Добавлено: Thu Aug 26, 2010 3:25 pm Заголовок сообщения: Ее зовут "молись" (Мойст и добродетель Надежды)
Когда Адора посылает Мойста на крышу Почтамта к ГНУ, он должен дать им знак, что послан он именно Адорой. Если перевести инструкцию ("Молись") Адоры к Мойсту на латынь, это будет ...
"adora". Именно в этой грамматической форме. "Аdora" это императивная форма глагола adorare - молиться. Именно это и есть исконное, исходное значение этого слова. Впоследствии оно обрастает другими значениями, через чувства которые следует испытывать при молитве к тому, кому молишься, через переломление языка религиозной мистики в поэзии трубадуров, путем экстраполяции, дошло и до более привычного значения "обожать". (Хотя в "о
божании" тоже явен религиозный первоисточник.)
Таким образом, когда Мойст становиться на колени на крыше Почтамта, он шепчет имя возлюбленной не на слове, а на деле.
Более интересно то, что это далеко не единственный мотив из сферы религии по отношению к Мойсту и даже не единственный религиозный мотив в связи с его отношению к Адоре (напр. паралель между Адорой и богиней Анойей). Здесь и очень сильные мессианские мотивы в отношениях Мойста с Почтамтом и почтой, и мотив ангела спасающего душу человека, и неявное отношение к Госпоже Удаче, и немало прямых наблюдений, вроде того, что когда молишься как бы открываешь дверь в свою голову для влияния неизвестно чего. При таком обилии религиозно-мистического языка возможно и эта связь является вовсе не случайной.
В случае с инструкцией Адоры употребление религиозного языка на первый взгляд довольно таки прозаично. Мотив "молиться" когда никакой другой надежды уже не осталось - это клише о ситуациях вовсе не мистических, а обыденно отчаянных. Тем не менее эта книга полна случаев, где откровенно безнадеждные жесты даже очень хорошо срабатывают. В этом случае тоже, тем более что с самого начала в инструкии есть намек, что здесь есть что-то более чем отчаянье. Но еще более важно то, что здесь выступает мотив надежды и ее противоположности - отчаянья. (кстати "чаяние" значит опять таки "надежда", т.е. "от-чаяние" это и есть буквально не-надежда).
Хороших слов о надежде в "Опочтарении" не сказано. Даже наоборот, она довольно основательно осмеяна. Глупая, необоснованная надежда это то, благодаря чему Мойст одурачивает своих жертв. Гильт говорит о надежде еще более веско - вот, лев не надеется поймать лань и лань не надеется убежать от льва, а они действуют. Начало книги является такой яркой сатирой на надежду - нате, величайшее сокровище человека, вот она - блестящяя ложка. Но это, как минимум, уже должно бы насторожить читателя, неужели все с надеждой обстоит так просто. Надо насторожиться когда что-то, о чем Ветинари очень настоятельно настаивает, кажется всего лишь бессмысленным издевательством. Всем же известно, что принимать жесты Патриция за то, чем они кажутся, есть навык дурной и борьбе за оживание не способствующий. Так вот, является ли надежда такой бесполезной штукой, какой она выглядит во внутренних монологах Мойста?
Во первых, следует заметить, что сколько ни пренебрежительно не отзывается о надежде Мойст, сам он надежде очень даже подвержен, причем с самого начала. До повешения Мойст оказывается жертвой надежды как раз дважды. Причем оба раза подстроенные Ветинари, причем оба раза так, чтобы Мойст ясно увидел, что это подстроенно Ветинари. Причем во второй раз надежда в итоге вовсе не оказалась ложной. Далее Мойст постоянно попадает в ситуации, где он не может найти никакого возможного выхода, т.е. иллюзий у него никаких нет. Тем не менее он непременно надеется, что все что нибудь да подвернеться. Даже когда и о чем-то что подвернеться он не думает, даже и тогда он надееться. И воплощает эту надежду в действия. Надежда без иллюзий - это уже и есть добродетель.
Даже когда Мойст кого-то одурачивает вселяя в него надежду, даже и тогда Мойсту нравится вид человека тешащегося надеждой. Да, здесь есть корыстная подоплека, но тем не менее вид надеющегося человека Мойста радует. В отличие от главного злодея этой книги - Гильта. Гильт надежду в людях использует, но глубоко презирает. Даже жалуеться на столь выгодную для него склонность людей надеяться в той сцене с Игорем, когда Игорь решает что песенька Гильта спета и пора смываться. Гильт не надеется, он рассчитывает. Он отчитывает возможности и ресурсы и действует решительно. Его сила в тонком и расчетливом употреблении грубой силы. Даже его доведенное до совершенства исскуство соблазнять основано на некоей грубости. Он соблазняет не столько тем, что можеш когда-то получить, а тем, что уверяет свой жертву, что благо уже в руках этой жертвы. Мойст вселяет в свою жертву стремление к какой-то цели, а Гильт напротив, вселяет уверенность, что все образуется и так прекрасным образом и ничего не надо делать, а лучше оставить все в руки доброго дяди Гильта. Но еще более силен Гильт в исскустве вселять в своих жертв чувство безнадежности. Как в старшем Добросерде - ничего невозможно сделать, все вроде бы законно и основатель Большой Магистрали окончательно и бесповоротно надломлен отчаяньем. Это же ощущение безнадежности Гильт успешно прививает членам своего борда и даже довольно таки сильно пытается это же самое совершить в своей борьбе с Ветинари - мол ничего против Магистрали предпринять Ваша Светлость не сможет, все у нас законно и я могу безнаказанно обзывать Вашу Светлость тираном. Тоесть Гильт выступает осознанным
врагом Надежды. А раз антагонист враг надежды, то можно предположить, что протагонисты будут поборниками надежды.
Так вот, вступление Мойста в почтенную жизнь очень тесно связано с надеждой, причем с надеждой весьма сильно окрашенной религиозно. Явление ангела в момент, когда надежды больше остаться невозможно, второй шанс для подающего надежды человека... и все это подано после двухратной очень внушительной демонстрации "надежды" - один раз в случае с ложкой, второй раз в случае с (осуществленной) надеждой помилования. Вообще мотив "новой жизни" традиционно тесно связан с мотивом надежды. Это ведь не дар, не амнистия, новая жизнь зависит от выполнения очень трудной и опасной миссии, миссии воистину отчаянной - тоесть новая жизнь может пройти только под знаком надежды. А роль отведенная Мойсту в этой новой жезни - не что иное как роль мессии Почтамта. Именно мессии. Почтамт дошел до состояния понлой ненадежности и потери всякой надежды, но в Почтамте есть сильные мессианские настроения - во первых мессианская вера Младшего почтальона Гроша, во вторых мессианские настроения гевайзы писем. Особенно ярко это видно в сцене обожествления Мойста, когда сначала Грош открыто высказывает свои мессианские чаяния, после письма объявляют Мойста "избранным" (the Chosen One, т.е. директно мессией) и заканчивают воплем "Deliver us" что есть английский перевод молитвы израильтян к Богу при исходе из Египта. Мойст воплощаей Надежду Почтамта буквально божественным образом.
А кстати, если опять вернуться к теме ангелов как носителей надежды, и если вспомнить что греческое "ангелос" значит вестоносец, т.е. в конце концов то же, что и "почтальон" (о чем Мойст не пропускает напомнить в своей речи перед почтальонами)...
Не столь явно, но опять таки очень сильно связана надежда и с отношениями между Мойстом и Адорой. Начиная с того, что Адора помешана не на чем либо, а именно на големах. Трудно найти в мире Диска существ более подходящих быть названными "надежными". На них может надеятся смело даже самый рьяной циник. Даже честность, о которой сама Адора говорит как о качестве которым она восхищается в големах, можно определить как разновидность надежности - их слово надежно. Но есть доказательства того, что она имеет ввиду и другие стороны надежности.
В сцене после того как Ангаммарада принимают в почтальоны Адора сначала обращает внимание Мойста на безнадежность задачи доставить все письма, но заканчивает она эту сцену очень интересным образом. Она рассказывает о недоставленном послании, которое Ангаммарад носит на руке, которое он не может доставить, так как адресат давно погиб в катаклизме, но которое он все еще надеется доставить по силе кругообразности времени. Это, говорит Адора, конечно требует целую вечность и означает бесконечную работу, однако - этими словами Адора заключает ету сцену - големы не боятся бесконечной работы. Это уже есть прямое выражение надежды, причем надежды без иллюзий. Позже, в сцене воплощающей главнейшее крушение надежд - в сцене в сгоревшего почтамта, при чем как раз в момент, когда она говорит Мойсту что нет надежды восстановить Почтамт, при чем виноват опять Гильт и опять нечего поделать, все это время она держит в руках и печально смотрит на послание оставшееся от погибшего Ангаммарада. Кажущаяся несломимой надежда и надежность Ангаммарада наконец таки сломлена. Гибель именно Ангаммарада это удар по ощущении о надеждости големов. Адора, у которой осталась надежда только в големов теряет и эту надежду. И тогда Мойст, в сцене с танцем, возвращает ей надежду. При чем возвращает ей надежду не какими-то там вескими основаниями (как раз такого у него вовсе нет), а заразительностью собственной Мойстовой способностью не терять надежду. После этого Адора начинает подмечать, как чем больше он ей твердит о своей неблагонадежности, тем более она ему верит. При чем опять таки не на основании каких-то там разумных оснований.
В этой сцене с танцем Мойст говорит ей, что если ему удасться станцевать с ней в этот самый момент, значит все-все будет возможно. Именно после этого заявления она и поддается его чарам. Постижение это действительно исключительное имея ввиду, что парный танц это как раз что-то такое, где инстинктивное доверие между партнерами особенно важно. Тем более, что доверие особенно важно для дамы, которую в танце ведут. Без такого доверие парный танц просто не получается, а танц Мойста и Адоры очевидно получился. на чем основано такое доверие? На том, что партнерша чувствует, что партнер свое дело знает и что именно это ей, партнерше и нужно. Назвать это доверием или надеждой, это уже, так сказать, равнозначно.
Так вот и образовалась у нас классическая троица религиозных добродетелей - вера, надежда и любовь.
Связь между доверием и надеждой, позвольте мне совсем уж удариться в философию, вовсе не случайна. Доверие принципиально не может быть основано на совершенном знании. Сколько доверие ни обоснованно, оно всегда отдано на милость того, кому доверяются. Доверие существует только когда налицо свободное произволение того кому доверяются. Иначе говоря, доверие основанно именно на надежде. В том числе это относиться и к религиозной добродетели по имени надежда. Религиозная надежда это, можно сказать, не что иное как способность довериться Богу. Что, интересно заметить, находит паралель и в книге - в тот момент когда Мойст рассуждает о молитве как о чем то, при чем открываешь в своей голове дверь в темноту приглашая неизвестно кого. Вопрос доверия. И вопрос способности принять что-то тебе неведомое и неподвластное за то, что тебе именно и нужно, иначе говоря, вопрос надежды.
В этому контексту можно присобачить и Сортировочную Машину. Ее главная особенность в том, что число пи в ней сделано рациональным. В результате чего в лице Сортировочной Машины оказались ненадежными сами законы математики. Не помню кем (Владимир Соловьев? Честертон?) было сказано, что любое разумное планирование обязательно включает в себя момент недоказуемой надежды, в смысле того, что даже когда планируешь что-то основываясь на достоверно известных законах природы, не можешь с уверенностью знать, что эти законы междувременно не изменятся, на эти законы можно только надеятся. Так вот, в Сортировочной машине показано как изменились законы математики и как это довело до последствий катастрофических. Так как пи должно было остаться именно ирациональным (та же самая тема есть и в "Пирамидах"). И очень логично, что лучшее прямолинейное орудие прямолинейного обманщика Гильта и Сортировочная машена уничтожают друг друга.
И наконец, опять о Гильте. Он враг надежды и именно неприятие надежды ведет к его гибели. Первоначально это только заказ на него в гильдии ассасинов, но когда об этом было сказано в книге, было замечено, что "хранители радуги не любят тех, кто застит солнце", при чем под радугой имеется ввиду мифический клад в конце радуги, тоесть обосновывающая экономическую жизнь - что? - да, надежда. Но тем более на неприятии надежды основана действительная гибель Гильта. Ветинари замечает о конце Гильта, что Гильт действительно верил в свободный выбор. Не думаю, что это значит, что он просто поверил Патрицию, что ему можно просто уйти и не подумал, что может быть за дверью. Это было бы не действительная вера в свободу, а просто недодумывание, что на Гильта не похоже. Гильт вышел в дверь зная, что гибель. Он же так любил писать в газетах о свободе и принципах независимости бизнессмена. Гильт вышел из двери, потому-что это такой жест: "Лучше умру, но не буду лизать Ветинари сзади". Это у него гордость независимости. Но не такой независимости как у големов, не независимость от чужих усилий, а независимость от чужого произволения. Доверие принципиально всегда есть зависимость от чужого произволения (А кстати големы по происхождению фундаментально зависимы от чужого произволения, а содружество свободных големов называеться Trust, что буквально значит "доверие"). Мойст тоже не хочет лизать задницу Ветинари и тоже не хочет доверяться кому либо, но Мойст надееться, что все как-то все образуеться. Гильт этому типу надежды идеологический противник. И доходит до логического конца.
