Она принесла конец миру.

— Это просто сказка, — сказал Мау. — Я помню, мать рассказывала мне ее.

— Ее все знают: «Во Времена, Когда Все Было По-другому И Луна Была Не Такой Как Сейчас… Люди стали плохо себя вести, и поэтому Имо смыл их огромной волной».

— А ковчег там был? Ну, в смысле, э… такая большая лодка? — спросила Дафна. — Я хочу сказать — как кто-то сумел выжить?

— Некоторые были в море, некоторые — на горе, — пояснил Мау. — Так сказано в истории, не так ли, Атаба?

— И что же они сделали такого плохого? — поинтересовалась Дафна.

Атаба кашлянул.

— Сказано, они пытались сами сделаться богами, — сообщил он.

— Совершенно верно, — подхватил Мау. — Мне вот интересно, что ж такого нехорошего сделали мы на этот раз?

Атаба медлил в нерешительности.

А Мау нет. Быстро и резко, как развернувшаяся пружина, он выпалил:

— Я говорю о моем отце, о моей матери, обо всей моей семье, обо всем моем Народе! Они все умерли! У меня была сестра, ей было семь лет. Просто объясни мне. Должно же быть какое-то объяснение! Почему боги позволили им умереть? Я нашел грудного младенца, застрявшего в ветках дерева. Как он-то мог оскорбить богов?

— Мы малы. Мы не можем понять природу богов, — сказал Атаба.

— Нет! Ты сам в это не веришь —я слышу это в твоем голосе! Я не понимаю природу птицы, но я могу смотреть на нее, слушать ее и узнавать что-то о ней. Не то же ли самое ты делаешь с богами? Каковы правила? Что мы сделали плохого? Скажи мне!

— Я не знаю! Думаешь, я их не спрашивал? — По щекам Атабы текли слезы. — По-твоему, я был одиноким человеком? С прихода волны я не видел своей дочери и ее детей. Тебе понятно? Ты не один такой! Я завидую твоей ярости, мальчишка–демон. Она наполняет тебя до краев! Она питает тебя, дает тебе силы. Но мы, все остальные, прислушиваемся к очевидности, и там нет ничего. Хотя головой-то мы понимаем, что должно быть… что-то, какая-то причина, какая-то закономерность, какой-то порядок, и мы взываем к безмолвным богам, потому что лучше они, чем тьма. Это так, мальчик. У меня нет для тебя ответов.

— Тогда я поищу их во тьме, — Мау поднял фонарь. — Пошли дальше с нами. — Его голос звучал теперь тише.

В луче фонаря блестели слезы, струившиеся по лицу жреца.

— Нет, — хрипло ответил он.

— Нам придется оставить тебя здесь, — сказал Мау. — Среди мертвецов, и, по-моему, это для тебя совсем не место. Или же ты можешь пойти с нами. По крайней мере, на твоей стороне будут демон и призрак. А нам пригодится твоя мудрость.

К удивлению Дафны, старик улыбнулся.

— Считаешь, у меня еще сколько-то ее осталось?

— Не сомневаюсь. Ну что, пойдем дальше? В конце концов, что ты там можешь найти хуже, чем я?
_________________
Rattle your drawers!

Добавлено: Sun May 16, 2010 11:47 am     Заголовок сообщения:

— Я бы только хотела спросить, — быстро вмешалась Дафна. — Скажите, как часто сюда приносили нового Праотца?

— Один–два раза в пятьдесят лет, — ответил Атаба.

— Но их же здесь тысячи. Ты уверен?

— Это место было здесь с сотворения мира, как и мы, — сказал Мау.

— В этом, по крайней мере, у нас с тобой полное согласие, — уверенно подтвердил Атаба.

— Но это же очень, очень давно!

— Потому-то у нас так много Праотцов, — кивнул Мау. — Это очень просто.

— Да, — протянула Дафна, — раз ты так говоришь, наверное, так и есть.

Они тронулись дальше, и тогда она добавила:

— Что это за шум?

Они остановились, и на сей раз все трое услышали слабый треск и похрустывание у себя за спиной.

— Мертвецы оживают? — проговорил Атаба.

— Знаешь, я очень надеялась, что никто не выдвинет такого предположения, — сказала Дафна.

Мау вернулся на несколько шагов назад в пещере, полной легкого потрескивания. Мертвые не ходят, сказал он себе. Это как раз один из способов отличить их от живых. Так что мое дело быть здесь, далеко–далеко от неба, и разобраться, что же они делают. Какова причина? И где я уже слышал этот звук прежде?
Он прошел еще немного вверх по туннелю, туда, где не было никакого шума, и подождал. Через некоторое время опять послышался треск, и он подумал о солнечном свете и о жарких днях. Там, где он оставил Дафну со стариком, тоже трещало.

— Пошли дальше, — сказал он, — и оно прекратится, если мы не будем останавливаться.

— Они не проснутся? — спросил Атаба.

— Это папирусная лоза, которой спеленуты Праотцы, — ответил Мау. — Даже когда она совсем высохшая, она потрескивает и выгибается, если ее нагреть. Если мы стоим на одном месте слишком долго, тепло от наших фонарей и наших тел заставляет ее шевелиться. Вот и все.

— Ох, а я-то так испугалась, — сказала Дафна. — Молодец. Дедукция, основанная на наблюдении и эксперименте.

Это Мау проигнорировал, поскольку не имел ни малейшего понятия, что это значит. Однако ему было приятно. Праотцы не просыпались. Звук, который он слышал ребенком, порождался просто нагревающейся или остывающей папирусной лозой. Это было именно так, и он смог это доказать. Разобраться в этом было не трудно, так почему же все, что я могу — это не позволить себе обмочится? А потому что звук шевелящейся папирусной лозы — это неинтересно, а вот звук от ходячих скелетов — еще как. Они почему-то заставляют нас чувствовать себя более значительными. Даже наши страхи заставляют нас чувствовать себя более значительными, потому что мы боимся, что нас могло бы не быть.

Он смотрел, как Атаба приблизился к какому-то Праотцу, а потом поспешно отступил назад, как только тот начал потрескивать.

Мое тело — трус, но я — не боюсь. Я не убоюсь ничего*, никогда, думал он. Только не сейчас.

Впереди что-то мерцало. Оно появилось внезапно, когда коридор, по которому они шли, стал изгибаться, — красное, желтое и зеленое, подрагивающее по мере их приближения. Атаба застонал и остановился, и поэтому Мау понял, что сам не имеет права останавливаться. Он бросил взгляд вдоль пологого спуска.

— Оставайся здесь и присмотри за стариком, — сказал он девочке–призраку. — Я не хочу, чтобы он удрал.

Я не убоюсь того, что мой мочевой пузырь вот-вот лопнет, твердил он себе, быстро шагая вдоль линии молчаливых стражей, или того, что мои ноги хотят развернуться и сбежать, и я не убоюсь тех картинок, что с воплями мечутся у меня в голове. Луч света перед ним несся с ним наперегонки, а он бежал вперед, повторяя свою мантру, до тех пор, пока, подобно капитану Робертсу, не счел необходимым срочно изменить слова. Я не убоюсь тени, выходящей из яркого света, ибо нашел я свой страх здесь, во мраке, и я протяну руку вперед и коснусь ее, как она протягивает руку и касается меня…

Его пальцы встретились со отражением и коснулись гладкого золотистого металла — цельной плиты примерно в человеческий рост.

Мау приложил к ней ухо, но не услышал ни звука. Когда он толкнул ее, она не двинулась с места.

— Прошу вас оставаться на месте, — сказал он спутникам, когда они нагнали его. — Вас обоих. Мы прошли длинный путь вниз. Возможно, с другой стороны этой штуки вода.

Он потыкал плиту своим ломом. Металл был очень мягкий и при том очень тяжелый, но камень вокруг него был обычным местным камнем и выглядел более многообещающе. Вскоре он начал отслаиваться и отваливаться кусками под ударами заостренного лома, и, после некоторой работы послышалось шипение и повеяло запахом мокрой соли. Так что море был где-то поблизости, но, по крайней мере, они были выше его уровня.

Он позвал Дафну и жреца и снова принялся за камень, пораженный, насколько легко удается его раскалывать, проделывая брешь в черноту. Мрак был влажным, из пролома до Мау доносился легкий плеск воды. При свете фонаря он смог различить лишь несколько ведущих вниз белых ступеней.

И что, это всё? Весь этот путь — чтобы попасть в какой-то морской грот? У подножия скал с западной стороны острова прòпасть таких пещер. Ребятишки исследовали их с незапамятных времен, и никогда не находили ничего, по поводу чего стоило бы приходить в возбуждение.

Но в темноте луч фонаря блеснул на чем-то.

— Я пойду с тобой, — сказала из-за его плеча Дафна.

— Нет. Оставайся здесь. Там может быть опасно.

— Да. И именно поэтому я должна пойти с тобой.

— Да оно чуть не вечность простояло закрытое! Что тут может причинить мне вред?

— Что? Ты же сам сказал, что там может быть опасно, — отозвалась Дафна.

— Первым войду я. — У нее за спиной стоял Атаба. — Если там Локаха, я приму его руку на себя.

— Не собираюсь я стоять и ждать тут, где все эти покойники на меня трещат, — возмутилась Дафна. — Да, я знаю, что это просто лиана, но от этого мне, вообще-то, не легче.

Все трое переглянулись в луче фонаря, после чего попытались разом протиснуться сквозь узкую щель в пространство, полное нехорошего воздуха. У него был привкус гнили — если воздух может гнить.

Ступени с той стороны были идолами–якорями, все до единой. Они были покрыты резьбой, как и те, что на берегу, но иной раз рисунок занимал несколько камней. Там и сям на камнях виднелись трещины, а кое-где их вообще не хватало.

Куски камня, думал Мау. С чего мы взяли, что эти штуковины достойны поклонения. Он поднял фонарь повыше и увидел причину.

Прямо перед ним, по колено в воде, огромные, поблескивающие белым и искрящиеся, стояли боги — Воздух с огромным животом, несущий на плечах своих четырех сыновей, сияющий Вода, яростный Огонь, с руками, притянутыми к бокам, точь в точь как рассказывалось в сказке. Воздух и Вода держали на ладонях по большой каменной сфере, а вот сфера Огня держалась у того на макушке и отсвечивала красным. Там была и четвертая статуя, блеклая, разломанная, безголовая, одна рука ее отвалилась и лежала в воде. В какое-то мгновение у Мау мелькнула мысль: Это Имо. Разбитый. Осмелюсь ли я найти его лицо?

Атаба вскрикнул (а снаружи, в коридоре, один из покойников слегка двинулся).

— Вы их видите? Вы их видите? — выдавил он, между двумя судорожными попытками вдохнуть прокисший воздух. — Узри богов, мальчишка–демон!

Его согнуло пополам в приступе кашля. Воздух тут определенно был плохой, его втягиваешь в себя, но жизни в нем нет.

— Да, я их вижу, — сказал Мау. — Боги из камня, Атаба.

— А с чего бы им быть из плоти? Да и какой камень сверкает так? Я прав, мальчишка–демон, я прав в своей вере! Ты не можешь этого отрицать!

— Я не могу отрицать того, что я вижу, но могу сомневаться в том, что это такое, — ответил Мау старику, который тем временем снова с сипеньем пытался отдышаться.

Мау бросил взгляд сквозь мрак на пятно света, бывшее фонарем Дафны.

— Возвращаемся сейчас же! — крикнул он. — Быстро! Даже пламя тут задыхается.

— Это просто статуи! — отозвалась Дафна. — Но это… это поразительно!

Где-то рядом с местом, где она стояла, раздался скрежет сдвинувшегося камня.

Дыхание Атабы было ужасно. Каждый вдох, казалось, он добывает, перепиливая дерево.

Мау посмотрел на мерцающее пламя в своем фонаре и рявкнул:

— Мы должны уходить!

— А здесь скелет! — крикнула Дафна в ответ. — И у него… Глазам своим не верю! Ох, ты должен на это взглянуть! Ты должен увидеть, что у него во рту!

— Хочешь бежать обратно по туннелю в темноте? — заорал он изо всех сил (а снаружи, в коридоре, один из Праотцов чуть сместился).

Это, похоже, решило дело. Он увидел, что ее фонарь начал двигаться по направлению к выходу. Когда она добралась до него, она задыхалась, а цвет фонаря был темно–оранжевым.

— Знаешь, я думала, что все это могут быть древние греки, — сообщила она, — или древние египтяне. Это тоже мы, штанинники… ну, наверное, скорей хитонники…

— Это что ж, нам даже наших богов пришлось выпрашивать у вашего народа, да? — вспыхнул Мау, обхватывая рукой жреца за плечи.

— Что? Да нет, скорей уж…

Мау протащил ее следом за собой сквозь узкий пролом.

— Больше никаких разговоров, — отрезал он. — Ну же, идем!

— … Дем! — эхом отдалось по всему туннелю. Самый древний, самый первый Праотец возле Мау опрокинулся навзничь с легким «щелк!», после чего рассыпался прахом и полосками иссохшей папирусной лозы, — но не раньше, чем подтолкнул того, что был у него за спиной…

Они с ужасом смотрели, как цепочка падающих, рассыпающихся Праотцов ушла за границу света их фонарей, наполняя воздух плотной едкой пылью.

Переглянулись и приняли мгновенное групповое решение.

— Бежим!

______________
* С моей точки зрения тут явная аллюзия на 22-ой псалом Давида, один из известнейших («Идя долиной смертной тени, не убоюся зла, ибо Ты со мной…»). Тут Мау именно что идет «долиной смертной тени», но, как всегда у Пратчетта, тут инверсия: полагаться ему не на кого — никакого «Ты» с ним нет, он его отвергает. (Прим. пер.)
_________________
Rattle your drawers!

Добавлено: Wed May 19, 2010 1:12 pm     Заголовок сообщения:

Таща вдвоем спотыкающегося старика, они ринулись вверх по пологому подъему. Пыль ела глаза, раздирала горло, но примерно после сорокового разваливающегося скелета они обогнали костяной каскад. Но остановиться не удосужились, ибо пыль у них за спиной была почти плотной вздувающейся массой, которая так же стремилась вырваться на волю, как и они сами.

Дафна удивилась, когда Мау замедлил бег, но он указал на торчащий из стены белый камень, служивший насестом Праотцу.

— Мы можем чуток передохнуть, — пояснил он. — Этот сидит слишком высоко, чтобы его столкнуло.

Он прислонил к стене Атабу, чье дыхание уже напоминало грохот мелких камней, катящихся под уклон. Тем не менее старик улыбался.

— Я видел богов, — задыхаясь, выговорил он, — и ты тоже, Мау.

— Спасибо.

— За что? — Жрец растерялся.

— За то, что не назвал меня мальчишкой–демоном.

— А, как победитель, я могу быть великодушен.

— Они были сделаны из камня, — добавил Мау.

— Это волшебный камень! Млеко мира! Ты видел его когда-нибудь столько зараз? Какая человеческая рука могла бы обработать его? Какой разум мог бы придумать их? Они суть знамение. В средоточии мрака я обрел озарение! Я был прав!

— Это просто камень, — повторил Мау терпеливо. — Разве ты не видел там на полу плиты? Это были твои камни–боги. Их сделали, чтобы на них наступать. Они упали в море, а ты думаешь, что они священные.

— Человек может заблудиться, это верно. Но в камнях мы видели намек на истину. Боги сделали тебя своим орудием, мальчик. Ты с презрением смеялся над ними и отвергал их, но чем быстрей ты бежал от них, тем ближе приходил к ним. Ты…

— Нам нужно идти дальше, — сказала Дафна, прислушиваясь к отделенному шуму разваливающихся костей. — Может, сами они нас догнать не могут, но пыль — запросто. Вперед, я сказала.

Они повиновались, как и подобает умным мужчинам, когда женщина топает ножкой, и пошли вдоль туннеля с той скоростью, с какой мог ковылять Атаба.

Но Дафна помедлила. Вал осыпающихся Праотцов был уже у самого камня и, да, тот, по сути, должен был бы остановить их, но голос Мау звучал слишком уж уверенно, что, на ее взгляд, означало, что он и сам не был в этом уверен. Ему не было нужды останавливаться, но Атаба страдал. На самом-то деле он привязан к старику, подумала она. Демон не стал бы…

Трах... Куча сталкивающихся между собой костей натолкнулось на камень и остановилось.

Вся, за исключением одной кости.

Скорей всего это было ребро, подумалось ей позже. Оно выпрыгнуло из общего месива вверх, как форель, и стукнуло по черепу Праотца, восседающего на белом блоке; Тот качнулся назад и повалился по другую сторону камня на скелет, который тут же упал.

Ну и все, дальше пошло, как тот фокус с домино. Трах, трах, трах… Уклон здесь был ровнее, и кости катились быстрее. Почему она не ожидала чего-то в этом роде? Праотцы торчали в этой затхлой пещере целую вечность. Им хотелось на волю!

Когда-то ей приходилось слышать, что, делая вдох, вы вдыхаете мельчайшую частицу каждого, кто жил когда-либо прежде, но, решила она, нет нужды вдыхать их всех зараз.

— Бегите, не стойте! — завопила она.

Они уже поворачивались, чтобы посмотреть. Дафна вцепилась в плечо старика и тащила им Мау, как на буксире, пока они все не разобрались со своими ногами.

Вход снова был виден, маленькая белая точка далеко–далеко, и через несколько шагов Атаба застонал.

— Оставим здесь фонари, — задыхаясь, сказал Мау. — Теперь они нам уже не нужны. Я понесу его.

Он обхватил жреца и закинул его себе на плечо.

Они бежали. Точка, казалось, не становилась больше. Но один не оборачивался. Смысла не было. Единственное, что можно было делать — это не отрывать глаз от пятнышка дневного света и бежать, пока ноги не откажут.

Они только и успели, что взглянуть на статуи богов, думала Дафна, пытаясь не думать о том, что с грохотом рушилось позади. А посмотрели бы они еще и на стены! Но, разумеется, они не поняли бы, на что смотрят! Удачно вышло, что я тут оказалась… В каком-то смысле — удачно.

Что-то хрустнуло у нее под ногой. Она рискнула бросить быстрый взгляд вниз и увидела мелкие обломки костей, прыгающие по полу, обгоняющие ее.

— Они прямо за нами!

— Знаю, — сказал Мау. — Беги быстрей.

— Я не могу. Эта пыль меня прикончит.

— Не сбудется! Дай мне руку! — Мау перекинул старика с плеча на спину и схватил ее, дернув так, что чуть не оторвал от пола. Его ноги били по камню, словно работали на паровом двигателе. Она еле касалась земли и едва успевала отталкиваться от нее ступнями, чтобы он не тащил ее волоком.

Теперь кружок света приблизился и, так долго бывший таким крошечным, рос быстро. Древняя пыль, жалящая кожу и забивающая глотку, мчалась под потолком впереди них, отрезая дневной свет.

… они влетели в лучи вечернего солнца, внезапного и очень яркого, после мрака туннеля. Перед глазами все расплылось, Дафна почувствовала, что падает в море белизны, занявшей место мира. Мау, повидимому, тоже ослепило, потому что он выпустил ее руку. Ничего не оставалось, как обхватить голову руками и понадеяться, что там, куда рухнешь, будет мягко.

Упав, она скорчилась, пока прах Праотцов, свободный наконец, после тысячелетий заточения, уносился ветром прочь, за гору.

Было бы здорово, если бы она заодно услышала тысячи тихих голосов, тающих, по мере того как ветер рассеивал клуб пыли, но, к ее сожалению, ничего такого не случилось. Действительность так часто подводит, когда дело доходит до мелких выразительных деталей, подумала она.

Теперь ей были слышны голоса людей, и зрение возвращалось. Она различила перед собой землю, от которой теперь аккуратно отталкивалась руками, пытаясь подняться.

Сухая пыльная трава негромко захрустела, и что-то вошло в поле ее зрения.

Это были ботинки! Большие крепкие ботинки, туго зашнурованные, все в засохшем песке и соли. А над ботинками были штаны! Настоящие, тяжелые штанинские штаны! Она же говорила, что он придет, и он пришел! Кстати, как раз вовремя!

Она выпрямилась, и потрясение ударило ее, как лопатой.

— Ну, ну, ваша светлость, это ж надо ж, какая удача, — в лицо ей ухмылялся мужчина. — Так значит, старушку «Джуди» сюда принесло, а? Кто б мог подумать, что старый хрен сумеет таки ее обратать. Но толку ему от этого, похоже, было мало, потому что, как погляжу, вот его шляпа-то, на этом черномазом. Что случилось со старым дураком? Съели, небось? И помолиться-то перед тем не дали, как пить дать. То-то он дергался, бьюсь об заклад!

Фокслип! Не самый худший из бунтовщиков, но это мало что значило, потому что за поясом у него пистолеты, а им все равно, кто нажмет на курок.

Большинство островитян были здесь же, на площадке перед пещерой. Наверное, они сами и привели его сюда. А почему бы и нет? Она ж сама им вечно твердила, что отец найдет ее. И мало кто из них прежде в глаза видел штанинника.

— Где ваш друг, мистер Фокслип? Господин Поулгрейв с вами? — спросила она, заставив себя улыбнуться.

— Прям туточки, мисс, — произнес хриплый голос.

Ее передернуло. Поулгрейв! Причем там, где она его не может видеть, что еще хуже. Бочком, бочком за спину пролез, как всегда, мерзкий скользкий червяк.

— А мистер Кокс тоже к нам присоединится? — Она старалась удержать на лице улыбку.

Фокслип оглядывал лощинку. Людей пересчитывает, она видела это по движению его губ.

— Он-то? Я его пристрелил, — ответил он.

Лжец, подумала она. Ты бы не посмел. Ты не настолько храбр. Ты даже не настолько глуп. Промахнись ты, он бы тебе мигом глотку перерезал. Боже великий, еще пару месяцев назад подобное выражение мне даже в голову прийти не могло бы. Насколько же можно расширить свои горизонты?

И сказала:

— Молодец.

Мысли в голове у нее метались и сталкивались. Два человека с пистолетами. И они не задумаются выстрелить. Если она скажет что-то не так, кто-то будет убит. Ей надо увести их отсюда — увести отсюда и напомнить, что она для них представляет ценность.

— Мой отец много заплатит вам, если вы отвезете меня в Порт–Мерсиа, мистер Фокслип.

— О, осмелюсь сказать, заплачено будет много, так или иначе, именно так, осмелюсь сказать, — Фокслип снова смотрел на нее. — Разные есть способы, ой, разные. Так вы теперь королева дикарей, да? Белая девушка, одна–одинешенька, никого рядом. Ай-ай-ай, какой ужас. Бьюсь об заклад, вам не помешала бы компания чуток поцивилизованнее, ее вам как раз может обеспечить парочка джентльменов вроде нас… ну, я сказал «нас», хотя, конечно, наш мистер Поулгрейв подвержен предосудительной привычке утирать сопли рукавом, но, говорят, некоторые епископы в свое время и похуже делали.

И потом она думала: Это все-таки могло сработать, если бы не Атаба.

Он увидел своих богов, во тьме, под землей. И теперь священное воспоминание заводило его. Он задыхался, мысли его мутились, но он видел богов, и всю неопределенность унесло ветром, вместе с пылью истории. Они были сделаны из камня, это верно, но они сияли там, в своем тайном убежище, и он был уверен, что они обратились к нему, сказали ему, что все, во что он верил — правда и что в этом новом мире он будет их пророком, — он, вырвавшийся из мрака на пылающих крыльях уверенности.

А тут какие-то… штанинники! Носители всего дурного! Они — хворь, ослабляющая душу! Они приносят сталь и говядину, и всякие адские приспособления, из-за которых люди становятся ленивы и глупы! Но теперь он был исполнен священным огнем, как раз вовремя.

Все услышали, как он выкрикивает древние проклятия, шагая через площадку и громко хрустя коленями на ходу. Дафна почти ничего не понимала. Слова сталкивались, отпихивая, опережая друг друга, стремясь быть услышанными. Кто знает, что видели его горящие глаза, когда он выхватил у рядом стоявшего юноши копье и угрожающе махнул им в сторону Фокслипа…

… который застрелил его в упор.
_________________
Rattle your drawers!

Добавлено: Mon Aug 16, 2010 8:35 pm     Заголовок сообщения:

ГЛАВА 11. Преступления и наказания

Щелчок выстрела эхом отдался от склонов горы. Еще громче он отозвался в голове Дафны. Атаба рухнул навзничь, как упавшее дерево.

Только Мило и Пилу понимают, что сейчас произошло, подумала она. Больше никто здесь до сих пор в глаза не видел пистолета.

Раздался громкий звук, и старик упал. Я же могла бы сделать так, чтобы никто не был убит. Мау, склонившийся над телом Атабы, сделал движение, словно готов был выпрямиться. Она отчаянно замахала ему, чтобы сидел, не вставал.

А потом Фокслип совершил самоубийство. Тогда он этого еще не знал, но именно с этого все и началось.

Он вытащил второй пистолет и пробурчал:

— Скажи им, чтоб не двигались. Первый, кто шевельнется, может считать себя черномазым жмуриком. Скажи им это сейчас же.

Она выступила вперед, держа руки вверх.

— Я знаю этих людей. Это Фокслип и Поулгрейв. Они были среди команды «Сладкой Джуди». Они убивают людей. Они застрелили мистера Уэйнсли и мистера Пламмера. Они смеялись, когда говорили об этом. Они… Пилу, расскажи им, что такое пистолет.

— Они плохие, — сказал Мило.

— Да! И у них есть еще пистолеты. Смотрите! У них за поясом.

— Ты про искроделатели? — спросил Мау, который по-прежнему сидел, пригнувшись над телом Атабы. Она видела, как напрягаются его мышцы, готовые подбросить его, как пружина.

О Господи, подумала Дафна, вовремя же ты со своей хорошей памятью…

— Нет времени объяснять. Они могут наставить его на тебя и убить тебя лучше, чем любым копьем. И они убьют тебя, ты понимаешь? А меня, вероятно, не убьют. Я для них слишком ценная. Не вмешивайся. Это дело касается… штанинников!

— Но ты наставляла такую штуку на меня…

— Нет времени объяснять, — прошипела Дафна.

— Что-то вы больно много говорите, мисси, — вмешался Фокслип. И стоявший прямо за спиной Дафны Поулгрейв гнусно захихикал. Она почувствовала, как ствол пистолета ткнулся ей между лопаток.

— Пришлось мне однажды видеть парня, получившего пулю в хребтину, мисс, — шепнул он. — Она прям там и застряла, право слово. Забавное дело, он аж так и затанцевал на месте, ноги дрыгались как бешеные, а он орал. Минут десять не падал. Потрясающая штука, эта природа.

— Кончай-ка это, — приказал Фокслип, нервно озирая поляну. Островитяне по большей части исчезли в кустах, но те, кто оставался, не казались особо довольными. — И с чего этому старому черту приспичило нарываться на пулю. Теперь они все настороже.

— Да ну, отребье какое-то, — отозвался Поулгрейв. — Мы могли бы продержаться до подхода остальных…

— Я тебе велел заткнуться!

Они не знают, что теперь делать, подумала Дафна. Они глупы и напуганы. Беда в том, что у них, глупых и напуганных, есть огнестрельное оружие. И должны еще подойти другие. Имо сделал нас смышлеными, говорил Мау. Умнее ли я напуганного мужчины с пистолетом? Да, думаю, что умнее.

— Джентльмены, — произнесла она, — почему бы нам не договориться, как подобает цивилизованным людям?

— Надсмехаться вздумали, ваше величество? — ответил на это Фокслип.

— Отвезите меня в Порт Мерсиа, и полýчите от моего отца золото и прощение. Кто вам сегодня сделает лучшее предложение? Посмотрите на это с математической точки зрения. У вас есть пистолеты, это верно, но долго ли вы продержитесь без сна? Здесь намного больше — она заставила себя произнести это слово — черномазых, чем вас. Даже если один останется на страже, у него будет всего два выстрела, прежде чем ему перережут глотку. Разумеется, они могут начать не с глотки, поскольку они, как вы сами отметили, дикари и не так цивилизованы, как вы. У вас должна быть здесь лодка. Вы не решитесь остаться.

— Но вы наша заложница, — сказал Поулгрейв.

— А может, вы — мои? Мне достаточно крикнуть. Не стоило вам убивать священнослужителя.

— Этот старикан был священником? — Поулгрейв запаниковал. — Убить попа — дурная примета!

— Не язычника же, — заметил Фокслип, — и все невезенье досталось ему, хе?

— Но у них есть такие заклинания, они умеют делать так, чтоб твоя голова усохла!…

— Когда они твою-то усушить успели? — оборвал его Фокслип. — Не будь, черт подери, таким придурком. Что до вас, принцесса, вы пойдете с нами.

Принцесса, подумала она. Именно так мятежники и говорили. Обзывали ее всякими детскими прозвищами. Она этого терпеть не могла. Ее от этого просто передергивало. Наверное, для того это и делалось.

— Нет, мистер Фокслип, я не принцесса, — сказала она, тщательно подбирая слова, — но, тем не менее, пойдете со мной вы. Держитесь поближе.

— И вы заведете нас в западню?

— Скоро закат. Вы хотите торчать тут до темноты? — Она вытянула руку и добавила: — Да и дождь, к тому же.

Пронесся резкий порыв ветра, начали падать первые капли.

— Местные могут видеть в темноте, — продолжала она. — И они умеют двигаться бесшумно, как ветер. Их ножи так остры, что могут отрезать человеку…

— Почему так получилось? — воззвал Поулгрейв к Фокслипу. — Я думал, ты умный. Ты сказал, что мы заполучим первенькое, самое лучшее. Ты говорил мне…

— А теперь я говорю тебе заткнуться. — Фокслип повернулся к Дафне. — Ладно, миледи, я на это ля-ля не куплюсь. Увозим вас с этого куска скалы, сразу, как рассветет. Может даже, довезем вас до вашего доброго старого папеньки. Но лучше, если в конце будет золото, не то сами понимаете. И никаких штучек, ясно?

— Да, у нас четыре заряженных пистолета, мисси, — вставил Поулгрейв, вскидывая один из них в ее сторону, — и они остановят любого, слышите?

— Пятого они не остановят, мистер Поулгрейв.

Уже оборачиваясь к Фокслипу, она успела порадоваться тому, как изменилось лицо Поулгрейва.

— Штучки? С моей стороны? Нет. Я хочу домой. Я знать не знаю никаких штучек.

— Поклянись жизнью своей матери, — сказал Фокслип.

— Что?

— Ты еще на «Джуди» вечно задирала нос. Клянись, как я сказал. И тогда я тебе, может, даже поверю.

Знает ли он о моей матери? спросила себя Дафна, цепляясь за спокойную мысль, проплывающую в океане ярости. Наверное, бедный капитан Робертс знал, и еще я рассказала Куки, но даже Куки не стал бы трепаться о таком с типами, подобными Фокслипу. И никто не имеет права требовать подобных клятв.

Фокслип глухо заворчал. Дафна слишком долго молчала, с его точки зрения.

— Что, язык проглотила?

— Нет. Но это важная клятва. Я должна ее обдумать. Я обещаю, что не буду пытаться сбежать. Я не буду вам лгать и не стану никак обманывать вас. Это вас устроит?

— И ты клянешься в этом жизнью своей матери? — настаивал Фокслип.

— Да, клянусь.

— Очень достойно с вашей стороны, — сказал Фокслип. — Ты так не думаешь, Поулгрейв?

Но тот смотрел на роняющий капли лес по обе стороны дорожки.

— Там какие-то твари сидят, — простонал он. — Там что-то ползает!

— Львы, тигры и слоны, скорей всего, — бодро заметил Фокслип. Он возвысил голос. — Но у этого пистолета чертовски чуткий курок, так что если я услышу хоть какой-то звук не к месту, мисси окажется в весьма затруднительном положении. Один шаг, и ей прямая дорога на погост.


Как только Дафна и двое штанинников скрылись из виду за поворотом тропинки, Мау выступил вперед.

— Мы могли бы накинуться на них. Дождь на нашей стороне, — прошептал Пилу.

— Ты же слышал того большого. Я не могу рисковать тем, что ее убьют. Она спасла мне жизнь. Дважды.

— Я думал, это ты спас ей жизнь.

— Да, но в первый раз, когда я спасал ее, я спасал и самого себя. Понимаешь? Не будь ее рядом, я бы взял в руки самый большой камень, какой смог бы найти, и нырнул бы в темный поток. Один человек — ничто. Два человека — народ.

Пилу растерянно наморщил лоб.

— А три человека, это что?

— Это еще бóльший народ. Давайте нагоним их… осторожно.

А во второй раз она спасла меня от Локахи, думал он, когда они тронулись дальше, бесшумные под дождем, как призраки. Он очнулся, разум его был полон серебряными рыбками, и старуха рассказала ему. Он бежал к белому городу на дне моря, а потом там оказалась Дафна, и выдернула его быстрее, чем плыл Локаха. Даже на старуху это произвело впечатление.

У девочки–призрака явно есть план, но она не могла рассказать ему, какой именно. Все, что они могли, со своими палками и копьями, это красться за ней…

Нет, им не нужно было красться за ней. Он знал, куда она идет. Он пристально смотрел вслед светлой фигурке в сумерках, пока она по пологой тропке вела тех двоих вниз к Приюту.


Кто там может быть сейчас? прикидывала Дафна. Миссис Бурк она видела возле пещеры, потому что там собрались все, кто мог ходить. Однако в дальних хижинах было несколько лежачих. Ей следует быть осторожной.

Она подожгла немного сухой травы от костра, горевшего перед хижиной, и осторожно перенесла огонь в один из фонарей с «Джуди». Она проделывала все это очень аккуратно, отслеживая каждое свое движение, потому что не хотела думать о том, что собиралась сделать дальше. Ей следовало соблюдать раздвоенность. Но все-таки руки ее подрагивали, хотя девочка имеет право немножко дрожать, когда два мужчины держат наставленные на нее пистолеты.

— Присаживайтесь, — сказала она. — На циновках все лучше, чем на голой земле.

— Премного благодарен, — ответил Поулгрейв, оглядывая хижину.

Это почти разбило ей сердце. Когда-то давно какая-то женщина учила его приличным манерам, а он в благодарность вырос хорьком, вором и убийцей. А теперь, когда ему тревожно и душа не на месте, обрывочек вежливости вдруг всплыл из глубин, как чистый светлый пузырек из трясины. Это отнюдь не облегчало дела.

Фокслип же лишь крякнул, усаживаясь, и прислонился спиной к внутренней стене, которая представляла из себя сплошную скалу.

— Это ловушка, верно? — спросил он.

— Нет. Вы просили меня поклясться жизнью моей матери, — холодно ответила Дафна и подумала: А это грех. Даже если ты вообще ни в каких богов не веришь, все равно это грех. Некоторые вещи сами по себе грех. И я убью тебя, и это тоже грех, причем смертный. Но это не будет выглядеть как убийство.

— Не хотите ли пива? — произнесла она.

— Пива? — переспросил Фокслип. — Ты имеешь в виду настоящее пиво?

— Ну, это что-то вроде пива. Демон Пьянства, в любом случае. У меня всегда запас свежего, недавно сделанного.

— Ты его делаешь? Но ведь ты же из бар, — сказал Поулгрейв.

— Ну, может, я делаю «барское» пиво, — ответила Дафна. — Иной раз приходится делать то, что должно быть сделано. Ну так хотите?

— Она нас отравит, — заявил Поулгрейв. — Это все уловка.

— Мы выпьем пива, принцесса, — сказал Фокслип, — но сперва мы посмотрим, как ты его пьешь. Потому как мы не вчера на свет родились. — Он неприятно подмигнул ей, и в подмигивании этом были хитрость, недоверие и ни капли юмора.

— Да уж, позаботьтесь о нас, мисси, и мы позаботимся о вас, когда каннибалы–приятели Кокса заявятся сюда на пикник, — брякнул Поулгрейв.

Выйдя, она слышала, как Фокслип шипит на него за это, но она все равно ни секунды не верила, что в их намерения входит ее «спасти». А Кокс, значит, нашел таки Набегов, вот как? Интересно, кому ей следует сочувствовать?

Она зашла в соседнюю дверь, в пивную хижину, и взяла там три булькающих скорлупы, позаботившись смахнуть с них дохлых мух.
То, что я собираюсь сделать, это не убийство, твердила она себе. Убийство — грех. Это будет не убийство.

Фокслип наверняка заставит ее выпить пива первой, чтобы убедиться, что оно не отравлено, а до сих пор она никогда не пила много, только по чуточке, когда экспериментировала с новыми рецептами.

Всего одна капля пива превращает вас в безумца, говорила ее бабушка. Оно заставляет вас пятнать себя, пренебрегать собственными детьми и разрушать семьи, среди много чего прочего. Но это-то, в конце концов, ее собственное пиво. Оно делалось не на какой-то пивоварне неизвестно где и неизвестно из чего. Оно было сделано из доброй, честной… отравы.

Она вернулась, с трудом удерживая в равновесии три вместительные широкие глиняные плошки, которые и поставила на пол между циновками.

— Ишь ты, славная у вас тут есть кучка кокосов*, — заметил Фокслип со своей гадостной недружелюбно–дружелюбной улыбочкой, — но вот что я вам скажу, мисси, давайте-ка смешайте пиво, чтоб всем нам досталось одинаковое, верно?

Дафна пожала плечами и сделала, как он сказал, а оба мужчины внимательно следили за ней.

— Похоже на лошадиную мочу, — сказал Поулгрейв.

— Ну, лошадиная моча не так уж и плоха, — ответил Фокслип. Он взял стоявшую перед ним плошку, взглянул на ту, что стояла напротив Дафны, мгновение поколебался, а затем ухмыльнулся своей неприятной ухмылочкой.

— Думаю, ты слишком сообразительна, чтобы положить яд в собственную плошку, в расчете на то, что я окажусь такой тупой, чтобы обменять свою на твою, сказал он. — Выпей, принцесса.

— Во-во, пусть кораблик плывет, заплывает прямо в рот, — подхватил Поулгрейв. И это снова была стрела ей в сердце. Ее собственная мать говорила ей это, когда она отказывалась есть брокколи. Воспоминание жгло.

— Во всех плошках одно и то же пиво. Вы заставили меня поклясться, — произнесла она.

— Я сказал, выпей.

Дафна плюнула в свою плошку и запела пивную песенку — туземный вариант, а не свой собственный. «Бе-бе-бе, овечка» в данном случае никак не подходило.

Так что она пела Песню Четырех Братьев, и поскольку бóльшая часть ее разума была занята этим, меньшая часть воспользовалась случаем, чтобы напомнить ей: Воздух — это Юпитер, планета, которая, как считается, состоит из газов. Ну не совпадение ли это! И она сфальшивила в одном месте, прежде чем взять себя в руки, потому что крошечный кусочек ее разума беспокоил ее тем, что она вот-вот должна была совершить.

Когда она закончила, последовало потрясенное молчание, а потом Фокслип воскликнул:

— Какого черта все это значит? Ты нахаркала себе в питье!

Дафна чуть наклонила плошку и сделала большой глоток. Напиток был чуть более ореховым на вкус, чем обычно. Она остановилась, чувствуя, как пиво булькает вниз по пищеводу, и увидела, что они по-прежнему таращатся на нее.

— Надо плюнуть в плошку, а потом спеть пивную песенку. — Она рыгнула и прикрыла рот рукой. — Прошу прощения. Я могу вас научить. Или вы можете просто напевать без слов. Пожалуйста? Это древний обычай…

— Не буду я петь всякую поганую языческую фигню, — отмахнулся Фокслип, и он схватил свою плошку и сделал долгий глоток, а Дафна в это время пыталась не закричать.

Поулгрейв к своему пиву не притронулся. Он по-прежнему был полон подозрительности. Его маленькие глазки–бусинки метались с товарища по мятежу на Дафну и обратно.

Фокслип поставил плошку наземь и громко рыгнул.
— Ну что ж, давненько я….

Раздался взрыв тишины. Поулгрейв потянулся за пистолетами, но Дафна уже была в движении. Ее плошка с хрустом врезалась ему в нос. Он закричал и опрокинулся навзничь, а Дафна подхватила пистолеты с пола.

Она пыталась думать и не думать одновременно.

Не думай о том человеке, которого ты только что убила. [Это было приведение приговора в исполнение!]

Думай о том человеке, которого тебе, возможно, придется убить. [Но я не могу доказать, что он убийца! Он не убивал Атабу!]

_______________
* Я не знаю, почему в тексте Пратчетта в соседних абзацах то скорлупы кокосов в качестве плошек, то глиняная посуда. Возможно, предполагается, что Дафна взяла скорлупы, перелила в плошки... Или "shell" -- это любая посудина.
А замечание Фокслипа -- аллюзия на довольно популярную (и упоминавшуюся выше в разговоре Мау с Пилу) песенку "I've got a bunch of coconuts" ("У меня есть славная кучка кокосов") [совершеннейший анахронизм, как и выше в случае с песенкой "К Стрэнду за мной шагай", которую Дафна сперва пыталась использовать для "заклинания" пива]. (Прим. пер.)
_________________
Rattle your drawers!

Добавлено: Mon Aug 16, 2010 8:36 pm     Заголовок сообщения:

Она возилась с пистолетом, пока Поулгрейв, плюясь кровью, пытался подняться на ноги. Оружие оказалось тяжелее, чем было на вид, и она выдала сквозь зубы неразборчивое проклятие, спасибо Большой Ругательной Бочке на «Сладкой Джуди», потому что неловкие пальцы не повиновались ей. В конце концов она оттянула боек назад, так, как учил ее капитан Робертс. Раздался двойной щелчок, Куки называл это «двухфунтовый звук». Когда она спросила его, почему так, он сказал: «Потому что когда человек слышит это в темноте, он теряет два фунта… веса, мигом!».

Поулгрейв, во всяком случае, сделался очень тихим.

— Я буду стрелять, — солгала она. — Не двигайся. Хорошо. Теперь слушай меня. Я хочу, чтбы ты ушел. Ты здесь никого не убил. Уходи. Прямо сейчас. Если я тебя еще раз увижу, я… в общем, ты об этом пожалеешь. Я отпускаю тебя, потому что у тебя была мать. Кто-то когда-то любил тебя, пытался вырастить вежливым. Этого ты все равно не поймешь. А теперь вставай и убирайся. Убирайся! Убирайся и беги как можно дальше! Ну же, шевелись!

Пытаясь одновременно бежать и припадать к земле, закрывая рукой разбитый нос, из которого тянулись нити крови и соплей, и уж во всяком случае не оглядываясь, Поулгрейв ринулся в сторону заката, как краб, стремящийся к безопасности прибоя.

Дафна села, все еще держа перед собой пистолет, и подождала, пока хижина не перестала кружиться.

Она взглянула на молчаливого Фокслипа, который так и не шевельнулся.

— Зачем тебе обязательно надо было быть таким… таким глупым? — спросила она, тыкая в него стволом. — Зачем ты убил старика, который махнул на тебя палкой? Ты стреляешь в людей, не думая, и их же называешь дикарями! Почему ты настолько глуп, что решил, что я глупая? Почему было не послушаться меня? Я же сказала тебе, мы поем пивную песенку. Что, жалко тебе было хотя бы просто помычать под нос? Но нет, ты все лучше всех знаешь, ведь они же дикари! А ты теперь мертвый, с этой своей глупой улыбочкой на глупом лице! Тебе не обязательно было умирать, но ты же не стал слушать. Что ж, теперь у тебя достаточно времени, чтобы все выслушать, господин Глупец! Дело в том, что пиво делается из очень ядовитого растения. Оно парализует сразу. Но в человеческой слюне есть какое-то химическое вещество, понимаешь ли, и если плюнуть в пиво, а потом спеть пивную песенку, оно превращает яд в нечто безвредное, с чудесным ореховым привкусом, который, к слову, мне удалось существенно усовершенствовать, как все уверяют. Чтобы сделать пиво безопасным, нужно чуть больше пяти минут — как раз столько времени уходит, чтобы спеть официальную пивную песенку, но «Бе-бе-бе, овечка», спетая шестнадцать раз действует ничуть не хуже, понимаешь ли, потому что дело тут не в песне, понимаешь ли, а в ожидании. Я выяснила это, используя научное мышение… — Она рыгнула. — Прошу прощения, я хотела сказать, мышление.

Она замолчала, чтобы извергнуть пиво, а затем, как ей показалось, вообще все, что она съела за последний год.

— А ведь это мог быть такой славный вечер, — сказала она. — Ты хоть знаешь, что это за остров? Ты хоть малейшее представление имеешь, что это за остров? Конечно нет, потому что ты глупый. И мертвый. А я убийца!

Она разразилась слезами, крупными и липкими, и начала спорить сама с собой.

— Слушай, они же были мятежники. Окажись они в суде, их бы подвесили.

[Повесили, а не подвесили. Но потому-то суды и нужны. Чтобы люди не убивали других людей только потому, что, по их мнению, те этого заслуживают. Там есть судья, и присяжные, и если они выяснят, кто виновен, те будут повешены палачом, чисто и аккуратно, как положено. И палач сперва преспокойно позавтракает, а может, и молитву прочтет. И повесит их спокойно и без гнева, потому что в тот момент он будет Законом. Вот как оно все действует.]

— Но все же видели, как он застрелил Атабу!

[Правильно. Вот потому-то все и должны были решить, как поступить.]

— Как они могли? Они не знали того, что я знаю! А ты ведь знаешь, какие эти! У них на двоих четыре пистолета было! Если бы я не убрала их, они бы и других людей застрелили! Они говорили о том, чтобы захватить остров!

[Да. Но даже и в этом случае то, что ты сделала, это убийство.]

— А как же палач? Он что, тоже убивает?

[Нет, потому что достаточно много людей говорят, что нет. Для этого и нужен зал суда. Там происходит закон.]

— И из-за этого это перестает быть убийством? Разве не сказал Бог: «Не убий»?

[Да. Но позже все стало намного сложнее.]

У двери возникло какое-то движение, и ее рука подняла пистолет. А потом ее мозг опустил его.

— Хорошо, — сказал Мау. — Я не хочу, чтоб в меня стреляли второй раз. Помнишь?

Слезы хлынули снова. Дафне удалось выговорить:

— Мне жаль, прости. Я думала, ты… Я думала, ты дикарь.

— Что такое дикарь?

Пистолетом она указала на Фокслипа.

— Кто-то вроде него.

— Он мертвый.

— Сожалею. Он настоял на том, чтобы выпить пиво.

— Мы видели, как второй бежал в сторону нижнего леса. Он был в крови и хрюкал, как больная свинья.

— Он не стал пить свое пиво, — прорыдала Дафна. — Прости… Я привела сюда Локаху.

Глаза Мау блеснули.

— Нет, его привели они, ты же проводила его прочь сытым.

— Скоро придут другие! Они говорили об этом, — Слова шли с трудом. Мау ничего не сказал, просто обнял ее за плечи.

— Завтра я хочу, чтобы был суд, — добавила она.

— Что такое суд? — спросил Мау. Он немножко подождал, но ответом ему было сонное сопение. Он сидел рядом, наблюдая, как темнеет восточный край неба. Потом бережно уложил ее на циновку, перекинул через плечо окоченевший труп Фокслипа и спустился к пляжу. Неведомая Женщина смотрела, как он грузит тело в каноэ и гребет в открытое море, где Фокслип, с привязанным к ноге куском коралла, отправился за борт, чтобы стать пищей для любой твари, достаточно голодной, чтобы есть падаль.

Она видела и то, как он вернулся и снова поднялся на гору, где Мило и Кале бодрствовали над телом Атабы, чтобы он не превратился в призрак.

Утром они последовали за Мау к воде, где к ним присоединились Неведомая Женщина и еще несколько человек. Солнце уже всходило, и Мау ничуть не удивился, увидев, что рядом с ним маячит серая тень. Один раз Мило, не заметив, прошел сквозь нее.

Еще две смерти, Рак–Отшельник, сказал Локаха.

— Они тебя радуют? — буркнул Мау. — Тогда пошли жреца в Совершенный Мир.

Как ты можешь просить об этом, маленький рак-отшельник, который не верит?

— Потому что он верил. И не был равнодушен, а это намного больше того, что можно сказать о его богах.

Никакого торга, Мау, даже за другого.

— Я, по крайней мере, попытался, — вскрикнул Мау. Все уставились на него.

Тень растаяла.

На краю рифа, над темным потоком, Мау привязал к старику обломок коралла и следил, как тот погружается туда, где его не достать акулам.

— Он был добрым человеком! — крикнул он небу. — Он заслуживал богов получше!


А среди испарений нижнего леса кое-кто сидел и трясся.

Эта ночь была недоброй для Артура Септимуса Поулгрейва, известного своим друзьям, если бы у него таковые имелись, как Гнойник. Он знал, что умирает, знал наверняка. Должен умереть, деваться некуда. Во всех этих джунглях, похоже, не было ни одной твари, которая не попыталась бы укусить, клюнуть или ужалить его в течение этого последнего темного, туманного, влажного часа. Там были пауки — гигантские, жуткие создания, поджидавшие его на каждой тропинке на высоте носа, там были насекомые — и каждое, судя по ощущениям, было оснащено докрасна раскаленной иглой. Его кусали за уши и заползали ему в штаны. На него наступали. Среди ночи что-то ужасное шлепнулось с деревьев прямо ему на голову, каковую тут же попыталось открутить. Как только развиднелось, он решил рискнуть, добежать до лодки и смыться. Все равно, думал он, вытаскивая из уха нечто, у чего было чересчур много ног, дела так плохи, что хуже уже некуда.

На дереве над ним раздалось шуршание, он поднял глаза, увидел упитанную птицу–праотца, подумывающую о завтраке и выбравшую именно этот момент, чтобы отрыгнуть погадку, и понял, что ошибался.


Позже тем же утром Дафна, держа в руке судовой журнал «Сладкой Джуди», подошла к Пилу и заявила:

— Я хочу справедливого суда.

— Это хорошо, — кивнул Пилу. — Мы как раз собираемся посмотреть на новую пещеру. Пойдешь?

Вокруг него толпилась бóльшая часть населения острова, новости о богах распространились быстро.

— Ты не знаешь, что такое суд, да?

— Э… Нет, — признался Пилу.

— Это место, где вы решаете, сделал ли кто-то что-то плохое и не следует ли его наказать.

— Ну что ж, ты наказала того штанинника, — бодро заметил Пилу. — Он убил Атабу. Он был пират!

— Э, да… Но вопрос в том, следовало ли мне делать это? Я не имела полномочий убивать его.

Мило, маячивший за братом, нагнулся и что-то шепнул ему.

— А, ну да, — сказал Пилу. — Мой брат напомнил мне, что, когда мы были в Порт Мерсиа, оказалось, что один человек из военного флота ворует, и его привязали к мачте и били какой-то кожаной штукой. Ты об этом говоришь? У нас вроде есть что-то из кожи.

Дафну передернуло.

— Э… нет, спасибо. Но, э, разве у вас на островах не бывает преступлений?

Потребовалось некоторое время, чтобы эта идея угнездилась в голове Пилу, и тогда он воскликнул:

— А, понял. Ты хочешь, чтобы мы сказали тебе, что ты не сделала плохого, верно?

— Девочка–призрак говорит, что должны быть правила и должны быть причины, — проговорил Мау из-за спины Дафны. Она даже не знала, что он там стоит.

— Да, но вы не должны говорить, что я поступила хорошо, только потому, что я вам по душе, — добавила она.

— Ну, он-то нам был не по душе, — сказал Пилу. — Он Атабу убил.

— Думаю, я понял, что она имеет в виду, — кивнул Мау. — Давайте попробуем. Похоже, это… интересно.

И вот так на Народе имел место первый суд. О судье и присяжных и речи не было, все сели в кружок, и дети вместе со всеми. И там был Мау, сидевший в кругу. Никто не был важней, чем любой другой... и там был Мау, сидевший в том же кругу, наравне со всеми остальными.

Каждый должен был принять решение… и там был Мау, сидевший в кругу. Не большой, не имевший даже татуировок, не выкрикивающий приказы… но каким-то образом он присутствовал здесь чуть более явно, чем любой другой. И у него была фуражка. Он был капитаном.

Дафне приходилось слышать, как о нем судачили некоторые из недавно появившихся на острове. Они использовали нечто вроде кода, упоминая «бедного мальчика», и как это, должно быть, тяжко, и во всем этом, где-то подспудно, непроизнесенный, но от этого не менее явный, прятался намек, что он недостаточно взрослый, чтобы быть вождем — и в этот момент рядом вдруг, подобно солнечному затмению, возникали Мило или Кале, и разговор переходил на рыбную ловлю или на детей. И каждый день Мау становился чуть старше, и по-прежнему был вождем.

На суде главным был Пилу. Он был прямо-таки рожден для этого. Но ему нужна была кой-какая помощь.

— Нам необходим прокурор, — объяснила Дафна. — Обвинитель. Это тот, кто считает, что я поступила плохо. И защитник, который утверждает, что я поступила правильно.

— Тогда я буду защитник, — радостно заявил Пилу.

— А обвинитель? — спросила Дафна.

— Это будешь ты.

— Я? Я должна быть кое-кем другим.

— Но ведь все знают, что тот человек убил Атабу. Мы видели, как он это сделал, — сказал Пилу.

— Слушай, разве на этих островах никто никого никогда не убивал?

— Иной раз слишком много пива, драка из-за женщины, случается. Очень печально. Есть история — очень старая история — про двух братьев, которые поссорились. Один убил другого, но в сражении могло случиться и наоборот, и другой умер. Убийца бежал, зная, каково наказание, и приняв его на себя.

— Наказание было ужасным?

— Он был бы изгнан далеко–далеко с островов, далеко-далеко от своего народа, от совей семьи, не смог бы никогда пройти стопами своих предков, не смог бы никогда спеть погребальную песнь над своим отцом, никогда не услышал бы песен своего детства, никогда не ощутил бы аромат пресной воды своей родины. Он построил каноэ и уплыл далеко в новые моря, где люди обожжены в другие цвета, и где каждые полгода деревья умирают. Он прожил долго–долго, много жизней, и видел много разных вещей, но однажды нашел самое лучшее место на свете, потому что это был остров его детства, и он ступил на берег и умер, счастливый, потому что он снова был дома. И тогда Имо превратил братьев в звезды и поместил их на небе, чтобы мы помнили брата, который уплыл так далеко, что вернулся обратно.

Право же, думала Дафна, когда образ умирающего брата таял перед ее мысленным взором, до чего же это грустно. И это история кое о чем еще, о том, что если уплыть очень далеко, то приплывешь обратно… Ох, я должна вернуться в ту пещеру!

— Но девочка–призрак уже изгнана, — отметил Мау. — Волна изгнала ее к нам.

И тут потребовалось еще больше обсуждений.

Полчаса спустя дело почти не продвинулось. Все население острова сидело в кружок вокруг Дафны, пытаясь помочь. Они пытаясь понять, а суд шел своим чередом.

— Ты говоришь, они были плохие штанинники, — сказал Мау.

— Да. Хуже не бывает, — подтвердила Дафна. — Убийцы и громилы. Ты говоришь, что ходишь в тени Локахи, но они ходили в его набедренной повязке, причем когда он много месяцев не мылся.

Это вызвало смех. Вероятно, она сказала что-то не то.

— А как они ходили в набедренной повязке Локахи? — спросил Пилу, но смеха получил немного меньше, к явному своему разочарованию.

— Это неправильный вопрос, — сказал Мау. Смех прекратился. — Ты говоришь, что рассказала им про пивную песню, — продолжал он, — но они не стали слушать. Не твоя же вина, что тот человек был дураком, не так ли?

— Да, но, видишь ли, это была уловка, — объяснила Дафна. — Я знала, что они не обратят внимания.

— А почему они не стали бы слушать?

— Потому что… — Она помедлила в нерешительности, но пути избежать этого не было. — Лучше я все вам расскажу, — проговорила она. — Я хочу рассказать вам все. Вам следует знать, что произошло на «Сладкой Джуди». Вам следует знать про дельфинов, и про бабочку, и про человека в каноэ.

И она поведала слушавшему ее с раскрытыми ртами кружку о том, что видела сама, о том, что рассказал ей Куки и о том, что записал в судовом журнале бедный капитан Робертс. Она рассказала им о первом помощнике капитана Коксе, о мятеже и о человеке в каноэ…

… он был коричневый и, так же как и миссис Бурк, выглядел так, словно был сделан из старой кожи. «Сладкая Джуди» поравнялась с ним среди островов, где он плыл в маленьком каноэ, усердно гребя в сторону горизонта.

Как утверждал Старпом Кокс, человек продемонстрировал грубый жест. Фокслип и Поулгрейв подтвердили это, однако в судовом журнале капитан, беседовавший с ними по отдельности, сделал отметку, что они могли однозначно указать, что это был за жест.

Кокс выстрелил в человека и попал в него. Фокслип тоже стрелял. Дафна помнила, что он смеялся. Поулгрейв выстрелил последним, это было как раз в его духе. Он был из тех хорьков, которые будут пинать труп, потому что маловероятно, что он даст сдачи. Поулгрейв вечно хихикал и не отводил глаз от Дафны, когда она была на палубе. Но он, вероятно, был умнее, чем Фокслип, хотя, если оставить в стороне чванливое самодовольство и склонность унижать слабого, можно было бы найти и лобстеров, которые были умнее, чем Фокслип.

Этих двоих вечно тянуло отираться возле Кокса, что может казаться странным, пока вы не знаете о существовании рыбок, которые плавают рядом с акулой, а порой даже и в ее пасти, где они в безопасности от других рыб, и она их никогда не съедает. Зачем это акуле, неведомо никому; может, она их просто не замечает, а может, приберегает, чтобы тайком перекусить среди ночи.

Разумеется, Кокс был не как акула. Он был хуже. Акулы это просто машины пожирания. У них нет выбора. У Старпома Кокса выбор был, каждый день, и он выбрал быть Старпомом Коксом. И это был странный выбор, потому что если бы зло было болезнью, Кокса поместили бы в изолятор, на каком-нибудь пустынном островке. Но даже и там кролики, питающиеся морскими растениями, передрались бы между собой. Кокс действительно был заразен. Там, куда падала его тень, старая дружба разбивалась, начинались мелкие свары, молоко скисало, долгоносики покидали последний засохший кусок морской галеты и крысы выстраивались в очередь, стремясь побыстрее выпрыгнуть за борт. По крайней мере так излагал это сам Кокс, хотя он был склонен к некоторым преувеличениям.

И Кокс усмехался. Это была не мерзкая чесоточная ухмылочка Поулгрейва, посмотрев на которую, вам хотелось сразу вымыть руки. Это была усмешка человека, получающего удовольствие от своего дела.
_________________
Rattle your drawers!

Добавлено: Mon Aug 16, 2010 8:37 pm     Заголовок сообщения:

Он взошел на борт в Порт Эдвенте, когда пятеро из экипажа не вернулись на судно из увольнительной. Такое случалось часто, сказал Дафне кок. Капитану, строго запрещавшему на борту корабля игру в карты, свист, спиртное и ругань, было трудно комплектовать команду за любые деньги. Это было просто ужас что такое, говорил Куки, видеть, что религия так овладела доброй душой. Но поскольку Робертс был и доброй душой, и хорошим капитаном, многие в команде оставались с ним из плавания в плавание, хотя не позволять матросам ругаться — это страшное дело (они обходили запрет, прикрепив над шпигатами старую бочку с водой и ругаясь в нее, когда становилось совсем невмоготу, и Дафна, как ни старалась, все же не сумела разобрать некоторые слова, но после тяжелого дня вода в бочке нагревалась так, что хоть мойся).

Про Кокса знали все. Старпома Кокса не нанимали. Он подворачивался под руку. Если вам не нужен был старший помощник капитана, потому что один у вас уже есть, этот, который уже есть вдруг начинал испытывать настоятельную потребность вернуться к должности второго помощника, да-да, честное слово, весьма признателен.

И если вы были человек неискушенный, вы принимали на веру все блестящие рекомендации от других капитанов, не задумываясь, почему это они так рады видеть Кокса на чьем-то чужом корабле. Но Куки считал, что Робертс все знал про Кокса и исполнился миссионерским рвением, увидев шанс спасти столь великого, уже совсем созревшего для Ямы Прóклятых грешника.

А может, Кокс, обнаружив, что работает на судне, где капитан трижды в день собирает команду на обязательную молитву, и сам исполнился рвением иного толка, черным и с языками пламени по краям. Зло любит компанию, говорил Куки.

Что удивительно, Кокс охотно приходил на моления, присоединялся к ним и слушал внимательно. Те, кто знал о нем, следили за каждым своим шагом. Кокс пакостил, как воду пил, и если вы не в состоянии были сообразить, что у него на уме, значит, дело действительно темное.

Когда ему больше нечем было заняться, Кокс стрелял во все подряд. В птиц, в летучих рыб, в обезьян, во что угодно. Однажды на палубу села большая синяя бабочка, которую принесло ветром с островов. Кокс выстрелил в нее так метко, что от нее осталось точно два целеньких крылышка, после чего подмигнул Дафне с таким видом, будто сделал что-то умное. У нее был один кузен такой же — Ботни его звали — который не мог пройти мимо лягушки, не растоптав ее, мимо котенка, не пнув, мимо паука — не раздавив. В конце концов Дафна чисто случайно сломала ему два пальца под лошадкой-качалкой, пообещала в следующий раз напустить ос в штаны, если он не исправится, а затем, когда сбежались взрослые, расплакалась. Если ты происходишь из старинного рода воинов, тебе волей неволей достанется некая толика беспощадности.

Как ни грустно, Кокса некому было в свое время наставить на правильный путь, а его пальцы — наладить в гипс. Однако в команде перешептывались, что он, мол, изменился. Он по-прежнему стрелял во все живое, но на молитве был в первых рядах, следя за старым Робертсом, как ботаник следил бы за редким насекомым*. Капитан, казалось, завораживал Кокса.

Что касается капитана Робертса — возможно, он действительно стремился спасти душу Кокса от Пламени Погибели, но самогó старпома терпеть не мог и не стеснялся это показывать. Коксу такое положение дел было не очень-то по душе, но стрельба в капитанов обычно влечет за собой слишком много шума, так что, сказал Куки, он, небось, решил побить капитана на его собственной территории, верней, на воде, разрушив его изнутри.
Кокс стрелял в живых существ именно потому, что они живые, но для него это был просто способ убить время. В отношении капитана у него были амбиции посущественней. В нем он хотел пристрелить веру.

Началось с того, что Кокс сидел навытяжку во время молитвы, выкрикивал «Аллилуйя» или «Аминь» после каждой фразы капитана и громко аплодировал. Или с растерянным видом задавал вопросы вроде «А чем они кормили львов и тигров на ковчеге, сэр?» и «А куда девалась вся вода?» Потом пришел день, когда он попросил Куки из пяти буханок и двух рыбин приготовить еды на всю команду. А потом, когда капитан сказал ему, что эта история не из тех, которые следует понимать буквально, лихо отдал ему честь и спросил: «А какую следует, капитан?»

Дело стало совсем худо. Капитан был сам не свой. Те, кто давно служил под его началом, говорили, что он славный человек и добрый капитан, и что они никогда прежде не видели, чтобы он так дергался. А при издерганном капитане, который придирался к любому пустяку и не давал продыху работой по судну, страдали все. Дафна много времени проводила в своей каюте.

А еще был попугай. Никто точно не знал, кто именно научил птицу первому бранному слову, хотя трясущийся палец подозрения указывал на Кокса, но к тому времени уже вся команда была на взводе. И у Кокса были свои сторонники, и у капитана были свои верные союзники. Вспыхивали драки, и вещи — всякие мелочи — стали пропадать, началось воровство. Это было ужасно, по словам Куки, ничто не разрушает команду сильнее, чем мысль о необходимости постоянно присматривать за своим имуществом. Погибель и вычеты падут им всем на голову, предсказывал он. И добавлял: скорее погибель, чем вычеты.

А на следующий день Кокс застрелил старика в каноэ. Дафна была бы рада рассказать, что каждый матрос в команде разозлился из-за того, что старик был застрелен, и в некотором роде это было правдой, но многих в команде беспокоила не столько священность и неприкосновенность души, сколько возможность, что у старика где-то неподалеку есть родичи с быстрыми каноэ, острыми копьями и нежеланием выслушивать объяснения. А было даже несколько таких, которые придерживались мнения, что один старик вообще почти не считается, но, дескать, Кокс и его прихвостни стреляют также и в дельфинов, а это жестоко и приносит неудачу.

Кончилось все войной, и столько дурной крови лилось, журча, что Дафне казалось, что в сражении больше, чем две стороны. Она сидела в своей каюте, устроившись на небольшом бочонке с порохом, держа в руке заряженный пистолет. Капитан сказал ей, что если победят люди Кокса, она должна выстрелить в бочонок, «чтобы спасти свою честь», хотя она была не совсем уверена, сколько может стоить спасенная честь, когда она будет падать с неба маленькими кусочками, вместе с остатками каюты. К счастью, этого ей узнать не пришлось, потому что капитан Робертс покончил с бунтом, сняв с поворотной тумбы одну из пушек «Сладкой Джуди» и направив ее на мятежников. Назначение этой пушечки было — выстреливать множеством мелких свинцовых шариков в любого пирата, которому взбрело бы в голову взять корабль на абордаж. Использование ее в качестве ручного огнестрельного оружия не предусматривалось, и если бы он их нее пальнул, отдачей, вероятно, его швырнуло бы в воздух, но все, стоявшие перед ним, оказались бы полностью изрешечены и погибли бы. Такая была в нем ярость, сказал ей Куки, что даже Кокс это заметил. Взгляд капитана был как взгляд Всемогущего, готового покарать какой-нибудь особо порочный город, и, возможно, у Кокса просто в самый раз достало здравого рассудка на то, чтобы осознать, что перед ним стоит некто еще более помешанный, чем он сам, по крайней мере на то время, что нужно, чтобы превратить самого Кокса и тех, кто вокруг него, во множество небольших ошметков. Или, сказал Куки, капитан уже готов был совершить дикое убийство, но понял, что именно это Коксу и надо, что этот человек–дьявол потащит душу капитана в ад вместе со своей собственной.

И капитан не стал стрелять из пушки, сказал Куки. Он положил ее на палубу. Выпрямился, скрестив руки на груди, с мрачной улыбочкой на лице, и Кокс просто стоял там с растерянным видом, и тут все до единого верные капитану матросы направили ему в голову пистолеты. Запал из мятежа был выбит. Кокса и его прихвостней согнали в корабельную шлюпку, с водой, едой и компасом. И тут, разумеется, встал вопрос о пистолетах. У мятежников все еще оставались друзья среди экипажа, которые утверждали, что оставить их в небезопасных водах без оружия равно смертному приговору. В конце концов пистолеты были для них оставлены на маленьком островке на расстоянии мили, хотя капитан Робертс и утверждал, что, по его мнению, любое пиратское или занимающееся торговлей рабами судно, надумавшее подобрать Кокса со товарищи, скоро, очень скоро заимеет нового капитана. Он приказал зарядить поворотные пушки и держать их наготове, сказав, что если еще раз увидит их шлюпку, она в тот же момент будет расстреляна.

Шлюпка была спущена на воду и поплыла, и люди на ней стояли в тревожном молчании, за исключением Поулгрейва и Фокслипа, которые отпускали глумливые шуточки и поплевывали. Это потому, объяснил Куки, что они были слишком тупые, чтобы осознать, что направляются в дурные воды под началом безумного убийцы.

После этого «Джуди» так и не оправилась, однако продолжала плавание. Матросы разговаривали мало и в свободные от вахты часы держались каждый сам по себе. Совсем невеселым судном она была. Пять человек еще раньше ушли с корабля в Порт Генри, и, таким образом, после изгнания бунтовщиков, людей в команде не хватало, чтобы как следует управляться с кораблем, когда пришла волна.

Вот такую историю рассказала Дафна. Она старалась быть честной, и там, где ей приходилось ссылаться на увлекательные байки Куки, она так заранее и говорила. Она жалела, что нет в ней таланта Пилу, который рассказ о подвернувшемся под ногу камне мог превратить в отчаянное приключение.

Когда она закончила, последовало молчание. Большинство повернулось и посмотрело на Пилу. Она сделала, что было в ее силах, излагая все это на чужом языке, но увидела лишь растерянные взгляды.

То, что предложил слушателям Пилу, это была та же самая история, но вместе с представлением. Она узнала капитана Робертса — тяжелого, важного, надутого, и, наверняка, тот, кто воровато подкрадывался бочком то туда, то сюда — был Поулгрейв, а тот, кто топал и рычал, был Кокс. Они все время кричали друг на друга, а пальцы Пилу вскидывались, как пистолеты, и вот так, каким-то образом, в воздухе разворачивалась история.

Добавочный штрих слегка безумного реализма несомненно вносил попугай, бешено плясавший на верхушке кокосовой пальмы и выкрикивавший реплики вроде «Ну так что насчет Дарвина, а? Вааарк!»

Перевод Пилу медленно следовал за перипетиями сообщения Дафны, но когда дело дошло до стрельбы в старика, он остановился, обратившись за разъяснением.

— Он убил того человека потому что тот был не штанинник?

Она была готова к этому.

— Нет. Человек, которого я уби– … убитый поступил бы именно так, но Кокс, думаю, убил старика просто потому что в тот момент не видел больше ничего, во что бы пальнуть.

— Э… Я по-английски не очень-то… — начал Пилу.

— Сожалею, но ты расслышал меня правильно.

— Он убивает во имя Локахи и добавляет себе славы, как Набеги?

— Нет. Просто потому что ему хочется.

Пилу посмотрел на нее взглядом, говорившим, что с этим справиться будет непросто. Так и вышло. Судя по реакции, все решили, что он чего-то недопонял.

Он неловко произнес еще несколько фраз и повернулся к Дафне.

— Ну не дельфины же, — сказал он. — Ни один моряк не убьет дельфина. Ты, наверное, ошибаешься.

— Нет. Он это делал.

— Но это же значит убить душу. Когда мы умираем, мы становимся дельфинами, до тех пор, пока нам не придет время родиться вновь. Кто же станет убивать дельфинов? — По его лицу катились слезы растерянности и гнева.

— Прости. Кокс убивал. И Фокслип тоже стрелял в них.

— Зачем?

— Думаю, чтобы быть как Кокс. Чтобы походить на великого человека.

— Великого человека?

— Это вроде как рыба–прилипала. Вы называете ее рыбой–присоской. Они плавают с акулами. Возможно, им нравится думать, что они и сами акулы.

— Даже Набеги не стали бы делать такого, а они ведь поклоняются Локахе! Это просто невероятно!

— Я видела, как они это делали. А бедный капитан Робертс написал про это в судовом журнале. Могу тебе показать.

Она слишком поздно вспомнила, что Пилу не столько читает, сколько узнает написанное, когда ему на него показывают пальцем. Теперь его взгляд выражал мольбу о помощи, так что она встала рядом с ним и нашла соответствующее место: «Снова Кокс и его прихвостни, противу всяких приличий и общепринятых законов моря, разряжали пистолеты в дельфинов. Да простит его Бог, ибо никакой благочестивый моряк этого не сделает. Право же, я полагаю, что в данном случае даже Всемогущей сочтет, что проявить милосердие будет непросто».

Она прочла это вслух. Люди в кружке забеспокоились. Пошло громкое перешептывание, которого она не могла понять, и, казалось, достигается что-то вроде согласия. Кивки и шепотки пробежали по кругу в разные стороны, пока не встретились на Мау, который сухо улыбнулся.

— Это были люди, готовые без причины застрелить коричневого человека, — сказал он. — И они же стреляли в дельфинов, которых даже штанинники почитают. Ты способна видеть, что у них в головах, девочка–призрак. Это так? Ты можешь понимать, как они думают?

— Да, — Дафна не могла смотреть ему в лицо.

— А мы для них дикари. Что-то вроде животных. Черномазые.

— Да. — Она по-прежнему не смела поднять глаза, боясь встретить его взгляд. Она ведь нажала на курок, вспомнила она, в тот первый день. А он поблагодарил ее за дар огня.

— Когда девочка–призрак впервые встретила меня… — начал Мау.

О нет, не расскажет же он им, не может быть! подумала она. Конечно же, не расскажет. Но эта его улыбочка… Так он улыбается, только когда по-настоящему разгневан.

— … она дала мне пищу, — продолжал Мау, — а позже она дала мне пистолет, чтобы помочь мне разжечь огонь, хотя она была далеко от дома и боялась. И притом она была настолько внимательна, что позаботилась вынуть маленький шарик, который летит и убивает, чтобы я не причинил себе вреда. И она пригласила меня на «Сладкую Джуди» и угостила замечательными лепешками со вкусом лобстера. Все вы знаете девочку–призрака.

Она подняла взгляд. Сидящие смотрели на нее во все глаза. Теперь Мау встал и прошел в центр круга.

— Эти же люди другие, — сказал он, — и девочка–призрак знала, как работает их разум. Они не стали петь пивную песню, потому что думали, что мы вроде животных, а они слишком гордые и великие, чтобы петь песню животных. Она это знала. — Он обвел кружок глазами. — Девочка–призрак думает, что убила человека. Так ли это? Вы должны решить…

Дафна пыталась разобрать, что было сказано после этого, но тут все заговорили разом, а поскольку все говорили разом, каждый начал говорить громче. Однако что-то происходило. Что-то обсуждалось — сперва в маленьких группках, потом в них вливалось все больше людей, что-то подхватывалось и передавалось из уст в уста по кругу. К какому итогу это ни приведет, подумалось ей, одним простым словом это, пожалуй, выразить не удастся. Затем Пилу начал ходить по кругу, присаживаясь на корточки перед спорящими, ненадолго присоединяясь к беседе, а затем устремляясь к другой группке и повторяя там то же самое.

Никто не поднимал рук, не было никакого голосования, однако она подумала: интересно, не так ли оно происходило и в древних Афинах? Это же чистой воды демократия. Люди не просто могут проголосовать, они должны высказаться.

А теперь все стало успокаиваться. Пилу выпрямился, закончив последнее собеседование и прошел обратно в центр круга. Он кивнул Мау и заговорил:

— Человек, который готов убить жреца, или убить человека ради удовольствия посмотреть, как тот умирает, или убить дельфина… — на этих словах со стороны кружка раздался общий стон — вообще не может быть человеком. Здесь говорили, что это, наверное, был злой демон, обитающий в человеческой оболочке. Девочка–призрак не могла его убить, потому что он уже был мертвый.

Мау приложил ко рту руки ковшиком:

— Это ваше мнение?

Раздался общий гул согласия.

— Хорошо.

Он хлопнул в ладоши и возвысил голос.

— Нам все еще надо доделать ограду от свиней, и бревна с «Джуди» нам по-прежнему нужны, да и верша для рыбы сама собой не сплетется.

Кружок поднялся и превратился в толпу торопливо снующих туда-сюда людей. Никто не стучал по столу деревянным молотком, никто не надевал мантию. Они просто, без особой суеты, сделали то, что должно было быть сделано, а теперь — что ж, теперь пора было чинить ограду от свиней.

— Это то, чего ты хотела? — спросил Мау, внезапно оказавшийся возле нее.

— Прошу прощения? Что? — Она даже не расслышала, как он подошел. — О, да. Э… да. Спасибо. Это было очень хорошее, э, судебное разбирательство. — А ты что думаешь?

— Думаю, они приняли решение, и думаю, с этим покончено, — резко сказал Мау. — Тот человек привел сюда Локаху, и его пистолеты служили ему. Но Локаха никому не слуга.

______________
* Не знаю, почему в тексте Пратчетта за насекомым следит ботаник, а не энтомолог. Пратчетт обычно очень аккуратен в таких мелочах. Возможно, это сознательный штрих: для ботаника любой жучок достаточно непривычная штука. (Прим. пер.)
_________________
Rattle your drawers!