Лю-Цзы взглянул на того, кто вошел в сад. Небрежным знаком покорности он поприветствовал мальчика в одежде послушника, вид у которого был довольно раздосадованный.
– Что нужно господину? – спросил он.
– Я ищу кое-кого по имени Лю-Цзы, – сообщил мальчик. – Лично я не думаю, что он вообще существует.
– У меня теперь есть ледник, – сказал Лю-Цзы, проигнорировав услышанное. – Наконец-то. Видишь, господин? Его длина – лишь дюйм, но он уже прорезает свою собственную небольшую долину. Здорово, правда?
– Да-да, очень здорово, – ответил послушник, стараясь быть вежливым. – Это сад Лю-Цзы?
– Вы имеете в виду Лю-Цзы, которого прославили его горы-бонсаи?
Послушник перевел взгляд с плошек, стоявших в ряд, на невысокого морщинистого человека, который ему улыбался.
– Это Вы – Лю-Цзы? Но Вы же – простой подметальщик! Я видел, как Вы убирались в общежитии! Я видел, как люди давали Вам пинка!
Лю-Цзы, очевидно, не услышав этого, поднял плошку, размером почти в фут, на которой дымил и плевался лавой небольшой конус.
– Что ты думаешь об этой горе, господин? – спросил он. – Вулканическая. И сделать ее было чертовски трудно, простите мне мой клатчский.
Послушник сделал шаг вперед и поклонился, и посмотрел подметальщику прямо в глаза.
Лю-Цзы редко выходил из себя, но сейчас это случилось.
– Вы и есть Лю-Цзы?
– Да, парень. Я – Лю-Цзы.
Послушник глубоко вздохнул и вытянул вперед худую руку. В ней был зажат небольшой свиток.
– От настоятеля... э-э, почтенный!
Свиток в руке послушника нервно подрагивал.
– Большинство людей зовут меня Лю-Цзы, парень. Или Подметальщик. Некоторые, до тех пор пока они не узнают меня получше, обращаются ко мне Пшёл-Вон, – сказал Лю-Цзы, аккуратно заворачивая свои инструменты. – Я никогда не был таким уж почтенным, за исключением случаев плохой орфографии.
Он поискал около плошек свой миниатюрный совочек, который использовал для работы над ледником, и нигде его не нашел. Ну, как же, он ведь отложил совок лишь мгновенье назад?
Послушник смотрел на него с благоговением, смешаным с остатками недоверия. Такая слава, как у Лю-Цзы, разносится далеко. По слухам, он был человеком, который владел... ну, ладно, который овладел практически всем. Однако, соответствующего облика он все-же не имел. Это был просто небольшой лысый человечек с жиденькой бородкой и слабой дружелюбной улыбкой.
Лю-Цзы похлопал мальчика по плечу, чтоб вернуть ему былую непринужденность.
– Давай-ка посмотрим, чего хочет настоятель, – сказал он, разворачивая рисовую бумагу. – Ага. Ты должен сопроводить меня к нему, как здесь сказано.
Лицо послушника застыло в панике.
– Что? Как я могу это сделать? Послушники не допускаются во Внутренний Храм!
– В самом деле? В таком случае, позволь мне сопроводить тебя, чтобы ты мог сопровождать меня, как и сказано, к нему, – выговорил Лю-Цзы.
– Вы имеете право входить во Внутренний Храм? – спросил послушник, чтобы тут же прикрыть себе рот ладошкой. – Но Вы же – просто подмета... Ой.
– Все верно! Даже не из настоящих монахов, не говоря уже о донгах, – сказал Подметальщик бодро. – Удивлен, да?
– Но люди говорят о Вас так, будто Вы – на одной ступени с настоятелем!
– О, драгоценный мой, ни коим образом, – сказал Лю-Цзы. – По сравнению со святыми, я – ничто. Никогда не имел настоящей власти над гармонией вселенной.
– Но Вы овладели всеми этими невероят...
– Хм, я не говорил, что я плох в том, что делаю, – сказал Лю-Цзы, резво направившись прочь с метлой на плече. – Просто, не святой. Мы идем?
– Э-э... Лю-Цзы..? – обратился к нему послушник, когда они пошли по древней кирпичной дорожке.
– Да?
– Почему это место называется Садом Пяти Удивлений?
– Как тебя звали в миру, шустрый юноша? – спросил Лю-Цзы.
– Вратновин. Вратновин Ладд, почтенн...
Лю-Цзы предостерегающе поднял два пальца.
– Ой ли?
– Я имел в виду... Подметальщик.
– Значит, Ладд? Анк-Морпоркский парень?
– Да, Подметальщик, – буркнул мальчик. Его тон, внезапно ставший подавленным, подразумевал, что он знет о дальнейшем ходе беседы.
– Будете расспрашивать про Гильдию Воров? Про "Парней Ладда"?
Мальчик, прежде известный, как Вратновин, заглянул в глаза старца, и, когда он снова заговорил, это был монотонный голос человека, который ответвечал на вопрос уже слишком много раз.
– Да, Подметальщик. Да, я был подкидышем. Да, мы называли себя "Парни Ладда" и "Лассы" – в честь одного из основателей Гильдии. Да, это фамилия, которую я принял. Да, мне нравилась эта жизнь, и иногда мне казалось, я с ней не расстанусь.
Лю-Цзы ничем не выдал, что он что-либо слышал.
– Кто прислал тебя сюда?
– Меня нашел монах, звавшийся Сото. Он сказал, что у меня талант.
– Марко? Такой волосатый?
– Да, такой. Правда, я думал, что все монахи – бритые.
– Ну, Сото говорит, что под волосами он лыс, – сказал Лю-Цзы. – Он утверждает, что волосы – независимое существо, которое просто живет на нем. Когда он до этого додумался, ему предоставили поле деятельности, отослав с чрезвычайной поспешностью. Трудолюбивый малый, заметь, и дружелюбный донельзя. Так что, оставь в покое его волосы. Вот – важный урок: ты не сможешь настоять на своем, если будешь подчиняться всем правилам, включая и те, которые имеют отношение к твоему мышлению. А какое имя тебе дали, когда ты был принят сюда?
– Лобсанг, почте... э-э, Подметальщик.
– Лобсанг Ладд?
– Ээ-э... ну, да, Подметальщик.
– Изумительно. Итак, Лобсанг Ладд, ты ведь пытался сосчитать удивления в моем саду, не правда ли? Каждый пытается. Удивлять – это в характере Времени, и всего удивлений – пять.
– Да, Подметальщик. Я видел небольшой мостик, который опрокидывается и сбрасывает тебя в пруд с карпами.
– Так, хорошо.
– ...а еще я обнаружил бронзовую скульптуру бабочки, которая машет крылышками, если на нее дохнуть.
– Это – два.
– Еще там были необычные маленькие ромашки, рассыпающие ядовитую пыльцу.
– Ах, да. Многие находят их чрезвычайно удивительными.
– А четвертое удивление, как я думаю, это насекомое – палочник, поющий йодлем .
– Верно замечено, – сказал Лю-Цзы, широко улыбаясь. – Он очень мил, правда?
– Но я не смог отыскать пятое удивление.
– Серьезно? Сообщи мне, когда его найдешь, – сказал Лю-Цзы.
Лобсанг Ладд думал над этим, пока тащился за подметальщиком.
– Сад Пяти Удивлений – это проверка, – сказал он наконец.
– О, да. Почти во всем.
Лобсанг кивнул. Это напоминало ему Сад Четырех Стихий. Бронзовые символы трех из них – все послушники умудрялись найти: в пруду с карпами, под скалой, на воздушном змее... Но ни один из соучеников Лобсанга не отыскал Огня. Огню в саду, просто, – неоткуда было взяться.
Потом Лобсанг стал рассуждать так: налицо были пять элементов, которые они учили. Четыре – как бы составляли вселенную, а пятый, Удивление, – позволял всему в ней продолжать свое существование. Никто не говорил, что все четыре элемента были материальными, так что четвертый элемент – мог быть и Удивлением, что Огня не было. Кроме того, это в саду огонь не находили, хотя другие знаки на соответствующих элементах были. Но он, в свое время, спустился в пекарни и открыл одну из печей. И там, под хлебами, теплился красным Огонь.
– Тогда... Я предполагаю, что пятое Удивление заключается в том, что пятого удивления нет, – сказал он.
– Хорошая попытка, но у меня сейчас нет цилиндрической курильницы, – сказал Лю-Цзы. – Да и не написало ли, "O! Вы так остры умом, что сами однажды порежетесь"?
– Хм, я еще не дочитал священный текст до этого места, Подметальщик, – сказал Лобсанг неуверенно.
– Вообще-то, ты и не мог, – ответил Лю-Цзы.
Они переходили из хрупкого солнечного света в глубокую прохладу живых изгородей, и пересекали древние залы, и спускались по ступеням, вырезанным в скале. Их сопровождал звук далеких песнопений. Лю-Цзы, который не был святым, и, следовательно, не мог подумать ничего не-святого, неожиданно оказался удивлен тому, что пение монахов являло собой нечто, или даже "ах-ах-ах". Спорить с таким эхом было трудно.
Он свернул с основной дороги и вот – коснулся ручек больших дверей красного лака . И оглянулся. Лобсанг, отставший на несколько ярдов, встал как вкопанный.
– Входим?
– Но даже донги не допускаются туда! – воскликнул Лобсанг. – Вы, по меньшей мере, должны быть тингом Третьего Дзима!
– Н-да, верно. Какая неприятность. Все же, пойдем-ка, а то здесь сквозит.
С крайней неохотой, ожидая в любой момент услышать возмущенный крик начальства, Лобсанг поплелся за подметальщиком.
И это был просто подметальщик! Один из тех, кто метет полы, и моет туалеты, и вычищает отхожие места! Кто бы мог сказать! Послушники слышали про Лю-Цзы с первого дня – как тот входил в какие-то жутко запутанные узлы времени и распутывал их, как он постоянно умудрялся избегать перекрестков истории, как он мог заговорить Время до полной ее прострации и воспользоваться этим, чтобы разработать самый изысканный вид борьбы...
... И вот он: худой маленький человечек, который выглядит так, будто относится к некой общей расе, будто происходит из везде, в одежде, имевшей когда-то честь быть белой, до приобретения всех этих пятен и заплаток, и в заново прошитых сандалиях. И еще – эта его дружеская усмешка, будто он постоянно ждал чего-то забавного. И не было у него вовсе никакого пояса, а просто какая-то веревочка, которой он подвязывал свою одежду, чтоб та не распахивалась. Даже некоторые послушники в первый же год доходили до уровня серого донга!
В дождо старшие монахи занимались практикой. Лобсанг вынужден был отскочить в сторону от парочки бойцов, круживших где-то за пределами достижимого, их руки и ноги, потерявшие всякие очертания, стремились найти брешь в обороне и нарезать время тонкими-претонкими ломтиками...
– Ты! Подметальщик! – Лобсанг оглянулся, хотя крик этот предназначался Лю-Цзы. Некий тинг, удостоенный Третьего Дзима не так давно, судя по его новенькому поясу, надвигался на маленького человечка, и лицо его было красным от ярости.
– Ты почему вошел сюда, выгребатель грязи? Тебе запрещено!
Лю-Цзы по-прежнему выражал своей улыбкой слабость. Однако, вытащил откуда-то из-за пазухи небольшой мешочек. И сказал:
– Облом-с.
Он взял щепоть табака и, в то время как тинг распухал над ним от гнева, начал скручивать сигаретку.
– А грязь есть везде, увы. У меня несомненно найдется пара слов для того, кто уделал этот пол.
– Как ты смеешь оскорбляться! – заорал монах. – Убирайся на кухню, подметальщик!
Лобсанг, жмущийся за спиной Лю-Цзы, отчетливо видел, как весь доджо замер, наблюдая эту сцену. Один или двое монахов перешептывались. А с кафедры, подперев подбородок рукой, на все это бесстрастно взирал человек в коричневом одеянии мастера доджо.
С безграничной терпеливостью и, доводящей до белого каления, деликатностью, – что ассоциировалось с самураем, составляющим икебану – Лю-Цзы выкладывал табачную стружку на тонкую папиросную бумагу.
– Нет. Я вычислил, что, выйдя в ту дверь, я окажусь – за ней, если Вы еще не поняли, – сказал он.
– А вот это – наглость! Тогда, может, ты готов к бою, враг пыли?
Монах отпрыгнул и поднял руки, приняв стойку Боевого Хека. Он крутанулся и обрушил удар на тяжелый кожаный мешок, долбанув его с такой силой, что порвалась цепь растяжки. Потом он снова встал перед Лю-Цзы, держа руки для Ползка Змеи.
– Айи! Шьяо! Хайи-ии.., – начал он. Мастер доджо встал.
– Пауза! – скомандовал он. – Не угодно ли Вам будет узнать имя того, кого Вы собираетесь уничтожить?
Боец остался в той же позе, свирепо глядя на Лю-Цзы.
– Я не желаю знать, как зовут подметальщика, – сказал он.
Лю-Цзы уже скрутил тонкий цилиндрик сигареты и подмигнул сердитому человеку, что только распалило его гнев.
– Мудрость – это всегда знать имя подметальщика, мальчик, – произнес мастер доджо. – А мой вопрос был адресован не вам.

Тик

Джереми недоуменно глядел на свои простыни.
Их целиком покрывали записи. Сделанные его собственной рукой.
Записи шли через всю подушку и взбирались на стену. Наброски чертежей, что было уже чересчур, глубокими шрамами рассекали штукатурку.
Под кроватью обнаружился его карандаш. К тому же – заточенный. Он его точил не просыпаясь! И, судя по всему, именно этим карандашом он и орудовал несколько часов, записывая и зарисовывая. Пытаясь зафиксировать все, что видел во сне.
А вот и список деталей – на шикарном одеяле гагажьего пуха.
Когда он это увидел, все обрело свой простой непреложный смысл – как молоток, или палка, или Великолепно-Круглое Средство Помогающее Преодолеть Силу Тяжести. Будто он встретил старого знакомого. И вот... Он пристально вгдядывался в строчки, которые нацарапал. Они были написаны торопливо, без знаков препинания и, вдобавок, с пропуском некоторых букв. Однако, он вполне мог их разобрать.
Ему уже приходилось слышать о такого рода вещах. Сквозь грезы и сны иногда пробивались великие открытия. Неужели вы думаете, что идея маятниковых часов пришла к Хепцибаху Почасону, из-за того, что он работал специалистом по публичным повешениям? А Вилфрейм Старомод, по-вашему, всегда говорил, что изобрел регулятор хода часов Рыбий Хвост, объевшись омаров?
Да-да, все это стало ясным во сне. Днем потребовалось бы гораздо больше усилий.
Из маленькой кухоньки, что находилась позади его мастерской, донесся звон посуды. Он поспешил вниз, волоча за собой простыню.
– Я обычно не.., – начал он.
– Тошты, шударь, – првозгласил Игорь, отходя от плиты. – Слегка потрумяненные, как Вы люпите, я полагаю.
– Как Вы узнали?
– Игорь научился предугатывать, шударь, – сказал Игорь. – Какая замечшательная кухонька, шударь. Я никогда ешче не фидел, чтоп там, где написано "Ложки", дейштвительно были ложки.
– Вы хорошо работаете со стеклом, Игорь? – спросил Джереми, не отреагировав на похвалу.
– Нет, шударь, – сказал Игорь, намазывая на тост масло.
– Нет?
– Нет, шударь. Я – чертофски феликолепен в рапоте с ним, шударь. Многие нуждались в... шпецифической аппаратуре, которой прошто нигде не было, шударь. Что Вы хотите сделать?
– Как бы нам соорудить это? – Джереми расстелил на столе простыню.
Пальцы Игоря с черными ногтями разжались, и тост упал.
– Что-то не так? – спросил Джереми.
– Мне покасалось, будто кто-то прошелся по моей могиле, шударь, – сказал Игорь, все еще выглядевший потрясенным.
– Э... Но ведь у Вас на самом деле никогда не было могилы, правда? – спросил Джереми.
– Обрасно гофоря, шударь, обрасно гофоря, – произнес Игорь, и казалось, ему было больно.
– Это – идея, которую я... Идея часов из...
– Штеклянные Часы, – сказал Игорь. – Да. Я снаю о них. Мой дед Игорь помогал сопирать перфые такие часы.
– Первые? Но это же была просто детская сказка! А мне это приснилось, и...
– Мой тедушка Игорь всегда очень штранно расскасыфал обо фсем этом, – продолжал Игорь. – Вспышка и фсе.
– Они взорвались? Из-за металлической пружины?
– Не взрыф, а вспышка, – сказал Игорь. – Мы не фидим штранности в этой вспышка, мы, Игори. Это прошто... очень неопычно. И неопычное нам тоже не кашется штранным.
– Вы говорите, они действительно существовали?
Игорь, казалось, пришел в замешательство.
– Да, – сказал он, – А потом срасу нет.
– Вещи одновременно и существуют, и их нет, – проговорил Джереми. – Я очень хорошо все понял. У меня есть лекарство.
– Часы сушчествофали, – сказал Игорь, – А сатем, после того, как они были шделаны, их не штало. Это то, что мне расскасыфал мой тедушка, а он сделаль эти часы фот этими самыми руками!
Джереми посмотрел вниз. Руки Игоря были узловатыми, и – он только сейчас пригляделся к ним – имели много шрамов вокруг запястий.
– В нашей семье мы придаем большое сначшение фопросу наследия, – сказал Игорь, поймав его пристальный взгляд.
– Своего рода... секонд-хэнд, ха-ха-ха, – произнес Джереми. Он хотел знать, где его лекарство.
– Очень шмешно, шударь, – сказал Игорь. – Но Тедушка Игорь фсегда гофориль, что потом это было слофно... сон, шударь.
– Сон...
– Маштерская штала тругой. И часоф там не было. Пезумный Доктор Крылан, на которого тедушка в то фремя рапотал, софсем не учаштвофал в создании штеклянных часоф, прафда он помог получшить солнечшный сфет из апельсиноф. Вешчи были тругими, но они по-прежнему были, шударь. Слофно ничшего не происошло.
– Но это оказалось потом в детской книжке!
– Да, шударь. Несколько сагадочшно, шударь.
Джереми пристально посмотрел на простыню покрытую каракулями. Точные часы. Вот и все. Они должны были сделать все прочие часы ненужными, как сказала Леди ЛеГион. Создание таких часов означает, что часовщики, в конце концов, станут просто частью истории хронометрирования. Правда, книжка утверждала, что в часы была заключена сама Время, но Джереми не было дела до таких вымышленных подробностей. Во всяком случае, часы измеряли. Расстояние не смотаешь как рулетку. Колесики во всех часах имеют ограниченное число зубцов. А если... свет.
Свет с зубцами. Он видел его во сне. Свет – это не что-то яркое в небе, а – дрожащая линия, с вершинами и впадинами, как волна.
– А не могли бы Вы... Ну, сделать что-то вроде того? – спросил он.
Игорь снова помотрел на чертежи.
– Да, – ответил он, и кивнул. Затем указал на несколько больших стеклянных сосудов нарисованных вокруг центральной колонны часов.
– Я снаю, что это такое, – сказал он.
– Мне сни... Я представляю их себе, как что-то искристое, – сказал Джереми.
– Это очшень, очшень тайное снание, – сказал Игорь, старательно избегая прямого ответа. – Можете ли Вы доштать сдесь медные штержни, шударь?
– В Анк-Морпорке? Запросто.
– А цинк?
– Сколько угодно.
– Серную кишлоту?
– Целую бутыль.
– Мне нато умереть и подняться на непеса, – сообщил Игорь. – Прошто, положите около меня попольше меди, цинка и кишлоты, шударь, – сказал он, – А потом мы уфидим вспышку.

Тик

– Мое имя, – сказал Лю-Цзы, предостерегающе развернув свою метлу, поскольку разгневанный тинг уже занес руку, – Лю-Цзы.
В доджо стало тихо. Боевой вопль нападавшего оборвался на середине.
– ...Айи! Хао-гмх! Гмх? Охчёоооооовтблиииии.., – Он застыл, и, вместо того, чтоб завершить пируэт, прогнулся, сжимаясь из боевой стойки в испуганный, кающийся поклон.
Лю-Цзы наклонился и чиркнул спичкой об его безвольный подбородок.
– А как тебя зовут, парень? – спросил он, раскуривая свою кривоватую сигаретку.
– Его зовут – грязь, Лю-Цзы, – сказал мастер доджо, выступив вперед. Он отвесил застывшему задире пинка. – Ладно, Грязь, ты знаешь правила. Бейся с человеком, которого вызвал, или снимай свой пояс.
В первый момент склоненная фигура пребывала в полной неподвижности, а потом осторожно, в манере театральной постановки о непротивлении злу насилием, принялась что-то делать с поясом.
– Нет-нет, нам ведь не это нужно, – отозвался Лю-Цзы доброжелательным тоном. – Это был хороший вызов. Сдержанное такое "Айи!", ну, и вполне сносное "Хайи!", я так думаю. Во всех смыслах, добротная боевая тарабарщина, какую Вы, наверняка, не часто слышите в эти дни. И, потом, мы ведь не хотим, чтобы в такой момент с него свалились штаны, правда? – он затянулся сигаретой и добавил, – Особенно в такой момент.
И похлопал съежившегося человека по плечу.
– Будем считать, что ты просто освежил в памяти правило, которое ваш здешний учитель вдалбливал вам день за днем, да? И... почему бы тебе не пойти и не убрать за собой? Я имею в виду, что кто-то из вас мог бы сам наводить здесь порядок.
Потом он повернулся и кивнул мастеру доджо.
– Пока я здесь, мастер, я хотел бы показать юному Лобсангу работу Устройства Внезапных Шаров.
Мастер доджо низко поклонился.
– Оно в Вашем распоряжении, Лю-Цзы, Подметальщик.
Поскольку Лобсанг всюду, с неизменным проворством, следовал за Лю-Цзы, он услышал мастера доджо, который, как и все учителя, никогда не упускал возможности дать своим подопечным наставление:
– Доджо! Каково Первое Правило?
Даже склонившийся забияка пробормотал вместе с хором:
– Не поступать опрометчиво, оказавшись перед маленьким, лысым, морщинистым улыбающимся человеком!
– Хорошее Первое Правило, – сказал Лю-Цзы, ведя своего нового последователя в соседнюю комнату. – Я встречал много людей, которые могли бы прислушаться к этому с пользой для себя.
Он остановился, и, не глядя на Лобсанга Ладда, придержал того за руку.
– А теперь, если ты будешь столь любезен, ты вернешь тот маленький совочек, который украл у меня, когда мы только познакомились.
– Но я даже не приближался к Вам, господин!
Улыбка Лю-Цзы не дрогнула.
– О, да. Это правда. Мои извинения. Рассеянность старого человека. Не написано ли, "Я б потерял свою собственную голову, если б она не была прибита"? Давай-ка перейдем к делу.
Пол здесь был деревянным, а высокие стены имели обшивку. На ней, то тут, то там, попадались красно-коричневые пятна.
– Э-э, у нас есть такое, в доджо послушников, Подметальщик, – сказал Лобсанг.
– Но шары там сделаны из мягкой кожи, да? – спросил старец, приблизившись к высокому деревянному коробу. До середины стороны, сориентированной по длине комнаты, шел ряд отверстий. – И двигались они крайне медленно, как мне помнится.
– Э-э, да, – сказал Лобсанг, наблюдая, как подметальщик потянул на себя весьма большой рычаг. Где-то внизу раздался металлический скрежет, а после – назойливый звук текущей воды. Воздух наполнился хрипами какого-то устройства, скрытого в коробе.
– Эти – деревянные, – спокойно сказал Лю-Цзы. – Поймай один.
Слух Лобсанга уловил еще какой-то звук, и обшивка за его спиной затряслась: где-то там, в глубине, притаился шар. Он вылетел и врезался в пол. – Можно немного помедленней, – сказал Лю-Цзы, поворачивая ручку.
После пятнадцати неудачных попыток, Лобсанг поймал-таки один шар, угодивший ему прямо в живот. Лю-Цзы вздохнул и вернул большой рычаг в исходное положение.
– Удачно получилось, – сказал он.
– Подметальщик, я не привык ... – забормотал мальчик, поднимая себя с пола.
– О, я знал, что поймать ты не сможешь, – сказал Лю-Цзы. – Даже нашему неистовому другу, который в доджо, не удалось бы этого сделать на такой скорости.
– Но Вы сказали, что сделали помедленней!
– Так, чтоб тебя не убило. Это, видишь ли, только проверка. Общая проверка. Пойдем, парень. Мы не можем заставлять настоятеля ждать нас.
Оставляя за собой сигаретный дым, Лю-Цзы легким шагом направился прочь.
Лобсанг шел следом, в нем нарастало беспокойство. Это и был Лю-Цзы, и доказательством тому служило проишествие в доджо. И, по крайней мере, он знал это. Он видел это некрупное круглое лицо, обращенное к разгневанному бойцу, внимательное и дружелюбное, видел, как боец узнал его. Но... просто подметальщик? Без знаков отличия? Без статуса? Ладно, положим, статус ясен, ибо мастер доджо не мог бы поклониться ниже даже самому настоятелю, но...
И вот он шел за этим человеком по переходам, где даже монаху, под страхом смерти, запрещено было появляться. Рано или поздно, но это обязательно выльется в неприятность.
– Подметальщик, на самом деле, я должен вернуться к своим обязанностям на кухне... – начал он.
– О, да. Кухонные обязанности, – сказал Лю-Цзы. – Чтобы научить тебя добродетельной покорности и трудолюбию, правильно?
– Да, Подметальщик.
– А сами они работают?
– Э-э... да.
– В самом деле?
– Ну... нет.
– Они ведут не совсем тот образ жизни, который превозносят, я тебе говорю, – сказал Лю-Цзы. – А вот то, что мы делаем здесь, – он шагнул в сводчатый коридор, – и есть учеба, мой мальчик!
Это был самый большой зал, какой Лобсанг когда-либо видел. Лучи света тяжелыми стрелами падали сквозь украшенные изразцами отверстия в потолке. А внизу, размером более сотни ярдов, пестуемая старшими монахами, ходящими над ней по изящным веревочным мостикам...
Лобсанг слышал о Мандале.
Она представляла собой... как если бы брошенные кем-то тонны раскрашенного песка рассыпались по полу гигантским вихрем разноцветного хаоса. Но в этом присутствовал и порядок, борющийся за выживание в хаосе – возвышающийся, и опадающий, и длящийся. Миллионы песчинок, упавших произвольно, все равно складывались в часть узора, который должен был повториться и распространиться по кругу, откатиться или слиться с другими узорами, и, в конечном итоге, раствориться в общем беспорядке. Это происходило вновь и вновь, превращая Мандалу в безмолвную непримиримую войну цвета.
Лю-Цзы вступил на деревянно-канатный мостик, непрочный на вид.
– Ну? – спросил он. – И что ты об этом думаешь?
Лобсанг глубоко вздохнул. Он чувствовал, что, если полетит с моста, то упадет в этих волны цвета и никогда-никогда не достигнет дна. Он моргнул и вытер лоб.
– Это... ужасно, – сказал он.
– Вот как? – произнес Лю-Цзы. – Мало, кто говорил такое с первого раза. Обычно употребляли слова наподобие "великолепно".
– Она собирается неправильно!
– Что?
Лобсанг держался за ограждающий канат.
– Узоры... – начал он.
– История повторяется, – сказал Лю-Цзы. – Они всегда есть.
– Нет, они... – Лобсанг попытался свести все воедино. Здесь были узоры из узоров, только кажущиеся частью хаоса. – Я имею в виду дополнительные узоры и...
Он запнулся и полетел вперед.
Было холодно, мир кружился, а земля спешила навстречу, чтобы обнять его.
И остановилась. Когда до нее оставалось несколько дюймов.
Воздух вокруг шипел, будто его осторожно поджаривали.
– Вратновин Ладд?
– Лю-Цзы? – отозвался он. – Мандала это...
Но где же цвета? Откуда этот влажный и вонючий воздух города?
Вот и призрачные воспоминания начали блекнуть. А, поскольку они уже уходили, они спросили: "Как мы можем быть воспоминаниями о том, что еще не случилось? Ты, конечно же, помнишь свой подъем на крышу Гильдии Пекарей и верхние расшатанные камни, поскольку это уже случилось?"
А умирающая память напоследок возразила: "Эй, это же было несколько месяцев тому назад..."
– Нет, мы не Лю-Цзы, загадочно падающее дитя, – произнес голос, обращавшийся явно к нему. – Ты можешь двигаться?
Вратновин начал с большим трудом поворачивать голову. Ему казалось, будто он увяз в смоле.
В нескольких футах от него, на перевернутом ящике, сидел молодой мужчина, немного неуклюжий, в грязной желтой одежде. Он был бы похож на монаха, если б не его волосы, смотревшиеся как полностью независимое существо. Просто сказать, "они были черными и собранными в хвостик", значило бы упустить возможность воспользоваться термином "слоновый". Эти волосы – были личностью.
– Чаще всего меня зовут Сото, – сообщил мужчина-под(волосами). – Марко Сото. Я не буду суетиться, запоминая твое имя, пока мы не выясним, собираешься ты жить, или нет, ладно? Итак, скажи-ка мне, а не задумывался ли ты, в какой-нибудь момент, о ценностях духовной жизни?
– Только что? Именно! – произнес... ах, да, "Вратновин", рассуждал он, такое у меня имя, да? Тогда, почему мне вспомнилось "Лобсанг"? – Э-э, я думал о возможности заняться чем-нибудь новым!
– Быстро растешь, – сказал Сото.
– Это какой-то вид магии? – Вратновин попытался сдвинуться, но остался висеть в воздухе, в легком развороте, недалеко от поджидавшей его земли.
– Не совсем. Кажется, ты можешь управляться со временем.
– Я? А как я это делаю?
– Ты не знаешь?
– Нет!
– Ха, больше его слушай! – произнес Сото, видимо разговоривая с каким-то добрым приятелем. – Из вращательно-временного Накопителя выжато все возможное. Наверняка, чтобы помешать твоей маленькой шалости стать причиной невыссказанной обиды на целый мир. И ты не знаешь, как ты это делаешь?
– Нет!
– Что ж, мы тебя научим. Это – хорошая жизнь и отличные перспективы. По крайней мере, – добавил он, фыркнув, – они получше, чем твои теперешние.
Вратновин напрягся, чтобы еще немного повернуть голову.
– Научите меня чему?
Мужчина вздохнул.
– Все еще спрашиваешь, дитя? Так, ты согласен или нет?
– С чем?
– Послушай, я предлагаю тебе возможность нормального жизненного срока, ты меня вообще понимаешь?
– Почему это, возможность пожизненного срока, мистер Сото?
– Нет, ты неправильно меня понимаешь. Тебе, а именно Вратновину Ладду, предлагается, а именно мной, возможность получить целую жизнь. Подлиннее этой, которая у тебя будет короткой.
Вратновин заколебался. Он отдавал себе отчет в том, что тело его оцепенело. В некотором смысле, оно все еще падало. Он не знал, почему ему это известно, но знание было столь же реальным, как и булыжники внизу. Если он сделает неправильный выбор, падение просто продолжится. Было уже недалеко. Последние несколько дюймов до финального удара.
– Я должен признать, что мне не нравится то, что в данный момент происходит с моей жизнью, – сказал он. – Наверное, стоит направить ее в другую сторону.
– Вот и ладно! – отдельно-волосый мужчина достал что-то из своих одежд. Это выглядело как складные счеты, но, когда он открывал какую-либо их часть, она, неярко вспыхнув, исчезала, будто перемещалась куда-то, а куда, не было видно.
– А что Вы делаете?
– Ты знаешь, что такое кинетическая энергия?
– Нет.
– Это то, чего у тебя слишком много. – Пальцы Сото танцевали среди стержней счет, то исчезающих, то появляющихся снова. – Мне кажется, ты весишь приблизительно сто десять фунтов, верно?
Он спрятал свое небольшое устройство в карман и направился к ближайшей повозке. Он что-то с ней сделал, что именно, Вратновин видеть не мог, а потом вернулся.
– Твое падение завершится в несколько секунд, – произнес он, указав рукой на некое место внизу. – Попытайся думать об этом, как о начале новой жизни.
Вратновин упал. Встретился с землей. Перед глазами вспыхнул пурпур, а нагруженную повозку, стоявшую на другой стороне улицы, подбросило в воздух на фут, и она тяжело рухнула на мостовую. Одинокое колесо попрыгало куда-то прочь.
Сото нагнулся и затряс обмякшую руку Вратновина.
– Привет, как дела? – спросил он. – Какие-нибудь ушибы?
– Есть немного, – ответил Вратновин, когда встряска закончилась.
– Возможно, ты несколько тяжелее, чем выглядишь. Разреши-ка.., – Сото подхватил Вратновина под плечи, чтобы отбуксировать его подальше в туман.
– Могу я пойти и ..?
– Нет.
– Но – Гильдия...
– Тебя для Гильдии не существует.
– Что за глупости, я – в списках.
– Нет, не ты. Мы позаботимся об этом.
– Как? Вы же не можете переписать историю!
– Спорим на доллар?
– И с кем я только связался?
– Мы – настолько тайное общество, что ты даже представить себе не можешь.
– Да? В таком, случае, кто это "мы"?
– Монахи Истории.
– Кто-кто? Никогда о вас не слышал!
– Вот видишь? Уж мы такие.
А дальше, – какие они такие.
А потом, время просто полетело мимо.
А теперь настоящее возвращалось.
– Ты в порядке, парень?
Лобсанг открыл глаза. Он чувствовал, что рука буквально отрывается от тела.
Он скользнул взглядом по руке вверх и увидел Лю-Цзы, который удерживал его, распластавшись на качающемся мостике.
– Что случилось?
– Я думаю, ты, наверное, переволновался, парень. Или, может, голова закружилась. Просто не смотри вниз.
Внизу, под Лобсангом, стоял такой шум, будто там носился рой разъяренных пчел. Машинально ему захотелось опустить голову.
– Я же сказал, не смотреть вниз! Просто, расслабься.
Лю-Цзы дотянулся до его ног. И легко, будто перышко, начал поднимать Лобсанга, пока сандалии мальчика не оказались над деревянным настилом мостика. Где-то там, ниже, по переходам с криками бегали монахи.
– Теперь, закрой глаза... не смотри вниз!.. и я просто переведу нас обоих на ту сторону, хорошо?
– Я, э-э, снова видел... снова был в городе, когда Сото нашел меня... Я снова оказался... – бормотал Лобсанг слабым голосом, неуверенно шагая вслед за монахом.
– Однако, чего уж тут было ожидать, – проговорил Лю-Цзы, – в таких-то обстоятельствах.
– Но, но я видел, что опять был там, потом вспомнил, что нахожусь здесь. Вы и Мандала!
– А не записано ли в священном тексте, "По-моему, судьба вершится, когда мы о ней не знаем"? – спросил Лю-Цзы.
– Мне еще такое не попадалось, Подметальщик, – сказал Лобсанг. Он почувствовал, что воздух стал прохладнее, а значит, они уже достигли скального туннеля на той стороне зала.
– Печально, но в писаниях, которые у них здесь есть, тебя, вероятно, не будет, – сказал Лю-Цзы. – Ах, да, теперь ты можешь открыть глаза.
Они шли дальше, а Лобсанг все тер и тер свой лоб, пытаясь отогнать странные мысли.
За его спиной разъяренные вихри, внутри разноцветного круга, разлетающиеся из точки, где Лобсанг должен был упасть, постепенно утихали и сглаживались.

И написано в Первом Свитке Ве-Чена Вечно Удивленного, достигли Ве-Чен и Дурпан зеленой долины между высокими горами, и Ве-Чен сказал:
– Вот. Это место. Здесь будет монастырь, посвященный умирающе-рождающемуся времени. Я уже вижу его.
– А я что-то нет, учитель, – произнес Дурпан.
Ве-Чен же сказал:
– Во-он там, – и указал где, и рука его исчезла.
– А-а, – догадался Дурпан. – Вон там .
Ветерок осыпал голову Ве-Чена лепестками, сорванными с диких вишен, цветущих по берегам ручьев.
– И этот восхитительный день будет последним, ибо – навеки, – изрек он. – Звенящий воздух, яркое солнце, льдинки в ручьях. Каждый день в этой долине будет этим прекрасным днем.
– Не могли бы Вы слегка повторить то, что сказали, учитель, – попросил Дурпан.
– Это все потому, что ты еще не знаешь, как обращаться со временем, – ответил Ве-Чен. – Но я научу тебя управляться с ним как с пальто, чтобы надевать его, когда нужно, и снимать, когда в нем нет необходимости.
– А мне придется его чистить? – спросил Дурпан.
Ве-Чен одарил его долгим, медленным взглядом.
– Либо ты слишком глубоко мыслишь, Дурпан, либо ты просто передернул метафору, причем, довольно глупым образом. Как ты думаешь, что из двух?
Дурпан посмотрел на свои ноги. Затем взглянул на небо. Затем уставился на Ве-Чена.
– Я думаю, что я – глуп, учитель.
– Вот, – сказал Ве-Чен. – Так случилось, что ты сейчас – мой помощник, ибо, если я смогу обучить тебя, Дурпан, я смогу обучить кого угодно .
Дурпану явно стало легче, он поклонился:
– Вы оказываете мне слишком много чести, учитель.
– И вот – вторая часть моего плана, – сказал Ве-Чен.
– Ах, да, – произнес Дурпан, придав своему лицу, как ему казалось, выражение мудрости, хотя, на самом деле, это выглядело как эхо воспоминаний о минувшем запоре. – План из двух частей – всегда хороший план, учитель.
– Найди мне пески разных цветов, и плоскую скалу. Я покажу тебе, как сделать видимыми течения времени.
– А, хорошо.
– И вот – третья часть моего плана.
– Третья часть, да?
– Я могу обучить нескольких одаренных, как управлять своим временем, замедлять и ускорять его, как хранить, и как направлять, подобно воде в этих ручьях. Но, боюсь, большинство людей не сможет себе позволить заниматься этим. Мы должны им помочь. Мы должны создать... устройства, которые будут запасать время и передавать его туда, где это нужно, поскольку люди не могут совершенствоваться, если они подобны листьям, несомым ветром. Люди хотят иметь возможность тратить время, делать время, терять его и покупать. Это будет нашей основной задачей.
Лицо Дурпана исказила усиленная работа мысли. Потом он стал медленно тянуть вверх свою руку.
Ве-Чен вздохнул.
– Ты собираешься спросить, что случится с пальто, не так ли? – заметил он.
Дурпан кивнул.
– Забудь про пальто, Дурпан. Пальто тут не при чем. Просто, помни, что ты – чистый лист, на котором я напишу... – Ве-Чен жестом остановил Дурпана, у которого открылся рот. – Это просто еще одна метафора, просто метафора. И, пожалуйста, сделай обед.
– Метафорический или нормальный, учитель?
– Оба!
Стая белых птиц взмыла в небо с деревьев, чтобы сделать круг, а потом разлететься по долине.
– Там будут голуби, – сказал Ве-Чен, когда Дурпан умчался разводить огонь. – Каждый день – там будут голуби.

Лю-Цзы оставил послушника в приемной. Его недоброжелателей могло бы удивить, что, перед тем, как войти к настоятелю, он привел в порядок свою одежду, однако Лю-Цзы все-таки внимательно относился к людям, хотя и был невнимателен к правилам. Он затушил свою сигарету и пристроил ее за ухом. Он знал настоятеля уже без малого шесть сотен лет и относился к нему уважительно. Не многих людей Лю-Цзы уважал. Большинство из них он просто терпел.
Обычно, отношения с окружающми у подметальщика складывались обратно-пропорционально людскому самомнению, что было взаимно. У старших монахов... ну, ладно, у людей столь просвещенных – ничего похожего на дурные мысли быть не могло, но вид Лю-Цзы, легко и дерзко шагающего по монастырю, действительно заставил потемнеть некоторые кармы. Для определенного рода мыслителей подметальщик был просто персональным оскорблением – из-за отсутствия у него формального образования и официального статуса, из-за его глупого маленького Пути и невероятных успехов. В общем, было удивительно, что он нравился настоятелю, ибо в долине еще не было жителя, столь непохожего на подметальщика, столь ученого, столь непрактичного и столь непредсказуемого. Но, с другой стороны, удивительность – в характере вселенной.
Лю-Цзы кивнул младшим помощникам, открывшим ему большие отполированные двери.
– Как сегодня его почтенство? – спросил он.
– По-прежнему мается зубами – о, Лю-Цзы – но он является тем, кто поддерживает преемственность. Он только что сделал свои первые шаги, и весьма удовлетворительным образом.
– Да, я припоминаю, что слышал гонг.
Группа монахов, толпящихся в центре комнаты, расступилась перед Лю-Цзы, пропуская его к манежу. Без манежа было, к сожалению, не обойтись. Настоятель так и не овладел искусством циклического старения. Следовательно, был вынужден достигать долголетия более традиционным способом: через последовательные перерождения.
– А, Подметальщик, – забормотал он, неуклюже отбрасывая желтый мячик и радуясь. – И как там горы? Хосю песеня хосю песеня!
– Мне определенно стали удаваться вулканы, Почтеннейший. Это ободряет.
– А по прежнему ли Вы в добром здравии? – спросил настоятель, пока его пухлая маленькая ручка лупила деревянным жирафом по решетке манежа.
– Да, Ваше Почтенство. Приятно видеть, что Вы снова на ногах.
– Пока только для нескольких шагов, увы хосю песеня хосю песеня. К несчастью, младенческие тела имеют свой собственный разум ПЕСЕНЯ!
– Вы посылали мне письмо, Ваше Почтенство? Там было сказано: "Проверь это".
– И что Вы думаете о нашем юном хотю печеня, хотю печеня ДАЙ Лобсанге Ладде? – к ним спешил помощник с тарелкой сладких сухарей. – Кстати, сухариков не хотите? – прибавил настоятель. – Мммм кусная печеня!
– Нет, Почтеннейший. У меня есть все зубы, которые мне нужны, – ответил подметальщик.
– Ладд – еще та задачка, Вам не кажется? Его преподаватели кусная печеня ммм ммм печеня сообщили мне, что он очень талантлив, но немного не в себе. Однако, именно Вы еще никогда не сталкивались с ним и не знали его историю, так что ммм печеня так что, я бы оценил Ваши непредубежденные наблюдения ммм ПЕЧЕНЯ.
– Он более чем шустрый, – сказал Лю-Цзы. – Мне кажется, он может реагировать на то, что еще не случилось.
– Но, как это проверишь? Хотю мифку хотю мифку хотю хотю МИФКУ!
– Я поставил его перед Устройством Внезапных Шаров в старшем доджо, и он делал шаг к правильному отверстию несколько раньше, чем появлялся шар.
– Так может, это какой-то гуггу вид телепатии?
– Если бы у простой машины был свой разум, думаю, у нас действительно была бы большая проблема, – сказал Лю-Цзы. Он глубоко вздохнул. – А в зале Мандалы он видел узоры в хаосе.
– Вы позволили новообращенному увидеть Мандалу? – в ужасе воскликнул главный помощник Ринпо.
– Если Вы хотите понять, умеет ли кто-то плавать, столкните его в реку, – сказал Лю-Цзы, пожимая плечами. – Есть другой способ?
– Но смотреть на нее без соответствующей подготовки...
– Он видел узоры, – сказал Лю-Цзы. – И реагировал на Мандалу.
Он не добавил, что и Мандала реагировала на него. Ему хотелось еще поразмышлять над этим. Когда вы заглядываете в бездну, то не обязательно отшатываетесь.
– И все-таки это мифка-мифка-мифка-ва-ва строго запрещено, – произнес настоятель. На своем ковре, среди игрушек, он неловко нащупал большой деревянный кирпич, с нарисованным на нем веселым синим слоном, поднял его, и неуклюже кинул в Ринпо. – Иногда Вы позволяете себе слишком много, Подметальщик 'мотли, 'лоник !
Помощник зааплодировал сообразительности настоятеля в узнавании животного.
– Он видел узоры. Он знает, что происходит. Он просто не знает, что он знает, – сказал Лю-Цзы упрямо. – А во время нашей первой встречи, он в три секунды украл у меня небольшой, но нужный предмет, и я до сих пор гадаю, как он это сделал. Может ли он, на самом деле, быть таким быстрым, не обучавшись этому? Кто он, этот юноша?

Кто она, эта девушка?
Мадам Паприкол, директрисса Паприкольской Академии и первооткрыватель Паприкольского Метода Обучения Посредством Игры, многократно обдумала, о чем она будет говорить с Мисс Сьюзен. Конечно, девушка работала по контракту, но... честно говоря, Мадам Паприкол была не очень сильна в наведении порядка, потому-то, вероятно, и изобрела свой Метод, который дисциплины не требовал. Она искренне верила, что с людьми надо разговаривать в веселом тоне, пока они не начнут смущаться, что, собственно, было в ее интересах.
Мисс Сьюзен, по всей видимости, ничто не могло смутить.
– Причина, по которой я Вас сюда вызвала, заключается в том, что э-э... тому есть причина, – Мадам Паприкол запнулась.
– Есть жалобы? – спросила Мисс Сьюзен.
– Э, нет... э-э... хотя, Мисс Смит рассказала мне, что с Ваших уроков дети возвращаются, э-э, беспокойными. Их умение читать, как она говорит, развивается довольно печальным образом...
– Мисс Смит думает, что хорошая книга – это книга про мальчика и его собаку, гонящую большой красный мяч, – сказала Мисс Сьюзен. – Со мной же дети учатся искать сюжет. Не удивительно, что они становятся нетерпеливыми. Сейчас мы с ними читаем "Сказки сестер Грымз".
– Как это грубо с Вашей стороны, Сьюзен.
– Нет, мадам. Для меня это довольно вежливо. Будет грубым, если я скажу, что есть некий Круг Ада, зарезервированный специально для учителей вроде Мисс Смит.
– Но это чудовищ... – Мадам Паприкол остановилась и начала сначала. – Вы вообще пока не должны были читать с ними все это! – она сорвалась. Но ее будто ударил током мокрый выключатель. Когда Мисс Сьюзен подняла на нее взгляд, Мадам Паприкол вжалась в свое кресло. Девушка имела ужасную манеру, отдавать вам все свое внимание. Вам нужно было стать кем-то покруче Мадам Паприкол, чтобы вынести напряженность этого внимания. Оно изучало вашу душу, обводя красным кружочком все, что не нравилось. Когда Мисс Сьюзен смотрела на вас, казалось, будто она ставит вам отметку.
– Я имею в виду, – пробормотала директрисса, – что детство это время игр и...
– Учебы, – дополнила Мисс Сьюзен.
– Учебы через игру, – сказала Мадам Паприкол, радуясь, что обрела под ногами знакомую почву. – В конце концов, котята и щенки...
– ...Вырастают в кошек и собак, которые еще менее интересны, – сказала Мисс Сьюзен. – А дети должны расти, чтобы стать – взрослыми людьми.
Мадам Паприкол вздохнула. У нее не было никаких шансов чего-либо добиться. Вот, так всегда. Она знала, что бессильна. Все вокруг говорили о Мисс Сьюзен. Обеспокоенные родители, отдавшие чад в Обучение Посредством Игры, поскольку не сложилось ни Обучение Внимательным Отношением, ни Тем Что Говорят, приходя домой, обнаруживали своих отпрысков несколько притихшими, более внимательными, и с кипой домашней работы, которую они, с ума сойти, делали без принуждения, и даже с собакой, готовой оказать помощь. А еще они приходили с занятий с рассказами о Мисс Сьюзен.
Мисс Сьюзен говорила на всех языках. Мисс Сьюзен знала все обо всем. Мисс Сьюзен подавала замечательные идеи школьных поездок...
...что особенно озадачивало, ибо, насколько Мадам Паприкол знала, ни одной из этих поездок официально не было. Когда она проходила мимо классной комнаты Мисс Сьюзен, оттуда доносилась только неизменно-рабочая тишина. Это ее раздражало. Это напоминало ужасные старые времена, когда дети были Организованы в своих классных комнатах, являвшихся ни чем иным, как Камерами Пыток для Неокрепших Умов. Но другие учителя говорили, что некие шумы все же были. Иногда – слабые шорохи волн, иногда – звуки джунглей. И вот, прямо сейчас, – и Мадам Паприкол могла бы в этом поклясться, если бы ее привели к какой-нибудь присяге – проходя мимо, она услышала звуки полно-масштабного сражения. Этот прием часто использовался в рамках Обучения Посредством Игры, но на сей раз композиция из рева труб, свиста стрел и криков умирающих грозила перерасти во что-то слишком значительное.
Она распахнула дверь и почувствовала, как у нее над головой что-то просвистело. Мисс Сьюзен сидела на табурете и читала вслух книгу своему притихшему классу, который, поджав ноги, расположился около нее полукругом. От этой картины веяло той старомодностью, которую Мадам Паприкол ненавидела, как-будто дети были Молящими Просителями пред неким Алтарем Знаний.
Никто ничего не говорил. И смотревшие на нее дети, и Мисс Сьюзен, этой вежливой тишиной давали понять, что ждут, когда она уйдет.
Она быстро отступила назад в коридор, и дверь, закрывшись за ней, щелкнула замком. И тут она увидела длинную, грубую стрелу, которая все еще вибрировала, воткнувшись в стену напротив.
Мадам Паприкол посмотрела на дверь, типичного зеленого цвета, потом снова – на стрелу.
Которая исчезла.
В класс Мисс Сьюзен она перевела Джесона. Это было жестоко, но Мадам Паприкол считала, что теперь, в некотором роде, идет необъявленная война.
Если дети являлись оружием, то Джесон был запрещен международным договором. Джесон имел слишком любящих родителей и способность сохранять внимание на минус несколько секунд, кроме случаев изобретательных опытов над небольшим пушистым животным, когда он бывал очень даже терпелив. Джесон бил, пинал, рвал и метал. Его рисунки пугали до полусмерти даже Мисс Смит, которая, как правило, всегда могла найти, что бы такого милого сказать о каждом ребенке. Определенно, к этому мальчику требовался особый подход. В учительской поговаривали, что стоило бы начать с изгнания бесов.
Мадам Паприкол наклонилась к замочной скважине, чтобы лучше слышать. И она услышала первый на сегодня припадок Джесонской ярости, а потом стало тихо. Она не совсем разобрала, что сказала Мисс Сьюзен.
Когда она, найдя себе оправдание, рискнула зайти в классную комнату через полчаса, Джесон помогал двум маленьким девочкам мастерить картонного зайчика.
Позже, его родители сказали, что тоже изумлены переменами, хотя теперь он, похоже, сможет заснуть только с включенным светом.
Мадам Паприкол попыталась расспросить о Джесоне его новую учительницу. Отзывы оказались самыми положительными, но... Она же ее подчиненная, в конце-то концов! Проблема состояла в том, что, как считала Мадам Паприкол, Сьюзен имела манеру говорить с ней таким образом, чтобы она уходила чувствуя полное удовлетворение, и только вернувшись в свой кабинет осознавала, что в действительности не получила никакого толкового ответа, к каковому моменту всегда было уже слишком поздно.
И эти "слишком поздно" продолжались до тех пор, пока школе не пришлось завести список ожидающих зачисления. Родители боролись за то, чтоб их детей записали в класс Мисс Сьюзен. Так, все то, что рассказывали дома... впрочем, все знают, что у детей очень живое воображение, не правда ли?
Вот, кстати, сочинение Ришенды Хиггс. Мадам Паприкол нащупала свои очки, которые были для нее слишком бесполезны и носились все время на шнурке на шее, и снова посмотрела на текст. В целом, он был читаемым:
"Человек весь из кастей начал говарить с нами он был савсем не страшный у него была болшая белая лошать. Мы пахлопали лошать. У него была каса. Он гаварил нам интерестные вещи и штобы быть астарожным кагда периходиш дарогу."
Мадам Паприкол передала листок через стол Мисс Сьюзен, которая серьезно на него посмотрела. Она достала красный карандаш, сделала несколько небольших исправлений, затем передала листок обратно.
– Что скажете? – спросила Мадам Паприкол.
– Да, боюсь, у нее не очень хорошо с пунктуацией. А попытка справиться с "интересные" была интересной, как мне кажется.
– Кто... Что за большая белая лошадь была в классной комнате? – взяла себя в руки Мадам Паприкол.
Мисс Сьюзен посмотрела на нее с жалостью и сказала:
– Мадам, кто вообще смог бы привести лошадь в эту классную комнату? До нее – два лестничных пролета.
На этот раз Мадам Паприкол не собиралась сдаваться. Она выложила на стол еще одно коротенькое сочинение.
"Севодня у нас говорил мистер Сламф каторый бука но он теперь хороший. Он говорил нам што делать со всяким разным. Вы можете накрыть одеялом свою голову но лутьше это если вы накроете голову буки, тогда он думает што его нет и исчезает. Он расказал много историй про людей кагда он выпрыгивал и он сказал он думает потамушто Мис наша учитильница што некаких бук в наших домах не будит потамушто буки если чиво и баятса то это попадатца нашей Мис."
– Теперь бука, Сьюзен. – произнесла Мадам Паприкол.
– Дети такие впечатлительные, – сказала Мисс Сьюзен, без всякой задней мысли.
– Вы знакомите маленьких детей с потусторонним? – спросила Мадам Паприкол подозрительно. Она прекрасно знала, что такие вещи приводят к многочисленным проблемам с родителями.
– Ну, да.
– Что? Почему?
– Чтобы оно не вызывало у них шока, – спокойно ответила Мисс Сьюзен.
– Но миссис Робертсон рассказывала мне, как ее Эмма облазила весь дом, разыскивая по шкафам чудовищ! И, с того времени и до сих пор, она постоянно их боится!
– У нее была с собой палка? – спросила Мисс Сьюзен.
– У нее была с собой отцовская сабля!
– Это хорошо.
– Послушайте, Сьюзен... Мне кажется, я понимаю, что Вы пытаетесь сделать, – сказала Мадам Паприкол, на самом деле, уже утратившая связь с реальностью, – Но родители этого не поймут.
– Да, – ответила Мисс Сьюзен. – Иногда я действительно думаю, что люди должны сдать соответствующий экзамен, а потом уже получить родительские права. Не просто по факту, я имею в виду.
– Тем не менее, мы обязаны уважать их мнение, – возразила Мадам Паприкол, но довольно вяло, поскольку сама иногда думала о том же.
Это когда-то было темой Родительского Вечера. Мадам тогда очень старалась, чтобы родители уделили побольше внимания деятельности ее новой учительницы. Все, чего она добилась, так это того, что Мисс Сьюзен сидела и тихо разговаривала с родительскими парами, вплоть до момента, когда мама Джесона вернулась к своему месту, задвинула стул и вытолкала папу Джесона из комнаты. На следующий день Сьюзен получила огромный букет от Джесонской мамы и огромаднейший букетище от Джесонского папы.
Довольно много других пар тоже тогда отошли от стола Мисс Сьюзен с озабоченными или задумчивыми лицами. Разумеется, когда пришло время выплачивать следующий гонорар, Мадам Паприкол уже думала о себе, что нет больше никого, кто признал бы свою вину так легко.
И вот опять. Мадам Паприкол, директрисса, обязанная беспокоиться о репутации и издержках и гонорарах, все-таки иногда слышала далекий голос Мисс Паприкол – неплохой и довольно робкой учительницы. И та свистела и одобряла Сьюзен.
Мисс Сьюзен выглядела огорченной.
– Вы не довольны моей работой, мадам?
Мадам Паприкол была озадачена. Да, она была не довольна, но по каким-то неправильным причинам. И эта мысль зрела в ней по ходу разговора: она не отважится уволить Мисс Сьюзен или, хуже того, позволит ей уволиться по собственному желанию. Если Сьюзен откроет свое учебное заведение, и об этом станет известно, Школа Обучения Посредством Игры просто истечет кровью, в смысле, учениками и, что важно, гонорарами.
– О, разумеется... нет, нет... ни коим образом, – начала она, и остановилась, заметив, что Мисс Сьюзен смотрит куда-то ей за спину широко открытыми глазами.
Это было... Мадам Паприкол нащупала свои очки, и обнаружила, что их шнурок запутался в застежке блузки. Она всмотрелась в каминную полку и попыталась опознать расплывающееся изображение.
– Что там? Это выглядит похожим на... белую крысу, в маленьком черном балахоне, – сказала она. – И, к тому же, ходящую на задних лапах! Вы видите это?
– Не представляю, как крыса может носить балахон, – сказала Мисс Сьюзен. Затем она вздохнула и щелкнула пальцами. Щелкать было не обязательно, но время остановилось.
Во всяком случае, остановилось для всех, но не для Мисс Сьюзен.
И не для крысы на каминной полке.
Которая была на самом деле – скелетом крысы, что, впрочем, не мешало таскасть из банки Мадам Паприкол сливочную помадку для Хороших Деток.
Сьюзен сделала болшой шаг и вцепилась в ворот крошечного балахона.
– ПИСК? – удивился Смерть Крыс.
– Нет, я знала, что это ты! – набросилась на него Сьюзен. – Как ты посмел вернуться! Я полагала, ты уже получил соответствующее послание в тот день. И не думай, что я не видела тебя, когда ты заходил, чтобы забрать нашего Хому Генри в прошлом месяце! А знаешь каково вести урок географии, если видишь, как кто-то дрыгается и наваливает кучку в последний раз?
– СН-СН-СН, – захихикал Смерть Крыс.
– И ты еще ешь помадки! Брось их в помойку, сейчас же!
Сьюзен кинула крысу на стол, перед временно замороженной Мадам Паприкол, и немного помолчала.
Она всегда старалась быть правильной, в таких делах, но иногда вы просто вынуждены признать, кто вы есть на самом деле. Так что, она открыла нижний ящик стола, дабы проверить уровень жидкости в бутылке, которая была для Мадам защитой и опорой в этом замечательном мире, именуемом образованием, и было приятно видеть, что старая дева в эти дни могла относиться к своим служебным обязанностям немного легче. Большинство людей видят смысл в том, чтоб заполнять зияющий провал между восприятием и действительностью. Но, в конце концов, в этом случае прибегают и к более скверным вещам, чем джин.
Потом она некоторое время просматривала личные бумаги Мадам, а в них говорилось о Мисс Сьюзен. Ей не пришло в голову, что это нехорошо, поскольку она была убеждена, что это нехорошо только в том случае, если вы – не Сьюзен Сто Гелитская. Бумаги хранились в необычайно надежном сейфе, который у компетентного вора должен был бы занять, по крайней мере, минут двадцать. То, что его дверца распахнулась от одного ее прикосновения, говорило лишь о том, что сейчас здесь действовали особые правила.
Никакая преграда не могла остановить Сьюзен. Это была семейная черта. Некие гены, передаваемые от души к душе.
Сьюзен встала, когда ей уже сделалось дурно от всех этих школьных дел, которые она просматривала, по большей части, ради того, чтобы показать крысе, что она им – не девочка на побегушках.
– Ладно, – произнесла она устало. – Ты просто решил достать меня, верно? Сейчас и окончательно, да?
Смерть Крыс покосился на нее одной стороной черепа.
– ПИСК, – сказал он обезоруживающим тоном.
– Ну, да, я люблю его, – ответила она. – В определенном смысле. Ну, в смысле, ты знаешь в каком смысле. Но почему ему нужна я? Он же Смерть! Он вовсе не бессилен! А я – просто человек!
Смерть Крыс снова пискнул, спрыгнул на пол и пробежал сквозь закрытую дверь. Потом он на миг показался опять и поманил ее.
– Так, хорошо, – сказала себе Мисс Сьюзен. – Поступаем, как большинство людей.

Тик

И кто он, этот Лю-Цзы?
Рано или поздно все послушники должны были задаться этим довольно сложным вопросом. Иногда это случалось за несколько лет до того, как они обнаруживали, что маленький человек, который метет их полы, и безропотно увозит прочь содержимое общей выгребной ямы, и случайно попадается под ноги с диковинными иностранными выражениями, и является тем легендарным героем, о котором им говорили, что однажды они с ним встретятся. И, когда они опознавали его, самые способные из них познавали себя.
В основном подметальщики происходили из деревень, расположенных в долине. Они были частью обслуги монастыря, но у них не было никаких прав. Они делали всю скучную, неприятную другим работу. Они были... как фигуры на фоне – фигуры подрезающие вишни, моющие полы, чистящие пруды с карпами и, разумеется, подметающие. Они были безымянными. То есть, вдумчивые послушники понимали, что подметальщики должны иметь какие-то имена, некие звукосочетания, которыми подметальщики пользовались, чтобы обращаться друг к другу. Но, во всяком случае, в пределах монастырских земель, у них не было имен – только инструкции. Никто не знал, где они ночевали. Они были всего лишь подметальщиками. Но таким был и Лю-Цзы.
Однажды несколько старших послушников, озорства ради, разбили небольшую святыню , которую Лю-Цзы держал рядом с циновкой, на которой спал.
На следующее утро ни один подметальщик не вышел на работу. Они остались сидеть по своими хижинами, закрыв двери. После расследования, настоятель, которому в ту пору было снова пятьдесят лет, вызвал троих послушников к себе в покои. Там у стены стояли три метлы. Он сказал им так:
– Вы знаете, что кровавой Битвы Пяти Городов не случилось потому, что посыльный прибыл вовремя?
Они знали. Это проходили в самом начале обучения. И они нервно кланялись, ибо стояли перед самим настоятелем.
– И, кроме того, вы вероятно знаете, что, когда лошадь посыльного потеряла подкову, тот заметил на дороге человека, который тащил на себе небольшой кузнечный горн и вез в своей тачке наковальню?
Они и это знали.
– А вы в курсе, что это был Лю-Цзы?
Они были в курсе.
– Вам несомненно известно и то, что Джанда Трепп, Великий Мастер окидоко, торо-фу и чанг-фу, за все время уступил лишь одному человеку?
Им это было известно.
– И вам говорили, что этим человеком был Лю-Цзы?
Говорили, господин настоятель.
– Вы знаете, какую небольшую святыню вы разбили вчера вечером?
Да, знали они, знали.
– Вы понимаете, что у нее был владелец?
Наступила тишина. Потом самый сообразительный из послушников в ужасе поднял глаза на настоятеля, сглотнул, взял одну из трех метел и вышел из комнаты.
Двое других были медленнее мозгами и собирались проследовать по всей этой истории до самого конца.
Так что, один из них воскликнул:
– Но это была всего лишь святыня подметальщика!
– Вы возьмете метлы и будете подметать, – сказал настоятель, – и будете подметать ежедневно, и будете подметать до тех пор, пока вы не найдете Лю-Цзы и не скажете: "Подметальщик, это я разбил и рассыпал Вашу святыню, и теперь я буду в смиренности сопровождать Вас до доджо Десятого Дзима, для того, чтобы познать Истинный Путь". И только потом, если вообще сможете, вы продолжите свою учебу здесь. Понятно? *
Более старые монахи иногда жаловались, но всегда находился кто-нибудь, кто говорил: "Помните, что Путь Лю-Цзы – не наш Путь. Помните, что он постиг все, подметая в беззестности, в то время как ученики учились. Помните, что он побывал везде и многое сделал. Возможно, он – немного... странный, но помните, что это он вошел в крепость, полную вооруженных людей и ловушек, и все-таки позаботился о том, чтобы Пашу Мунтаба задушила невинная рыбная косточка. Никто из монахов не умеет лучше, чем Лю-Цзы, находить Время и Место."
Некоторые незнающие могли бы спросить:
– Что такое – этот Путь, который сделал его столь сильным?
И им могли бы ответить:
– Это Путь Миссис Мариэтты Космополит, Дом 3, улица Щеботанская, Анк-Морпорк, Сдаются Комнаты, Очень Недорого. Нет, мы тоже не понимаем, что это значит. Очевидно, какой-то ниспосланный вздор.

Тик

____________________
* Вот продолжение этой истории: послушник, который запротестовал, что то была лишь святыня подметальщика, сбежал из монастыря, а тот, что промолчал, остался подметальщиком на всю жизнь; а ученик, который понял, к чему клонится разговор, после долгих мучений и нескольких месяцев аккуратного подметания, пришел к Лю-Цзы и опустился на колени, и попросил, чтобы тот указал ему Истинный Путь. После чего Подметальщик отправился с ним в доджо Десятого Дзима, где находились все эти жуткие много-клинковые и страшные зубчатые орудия боя, такие как клонг-клонг и аппси, например. История гласит, что потом Подметальщик открыл шкаф у дальней стены доджо, и явил из него метлу, и так сказал: "Одна рука здесь, а другая здесь, понимаешь? Люди никогда не знают, как правильно взяться. Используй целесообразные, равномерные движения, и пусть метла сама сделает большую часть работы. Никогда не пытайся заметать помногу, иначе придется мести пыль дважды. Мудро распоряжайся своим совком и помни: для углов – маленькая щетка."

Опираясь на свою метлу, Лю-Цзы слушал старших монахов. Его слушание было искусством, которое он оттачивал годами, поскольку понял, что, если слушать терпеливо и долго, довольно много людей расскажут вам больше, чем сами думают.
– Сото – хороший агент, – произнес он наконец. – Странный, но хороший.
– На поверхности Мандалы падение было видно, – сказал Ринпо. – Мальчик знал ноль подходящих действий. Сото считает, что он сделал все рефлекторно. Он сказал, что мальчик был настолько несведущ, насколько он вообще может это доказать. Он уламывал его, изображая из себя повозку для гор, битый час. Потом он потратил целых три дня, осуществляя Свертывание Лепестков в Гильдии Воров, куда мальчика, очевидно, подкинули еще младенцем.
– Свертывание прошло успешно?
– На время операции мы разрешили применение сразу двух Накопителей. Возможно, несколько людей будут что-то смутно помнить, но Гильдия – большая и там постоянно все заняты делом.
– Ни братьев, ни сестер. Никакой родительской любви. Именно что – братство воров, – сказал Лю-Цзы печально.
– Он был, тем не менее, хорошим вором.
– Держу пари, что так. Сколько ему лет?
– На вид, шестнадцать или семнадцать.
– Стало быть, слишком взрослый, чтобы учиться.
Старшие монахи переглянулись.
– А мы и не смогли ничему его научить, – проговорил Наставник Послушников. – Он...
Лю-Цзы поднял худую руку.
– Позвольте мне догадаться. Он уже все знает?
– Ему начинаешь что-то говорить, а оно уже проскальзывает в его памяти, – пожаловался Ринпо. – А потом он становится скучным и раздражительным. По-моему, он – не в себе.
Лю-Цзы поскреб жиденькую бородку.
– Таинственный отрок, – сказал он задумчиво. – Природный талант.
– И мы спрашиваем себя, хотю госсок хотю госсок пуки почему теперь, почему в это время? – воскликнул настоятель, мусоля ртом ногу игрушечного яка.
– А, ну да. Однако, не сказано ли, "Всему есть Время и Место"? – произнес Лю-Цзы. – Во всяком случае, почтенные, вы преподаете ученикам уже несколько сотен лет. Я – лишь подметальщик. – он рассеянно протянул руку, когда неловкие пальцы настоятеля упустили яка, и поймал игрушку налету.
– Лю-Цзы, – обратился к нему Наставник Послушников, – Просто скажу, что мы и Вас были не в состоянии выучить. Помните?
– Но так я нашел свой Путь, – отозвался Лю-Цзы.
– Вы будете учить его? – спросил настоятель. – Мальчику нужно м-м-м бмммм найти себя.
– Не написано ли, "У меня лишь одна пара рук"? – произнес Лю-Цзы.
Ринпо бросил взгляд на Наставника Послушников.
– Я не знаю, – ответил он. – Ни один из нас никогда не видел тот источник, который Вы цитируете.
По-прежнему оставаясь задумчивым, будто ум его пребывал где-то еще, Лю-Цзы произнес:
– Он просто мог быть здесь и сейчас. Ибо написано: "Не дождем, но прольется."
Ринпо пришел в замешательство, а потом на него снизошло озарение.
– Это про кувшин, – сказал он, с довольным видом. – Из кувшина никогда не идет дождь, но из него все проливается!
Лю-Цзы грустно покачал головой.
– А хлопок одной ладони – "хл-", – проговорил он. – Очень хорошо, Ваше Почтенство. Я помогу ему найти Путь. Что-нибудь еще, преподобные сэры?

Тик

Когда Лю-Цзы вернулся в приемную, Лобсанг встал. Правда, несколько нерешительно. Затрудняясь в проявлении знаков уважения.
– Так, вот правила, – бросил Лю-Цзы мимоходом. – Пункт первый: ты не называешь меня "учитель", а я, в свою очередь, не называю тебя проклятым ничтожеством. Следить за твоей дисциплиной – не моя работа, но твоя. Ибо написано, "Я не могу заниматься такими вещами". Делай то, что я говорю, и мы прекрасно поладим. Усвоил?
– Что? Вы хотите меня... как ученика? – спросил Лобсанг, стараясь удержать себя в руках.
– Нет, я не хочу тебя как ученика, уже не тот возраст, но ты собраешься таковым стать, значит, нам обоим лучше делать все, как лучше, лады?
– И Вы научите меня всему?
– Не в курсе про "все". Не имею, например, понятия про судебную минералогию. Но научу тебя тому, что я знаю, и что полезно знать тебе, да.
– Когда?
– Это поздно...
– Завтра с рассветом?
– Перед рассветом. Я разбужу тебя.

Тик

Неподалеку от Академии Мадам Паприкол, на Эзотерической улице, располагалось множество клубов для джентельменов. Было бы слишком циничным заявить, что термин "джентльмен" в данном случае означает просто "тот, кто может позволить себе пятьсот долларов в год"; ибо кроме этого нужно было заручиться рекомендациями великого множества других джентельменов, которые могли позволить себе такие же расходы.
А леди были им не очень-то и нужны. Это не значит, что они были теми джентельменами, поскольку те - имели свои собственные, несколько более закрытые клубы, в другой части города, где обычно намного больше всего случалось. Эти же джентельмены - были джентельменами из того класса, который, в целом, был с юного возраста взят в оборот дамами. Их жизнями рулили сестры, гувернантки, матроны, матери и жены, которых средней кротости джентльмен, спустя четыре или пять десятилетий, бросал, чтобы убежать - настолько вежливо, насколько это вообще возможно - в один из тех клубов, где он мог вздремнуть в полдень, в кожанном кресле, с расстегнутой верхней пуговицей брюк* .
Наиболее посещаемым из этих клубов был "Непоседофф", и порядки в нем были таковы: Сьюзен не пришлось делать себя невидимой, поскольку она знала, что завсегдатаи клуба "Непоседофф" просто не собираются замечать ее, или верят, что в реальности она не существует, даже если они ее видят. Женщины не допускались в клуб совсем. Если только по Правилу 34-б, которое неохотно учитывало членов семьи женского пола, или приличных замужних дам после тридцати, чтобы было кому угощать посетителей чаем в Зеленой Гостиной между 15.15 и 16.30, под присмотром, по крайней мере, одного из слуг, не отступавшего от дам ни на шаг. Данная традиция появилась столь давно, что многие из нынешних членов клуба интерпретировали сие, как единственные семьдесят пять минут в течение дня, когда женщинам действительно было можно существовать. И, следовательно, любые другие женщины, увиденные в клубе в любое другое время, - являлись плодом воображения.
В случае Сьюзен, с ее довольно строгим черным учительским обмундированием и ботинками на пуговичках, которые производили впечатление более высоких каблуков, из-за того, что она была внучкой Смерти, это могло только подтвердить данную истину.
Стук ее каблуков по мраморному полу эхом метался по зданию, она шла в библиотеку.
Для нее пока было тайной, почему Смерть стал использовать для встреч это место. Конечно, он обладал многими качествами джентльмена: у него было имение в сельской местности, - хотя и далеко, и в мрачной стране - была и неизменная пунктуальность, была и учтивость для всех, кого он встречал - а рано или поздно он встречал каждого - он был строго, если не сказать "разумно", одет, как дома, так и в любой компании, а, кроме того, являлся, вошедшим в поговорку, искусным наездником.
То, что он - Мрачный Жнец, было единственной мелочью, которая выбивалась из полного соответствия.
Большинство наиперсональнейших стульев в библиотеке были заняты довольными обедальщиками, счастливо дремлющими, прикрывшись экземплярами Анк-Морпоркских Ведомостей. Сьюзен долго осматривалась, прежде чем обнаружила газету, из-под которой виднелась нижняя часть черного балахона и две костяных ноги. Здесь же была и коса, прислоненная к спинке кресла. Она приподняла Ведомости.
- ДОБРЫЙ ДЕНЬ, - сказал Смерть. - ТЫ УЖЕ ПООБЕДАЛА? У НАС БЫЛ ПУДИНГ С ВАРЕНЬЕМ.
- Зачем это тебе, дедушка? Ты же сам знаешь, что никогда не спишь.
- Я НАХОЖУ ЭТО УПОКОИТЕЛЬНЫМ. У ТЕБЯ ВСЕ ХОРОШО?
- Было, пока крыса не появилась.
- КАК УСПЕХИ НА РАБОТЕ? ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ, Я БЕСПОКОЮСЬ О ТЕБЕ.
- Благодарю, - сухо ответила Сьюзен. - А теперь, почему ты...
- НЕЛЬЗЯ ЛИ ГОВОРИТЬ НЕМНОГО МЕНЕЕ ОБИЖЕННО?
Сьюзен вздохнула. Она знала, что за этим стоит, и от этого делалось скверно. Это была маленькая, грустная и хрупкая мысль, тянувшаяся бегущей строкой: у нее есть только дедушка, а у дедушки - только она. Ну, что ты, что ты... Мысль рыдала в свой платочек, но продолжала оставаться правдой.
Кстати, у Смерти был слуга, Альберт, и еще, разумеется, Смерть Крыс, если это можно назвать компанией.
А поскольку Сьюзен имела некоторое отношение...
Ну, да, она была отчасти бессмертной, и этим все было сказано. Она могла видеть все, как оно есть** , она могла одевать и снимать время, как пальто. Законы природы, которые действовали на всех прочих, - такие как сила тяжести, например, - были применимы к ней только тогда, когда она сама этого хотела. И, все же, как бы вы не сопротивлялись, бессмертие набивалось к вам в родственники. Трудно иметь дело с людьми, когда некая часть вас видит, что они - лишь временное скопление атомов, которого, спустя несколько десятилетий, не станет.
И еще она видела в себе небольшую частичку Смерти, которая говорила, что трудно иметь дело с людьми, когда думаешь о них, как о настоящих.
И она долгое время сожалела о своем странном происхождении. А потом удивилась, как это можно идти по миру, не подозревая, что на каждом шагу - скалы под ногами и звезды над головой, и как это - иметь только пять чувств, с которыми ты почти слеп и глух...
- ДЕТИ ХОРОШО СЕБЯ ВЕДУТ? МНЕ ПОНРАВИЛИСЬ ИХ РИСУНКИ, ГДЕ ОНИ ИЗОБРАЗИЛИ МЕНЯ.
- Да. Как Альберт?
- ХОРОШО.
...и не ведет подобных светских бесед, добавила про себя Сьюзен. Там, в большой вселенной, не было ни комнаты для мелких разговоров.
- МИР ПОДХОДИТ К КОНЦУ.
Так, это все-таки крупный разговор.
- Когда?
- В СЛЕДУЮЩУЮ СРЕДУ.
- Почему?
- АУДИТОРЫ ВЕРНУЛИСЬ, - сказал Смерть.
- Те маленькие и злые?
- ДА.
- Ненавижу.
- У МЕНЯ, УВЫ, НЕТ ЧУВСТВ, - сказал Смерть, с непроницаемым лицом, каким может быть только череп.
- Что они замышляют на этот раз?
- НЕ МОГУ СКАЗАТЬ.
- Полагаю, ты бы мог припомнить будущее!
- ДА. НО ЧТО-ТО ИЗМЕНИЛОСЬ. ПОСЛЕ СРЕДЫ - НЕТ БУДУЩЕГО.
- Но должно же быть хоть что-то, хотя бы обломки!
- НЕТ. ПОСЛЕ ЧАСА СЛЕДУЮЩЕЙ СРЕДЫ, НЕТ НИЧЕГО. ПРОСТО - ЧАС СЛЕДУЮЩЕЙ СРЕДЫ. НАВСЕГДА. НИКТО НЕ БУДЕТ ЖИТЬ. НИКТО НЕ УМРЕТ. ЭТО ТО, ЧТО Я ВИЖУ СЕЙЧАС. БУДУЩЕЕ - ИЗМЕНИЛОСЬ. ТЫ ПОНИМАЕШЬ?
- И что с этим делать мне? - Сьюзен знала, что скажи это кого-нибудь еще, оно прозвучало бы глупо.
- Я ДУМАЛ, ЧТО КОНЕЦ СВЕТА КАСАЕТСЯ КАЖДОГО. ТЫ ТАК НЕ СЧИТАЕШЬ?
- Ты знаешь, что я имею в виду!
- ПОЛАГАЮ, ЭТО СВЯЗАНО С ПРИРОДОЙ ВРЕМЕНИ, КОТОРАЯ - КАК И БЕССМЕРТНА, ТАК И ЧЕЛОВЕЧНА В СВОЕЙ СУТИ. ЕСТЬ ОПРЕДЕЛЕННЫЕ... ПУЛЬСАЦИИ.
- Они собираются сделать что-то со Временем? Я думала, они не способны на такое.
- НЕТ. НО СПОСОБНЫ ЛЮДИ. КАК УЖЕ СДЕЛАЛИ ОДНАЖДЫ.
- Насколько же надо быть глупым, чтобы... - Сьюзен остановилась. М-да, всегда найдется кто-нибудь глупый. Некоторые люди делали что-то, лишь бы посмотреть, а возможно ли оно. Если бы вы поместили где-нибудь в пещере большой рубильник и написали "Рубильник Конца Света. ПОЖАЛУЙСТА, НЕ ТРОГАЙТЕ", краска даже не успела бы высохнуть.
Она думала и еще кое о чем. Смерть пристально наблюдал за ней.
Спустя некоторое время она сказала:
- Довольно забавно, эту книгу я читала своему классу. Я обнаружила ее однажды у себя на столе. Она называлась "Сказки сестер Грымз"...
- А, ВЕСЕЛЫЕ ИСТОРИИ ДЛЯ МАЛЕНЬКОГО НАРОДЦА, - сказал Смерть, без тени иронии.
- ...они были, по большей части, о скверных людях, умиравших ужасным образом. В самом деле, странно. Детям, казалось, было весело. Трагические финалы, вроде бы, их вовсе не беспокоили.
Смерть промолчал.
- ...за исключением сказки о Стеклянных Часах Злюнца Шикштейна, - сказала Сьюзен, вглядываясь в его череп. - Они решили, что с ней что-то не так, даже если опустить факт счастливого конца.
- ВОЗМОЖНО, ПОСКОЛЬКУ, ЭТО НЕ СКАЗКА, А - БЫЛЬ.
Сьюзен знала Смерть достаточно давно, и спорить не стала.
- Думаю, я поняла, - сказала она. - Книга появилась твоими стараниями.
- ДА. А ВЗДОР О КРАСИВОМ ПРИНЦЕ И ТАК ДАЛЕЕ - ПРОСТО ДОПОЛНЕНИЕ. РАЗУМЕЕТСЯ, НЕ АУДИТОРЫ ИЗОБРЕЛИ ТЕ ЧАСЫ. ИХ СОТВОРИЛ ОДИН БЕЗУМЕЦ. НО АУДИТОРЫ ХОРОШИ В ПРИСПОСАБЛИВАНИИ. ОНИ НЕ МОГУТ СОЗДАТЬ, НО МОГУТ ПРИСПОСОБИТЬ. И ТЕПЕРЬ ЧАСЫ ВОССТАНАВЛИВАЮТ.
- Время тогда действительно было остановлено?
- БЫЛА ЗАХВАЧЕНА. ЛИШЬ НА МИГ. НО РЕЗУЛЬТАТЫ - ВОТ ОНИ: СПОКОЙНО ЛЕЖАТ ВОКРУГ НАС. ИСТОРИЯ РАЗРУШИЛАСЬ, РАЗБИЛАСЬ НА КУСКИ. ПРОШЛОЕ БОЛЬШЕ НЕ БЫЛО СВЯЗАНО С БУДУЩИМ. МОНАХИ ИСТОРИИ ВССОЗДАЛИ ЕЕ БУКВАЛЬНО ИЗ КАРАКУЛЕЙ.
В такие моменты Сьюзен не тратила дыхание на восклицания типа "Это невозможно". Только люди, которые верили, что они жили в реальном мире, могли говорить нечто подобное.
- Для этой работы потребовалось бы сколько-то... времени, - сказала она.
- ВРЕМЯ, РАЗУМЕЕТСЯ, НЕ ТРОГАЛИ. ОНИ ИСПОЛЬЗОВАЛИ НЕКУЮ РАЗНОВИДНОСТЬ ЛЕТ, ОСНОВАННУЮ НА ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ИМПУЛЬСАХ. ТАКИХ ЛЕТ НАБРАЛОСЬ ОКОЛО ПЯТИСОТ.
- Но если история была разрушена, где они взяли...
Смерть сложил пальцы домиком.
- ДУМАЙ ПРОЩЕ, СЬЮЗЕН. Я СЧИТАЮ, ЧТО ОНИ УКРАЛИ СКОЛЬКО-ТО ВРЕМЕНИ ИЗ БОЛЕЕ РАННИХ ЭПОХ МИРА, ГДЕ ОНО ТРАТИЛОСЬ НА МНОГОЧИСЛЕННЫХ РЕПТИЛИЙ. ЧТО ТАКОЕ "ВРЕМЯ" ДЛЯ БОЛЬШОЙ ЯЩЕРИЦЫ, В КОНЦЕ КОНЦОВ? ТЫ ВИДЕЛА "НАКОПИТЕЛЕЛИ", КОТОРЫЕ ИСПОЛЬЗУЮТ МОНАХИ? ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ШТУКИ. ОНИ МОГУТ ПЕРЕМЕЩАТЬ ВРЕМЯ, ХРАНИТЬ ЕГО, РАСТЯГИВАТЬ... НЕОБЫКНОВЕННО ОСТРОУМНО. ТАК ЧТО ВОПРОС, КОГДА ЭТО ПРОИСХОДИЛО, ТОЖЕ НЕ ИМЕЕТ НИКАКОГО СМЫСЛА. ЕСЛИ БУТЫЛКА РАЗБИТА, ВАЖНО ЛИ, ГДЕ ОКАЗАЛИСЬ СТЕКЛА? САМИ ПО СЕБЕ ОСКОЛКИ СОБЫТИЙ БОЛЬШЕ НЕ СУЩЕСТВУЮТ В ЭТОЙ ОТРЕМОНТИРОВАННОЙ ИСТОРИИ, В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ.
- Хранить время, переме... Как можно взять часть - о, только чуть-чуть от старого столетия - и вшить это в нынешнюю эпоху? Люди не могли бы не заметить, что... - Сьюзен немного трясло, - ну, что такие-то люди имеют неправильное вооружение, и здания у них - абсолютно другие, и сами они - все еще ведут войны, которые происходили несколько столетий тому назад?
- ЕСЛИ СУДИТЬ ПО МОЕМУ ОПЫТУ, СЬЮЗЕН, ЕСТЬ СЛИШКОМ МНОГО ЛЮДЕЙ, КОТОРЫЕ ТРАТЯТ СЛИШКОМ МНОГО ВРЕМЕНИ НА ВОЙНЫ, КОТОРЫЕ ПРОИСХОДИЛИ СТОЛЕТИЯ НАЗАД.
- Очень наблюдательно, но я имела в виду...
- ТЫ НЕ ДОЛЖНА ПУТАТЬ СОДЕРЖИМОЕ С ЕГО ОБОЛОЧКОЙ. - Смерть вздохнул. - ТЫ, ПО БОЛЬШЕЙ, ЧАСТИ - ЧЕЛОВЕК. ТЕБЕ НУЖНА МЕТАФОРА. НАГЛЯДНЫЙ УРОК, ПОКАЗЫВАЮЩИЙ ВСЕ ЯСНЫМ ОБРАЗОМ. ПОЙДЕМ.
Он встал и прошествовал через холл в столовую. Здесь все еще сидели несколько последних обедающих, застывших как они есть: салфетки под подбородками, в воздухе - атмосфера счастливого насыщения углеводами.
Смерть подошел к столу, накрытому для обеда, и взялся за углы скатерти.
- ВРЕМЯ - ТКАНЬ, - сказал он. - СТОЛОВЫЕ ПРИБОРЫ И ТАРЕЛКИ - СОБЫТИЯ, КОТОРЫЕ ПРОИСХОДЯТ НА ФОНЕ ВРЕМЕНИ...
Здесь же был крутящийся барабан. Сьюзен мельком глянула вниз. Перед небольшой установкой сидел Смерть Крыс.
- СМОТРИ.
Смерть выдернул скатерть. Немного подребезжали столовые приборы, в какой-то момент засомневалась ваза с цветами, но практически вся посуда осталась на месте.
- Вижу, - сказала Сьюзен.
- ВСЕ ОСТАЛОСЬ НА МЕСТЕ, НО ТКАНЬ ТЕПЕРЬ МОЖНО ИСПОЛЬЗОВАТЬ ДЛЯ ДРУГОЙ ТРАПЕЗЫ.
- Тем не менее, ты опрокинул соль, - сказал Сьюзен.
- МЕТОД НЕ СОВЕРШЕНЕН.
- И есть пятна от прошлого обеда, дедушка.
Смерть улыбнулся.
- ДА, - сказал он. - ЕСЛИ МЕТАФОРЫ ДЛЯТСЯ, ЗНАЧИТ ОНИ ДОВОЛЬНО ХОРОШИ, ТЕБЕ НЕ КАЖЕТСЯ?
- Люди должны были такое заметить!
- НЕУЖЕЛИ? ЛЮДИ ЯВЛЯЮТСЯ САМЫМИ НЕНАБЛЮДАТЕЛЬНЫМИ СУЩЕСТВАМИ ВО ВСЕЛЕННОЙ. О, КОНЕЧНО, ЕСТЬ МАССА ИСКЛЮЧЕНИЙ. ОПРЕДЕЛЕННОЕ КОЛИЧЕСТВО ПРОСЫПАННОЙ СОЛИ. НО ИСТОРИКИ МОГУТ ОБЪЯСНИТЬ И ТАКОЕ. ОНИ ЧРЕЗВЫЧАЙНО ПОЛЕЗНЫ В ЭТОМ СМЫСЛЕ.
Однако, существовало нечто, и Сьюзен знала об этом, назвавшееся Правилами. Они не были утверждены, как и не было утверждено рождение гор. Но они были более значимы в управлении вселенной, чем простые механические правила, подобные силе тяжести. Аудиторы могли ненавидеть беспорядок, вызванный возникновением жизни, но благодаря Правилам, они ничего не могли с этим поделать. Да и Восхождение Человечества, в своем роде, было им на руку. Наконец-то нашелся вид, склонный стрелять в собственные ноги.
- Не знаю, что ты ждешь от меня в этом деле, - сказала она.
- ВСЕ, ЧТО ТЫ СМОЖЕШЬ, - ответил Смерть. - СОГЛАСНО ОБЫЧАЯМ И ТРАДИЦИЯМ, У МЕНЯ СЕЙЧАС ДРУГИЕ ОБЯЗАННОСТИ.
- Например..?
- ЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ.
- Настолько, что ты не можешь мне сказать?
- НАСТОЛЬКО, ЧТО Я И НЕ СОБИРАЮСЬ ТЕБЕ ГОВОРИТЬ. НО ОНИ ВАЖНЫ. В ЛЮБОМ СЛУЧАЕ, ТВОЯ ИНТУИЦИЯ - ВОТ ЧТО ЦЕННО. У ТЕБЯ ЕСТЬ ТОТ ОБРАЗ МЫШЛЕНИЯ, КОТОРЫЙ БУДЕТ ПОЛЕЗЕН. ТЫ СМОЖЕШЬ ПРОЙТИ ТАМ, ГДЕ Я НЕ СМОГУ. Я ТОЛЬКО ВИДЕЛ БУДУЩЕЕ. НО ТЫ СМОЖЕШЬ ИЗМЕНИТЬ ЕГО.
- Где находятся эти часы, которые восстанавливают?
- НЕ МОГУ СКАЗАТЬ. Я УЖЕ РАССКАЗАЛ ВСЕ ЧТО МОГ. БУДУЩЕЕ ТЕМНО ДЛЯ МЕНЯ.
- Почему?
- ЧТО-ТО СОКРЫТОЕ. В ЭТО ВПУТАЛСЯ КТО-ТО... КТО НЕ ПОДВЛАСТЕН МНЕ.
Казалось, Смерть в затруднении.
- Бессмертный?
- КТО-ТО ПОДВЛАСТНЫЙ... КОМУ-ТО ЕЩЕ.
- Ты не собираешься выражаться немного яснее?
- СЬЮЗЕН... ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я УДОЧЕРИЛ И ВЫРАСТИЛ ТВОЮ МАТЬ И НАШЕЛ ЕЙ ПОДХОДЯЩЕГО МУЖА
- Да-да, - бросила Сьюзен. - Как я могла забыть? Я же смотрюсь в зеркало каждый день.
- ЭТО... МНЕ ТРУДНО. ДЕЛО В ТОМ, ЧТО Я НЕ ЕДИНСТВЕННЫЙ, КТО ПОЗВОЛИЛ СЕБЕ ТАКОЕ. ЧЕМУ ТЫ УДИВЛЕНА? ЧТО, НАСТОЛЬКО НЕ ИЗВЕСТНО, ЧТО БОГИ ВСЕГДА ЭТО ДЕЛАЛИ?
- Боги, да. Но люди, подобные тебе...
- ЛЮДИ ПОДОБНЫЕ НАМ - ПОДОБНЫ ЛЮДЯМ...
Сьюзен решилась на необычную вещь, она стала слушать. Это - не легкая задача для учителя.
- СЬЮЗЕН, ТЫ ДОЛЖНА ЗНАТЬ, ЧТО МЫ, ТЕ, КОТОРЫЕ... ВНЕШНЕЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО.
- Я - не внешнее человечество, - сказала Сьюзен резко. - Я просто имею некоторые... дополнительные таланты.
- Я, КОНЕЧНО, НЕ ИМЕЛ В ВИДУ ТЕБЯ. Я ИМЕЛ В ВИДУ ДРУГИХ, КОТОРЫЕ... НЕ ЛЮДИ, НО ВСЕ ЖЕ - ЧАСТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ВСЕЛЕННОЙ: ВОЙНА, И РОК, И ЧУМА, И ПРОЧИЕ НАШИ... ЛЮДИ ВИДЯТ В НАС ЛЮДЕЙ, И СООТВЕТСТВЕННО, В ЭТИХ ОБРАЗАХ, МЫ ИМЕЕМ В СЕБЕ НЕКОТОРЫЕ ЧЕРТЫ ЛЮДСКОЙ НАТУРЫ. ИНАЧЕ БЫТЬ НЕ МОЖЕТ. ДАЖЕ ФОРМА ТЕЛА НАВЯЗЫВАЕТ НАШЕМУ РАЗУМУ ОПРЕДЕЛЕННОЕ ВОСПРИЯТИЕ ВСЕЛЕННОЙ. И МЫ ПРИОБРЕТАЕМ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ СВОЙСТВА... ЛЮБОПЫТСТВО, ГНЕВ, БЕСПОКОЙСТВО...
- Это - основы поведения, дедушка.
- ДА. И ТЫ ЗНАЕШЬ, СЛЕДОВАТЕЛЬНО, ЧТО НЕКОТОРЫЕ ИЗ НАС... ИМЕЛИ ИНТЕРЕСЫ В МИРЕ ЛЮДЕЙ.
- Я знаю. Я - один из результатов.
- ДА. Э-Э... И НЕКОТОРЫЕ ИЗ НАС ИМЕЛИ ИНТЕРЕС НЕСКОЛЬКО, Э-Э, БОЛЕЕ...
- Интересный?
- ...ЛИЧНЫЙ. ТЫ УЖЕ СЛЫШАЛА, ЧТО Я ГОВОРИЛ ОБ... ОЛИЦЕТВОРЕНИИ ВРЕМЕНИ...
- Ты не многое мне сказал. Только, что она живет во дворце из стекла, и все.
Сьюзен почувствовала маленькое, позорное и весьма странное удовлетворение, видя во взгляде Смерти замешательство. Он казался похожим на того, кто вынужден показывать скелет в своем шкафу.
- ДА. Э-Э... У НЕЕ БЫЛ ЛЮБИМЫЙ ЧЕЛОВЕК.
- Какой романтик! - сказала Сьюзен, сделав ударение на последний слог. Она выставила себя по-детски злой, она это знала. Однако, жизнь внучки Смерти - не сахар, и иногда она просто искала неопровержимые доказательства своего права сердиться.
- А. КАЛАМБУР, ИЛИ ИГРА СЛОВ, - проговорил Смерть устало, - ХОТЯ, Я ПОДОЗРЕВАЮ, ЧТО ТЫ ПРОСТО СТАРАЛАСЬ ПОКАЗАТЬСЯ РАВНОДУШНОЙ.
- Ладно, проехали. Это вроде того, что случалось в глубокой древности, да? - сказала Сьюзен. - Поэты всегда влюблялись в лунный свет, или в гиацинты, или во что-то еще, а богини были постоянно...
- ЭТО БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ, - напомнил Смерть.
- Насколько "на самом деле" ты имеешь в виду?
- У ВРЕМЕНИ РОДИЛСЯ СЫН.
- Как могла...
- У ВРЕМЕНИ ЕСТЬ СЫН. КТО-ТО ПО БОЛЬШЕЙ ЧАСТИ СМЕРТНЫЙ. КТО-ТО - КАК ТЫ.

Тик

______________________
* Одной из причин была кухня клуба. В своем клубе, джентльмен мог получить то, что привык есть еще в школе. Неувядающими фаворитами были: пудинг с изюмом и пудинг с вареньем (и чтоб было все такое липкое и с заварным кремом). А витамины ели жены.

** Что значительно труднее, чем видеть все как оно не есть. Как, собственно, все и видят.

Раз в неделю к Джереми являлся с визитом кто-нибудь из Гильдии Часовщиков. Ничего официального. Во всяком случае, благодаря таким визитам Джереми часто получал от Гильдии заказы на изделия или исследования, ибо, что бы о нем не говорили, часовщиком юноша был – гениальным.
Кроме того это был деликатный и, опять-таки, неофициальный способ проверить, принимает ли парень свои лекарства и не слишком ли явно безумствует.
Часовщики хорошо знали, что в замысловатых механизмах человеческого мозга винтики иногда срываются с резьбы. Для скрупулезных членов Гильдии это было обычной платой за их извечную погоню за нечеловеческой точностью. Не только пружины требовалось подкручивать. Руководство Гильдии, в основном, составляли люди добрые и понимающие. И вцелом – откровенные.
Доктор Хопкинс, секретарь Гильдии, удивился, когда вместо Джереми ему открыл дверь человек, явно переживший очень серьезную аварию.
– Э-э, я хотел бы видеть мистера Джереми. – сказал он.
– Да, шударь. Маштер дома, шударь.
– А Вы, эм-м...
– Игорь, шударь. Миштер Джереми был очшень добр нанять меня, шударь.
– Вы у него работаете? – спросил доктор Хопкинс оглядывая Игоря с ног до головы.
– Да, шударь.
– Эм-м... Вы стояли слишком близко к какому-то опасному механизму?
– Нет, шударь. Он в маштерской, шударь.
– Мистер Игорь, – обратился к нему Доктор Хопкинс, когда Игорь повел его внутрь, – Вы в курсе, что мистер Джереми должен принимать лекарства, да?
– Да, шударь. Он чашто об этом гофорит.
– А он... мм-м, в целом его состояние...?
– Хорошее, шударь. Он полностью увлечшен сфоей рапотой, шударь. Ясноглаз и трубохвост.
– Хм, "трубохвост"? – пробормотал себе под нос Доктор Хопкинс. – Мм-м... Мистер Джереми обычно не ладил с помощниками. Боюсь, последний из ассистентов получил от него часами в лоб.
– В самом деле, шударь?
– Мм-м, Вам он не попадал часами в голову, нет?
– Нет, шударь. Он ведет сепя вполне обычшно, – сказал Игорь – человек с четырьмя большими пальцами и швами на шее. Он открыл дверь мастерской. – Доктор Хопкинс, миштер Джереми. Я зафарю чшай, шударь.
Джереми, видимо проглотивший кол, сидел за столом. Его глаза сияли.
– Ах, Доктор, – сказал он. – Как это мило, что Вы зашли.
Доктор Хопкинс вошел в мастерскую.
Здесь кое-что изменилось. В сторонке, на подпорках, стоял, откуда-то перенесенный, довольно большой кусок оштукатуренной стены. Его покрывали карандашные наброски. На стеллажах, где обычно покоились часы разной степени сборки, лежали глыбы хрусталя и пластины секла. А еще здесь сильно пахло кислотой.
– Мм-м, нечто новое? – рискнул спросить Доктор Хопкинс.
– Да, Доктор. Я изучал определенные свойства сверхплотных кристаллов, – сказал Джереми.
Доктор Хопкинс испустил вздох облегчения.
– Ах, геология. Замечательное хобби! Я так рад за Вас. Не годится думать все время о часах, знаете ли! – добавил он весело, и не без надежды.
Бровь Джереми изогнулась, будто он проверял свой мозг на соответствие новой концепции.
– Да, – сказал он наконец. – А знаете ли Вы, Доктор, что период октанормальных колебаний меди – ровно два миллиона четыреста тысяч двадцать восемь раз в секунду?
– Надо же, а? – произнес Доктор Хопкинс. – Скажите пожалуйста...
– На самом деле. А как Вам то, что свет, преломленный через естественную призму октаринированного кварца, разлагается только на три цвета?
– Как увлекательно, – сказал Доктор Хопкинс, думая, что могло быть и хуже. – Мм-м... Это у меня, или, скорее... у Вас здесь довольно остро пахнет кислотой?
– Фильтры, – сообщил Джереми. – Мы их так чистим. Кислотой. Они нужны для кислот. И им требуется кислота. Для очистки фильтров.
– Фильтры, да? – Доктор Хопкинс похлопал глазами. В мире фильтров он чувствовал себя отнюдь не дома. Раздался треск, и под дверью кухни замерцал голубоватый свет.
– Ваш, мм-м, человек, Игорь, – сказал он. – Он в порядке, да?
– Да, благодарю Вас, Доктор. Кстати, он – из Юбервальда.
– О! Этот... бескрайний Юбервальд. Очень большая страна.
Это было первое из двух представлений Доктора о Юбервальде. Он нервно кашлянул и упомянул второе:
– Люди там бывают немного странными, как я слышал.
– Игорь говорил, что с подобным ему сталкиваться не доводилось. – сказал Джереми холодно.
– Хорошо, хорошо. Там все хорошо. – ответил Доктор. Застывшая улыбка Джереми начинала его нервировать. – У него, мм-м, как я видел, имеются многочисленные швы и шрамы.
– Да. Национальная особенность.
– Национальная, да? – Доктор Хопкинс заметно сник. Он был человеком, который пытался видеть в каждом только лучшее, но со времен его детства город сильно уплотнился – гномами, троллями, големами и даже зомби. Он не был уверен, что ему нравилось все происходящее, но многое из этого являлось "национальным", очевидно, чтобы вы не смогли возразить, если что-то будет не так. "Национальное" решало все проблемы, объясняя, что в действительности проблем нет.
Свет из-под двери исчез. Через мгновение вошел Игорь с двумя чашками чая на подносе.
Умом Доктор понимал, что чай был хорошим, но запах кислоты, пропитавший воздух, заставлял его глаза слезиться.
– Итак, мм-м, как продвигается работа над новыми навигационными таблицами? – спросил он.
– Имбирное печшение, шударь? – произнес Игорь ему на ухо.
– Ой, э-э, м-да... О, я говорю, довольно неплохое печенье, мистер Игорь.
– Восьмите два, шударь.
– Спасибо. – теперь, когда Доктор Хопкинс говорил, у него изо рта сыпались крошки. – Таблицы. Навигационные, – повторил он.
– Боюсь, у меня не было возможности этим заниматься, – сказал Джереми. – Я исследовал свойства кристаллов.
– Ах, да. Вы говорили. Хорошо, мы были бы очень признательны, если бы Вы уделили этому время, разумеется, когда почувствуете, что можете, – сказал Доктор Хопкинс. – И, если позволите так выразиться, мм-м, приятно видеть, что у Вас есть новый интерес. Зацикливание на одном, мм-м, может сыграть с рассудком плохую шутку.
– У меня есть лекарство, – сказал Джереми.
– Да, конечно. Э-э, я совершенно случайно проходил сегодня мимо аптеки... – Доктор Хопкинс вытащил из кармана большой пузырек, завернутый в бумагу.
– Благодарю Вас. – Джереми указал на полку за своей спиной. – Как видите, я уже практически могу обходиться без этого.
– Да, думаю, можете, – сказал Доктор Хопкинс, будто уровень в пузырьке, стоявшем на полке Джереми, не был тем, за чем часовщики следили с особым вниманием. – М-да, мне уже пора уходить. Успехов Вам с Вашими кристаллами. Когда я был маленьким мальчиком, я коллекционировал бабочек. Хобби – это замечательно. С морилкой и сачком я был счастлив как маленький жаворонок.
Джереми по-прежнему улыбался. В его улыбке было что-то стеклянное.
Доктор Хопкинс проглотил остатки чая и поставил чашку на блюдце.
– А теперь я действительно должен идти, – пробормотал он. – Так много дел. Не смею отвлекать Вас от Вашей работы. Кристаллы, да? Замечательные штуки. Совершенно прелесные.
– Они? – спросил Джереми. Он помедлил, пытаясь оценить второстепенную проблему. – А, да. Игра света.
– Переливы, – сказал Доктор Хопкинс.
Когда Доктор Хопкинс добрался до двери на улицу, там его уже ждал Игорь. Он кивнул.
– Мм-м... Вы уверены, ну, насчет лекарства? – спросил Доктор тихо.
– О, да, шударь. Дважды в день я наблютаю как он наполняет им сфою ложку.
– Ага, хорошо. Может быть он немного, э-э... иногда не ладит с людьми.
– Что, шударь?
– Очень, эм-м, очень придирчив к точности...
– Да, шударь.
– ... что, разумеется, совсем не плохо. Замечательная вещь, точность, – сказал Доктор Хопкинс, и шумно вздохнул. – До определенных пределов, конечно. Ладно, удачного Вам дня.
– Удачшного дня, шударь.
Когда Игорь вернулся в мастерскую, Джереми аккуратно наливал в ложку синее лекарство. Когда ложка наполнилась до краев, он отправил ее содержимое в раковину.
– Знаете, они проверяют меня, – сказал он. – Думают, я не понимаю.
– Уферен, они хотят добра, шударь.
– Боюсь, я начинаю хуже соображать, когда принимаю лекарство, – сказал он. – Я думаю, что вообще лучше обходиться без этого, правда? Оно меня тормозит.
Игорь решил промолчать. По своему опыту он знал, что многие величайшие открытия мирового значения сделали люди, которые по обычным меркам должны были считаться сумасшедшими. Он всегда говорил, что степень нормальности зависит от того, как на это смотреть, и если смотреть исподвыподверта, то вообще все прекрасно.
Однако, насчет молодого Мастера он уже начинал тревожиться. Джереми никогда не смеялся, а Игорь любил хороший безумный смех. Уж можете поверить. Игорь ожидал, что после того, как Джереми бросит принимать лекарство, он начнет бессвязно бормотать, временами выкрикивая что-нибудь вроде "Сумасшедший! Они говорят, что я сумасшедший! Но они еще не все видели! Ахахахаха!", но – ничего подобного. Он просто стал более сосредоточенным.
И, потом, эта его улыбка. Испугать Игоря было непросто, в противном случае, он никогда бы не смотрелся в зеркало, но жутковато ему становилось.
– Итак, на чем мы остановились...? – спросил Джереми. – Ах, да, помогите мне.
Вместе они оттащили стол в сторону. Под ним обнаружилась дюжина шипяших банок.
– Не доштаточно мощношти, – сказал Игорь. – А еще, у нас пока нет нужных серкал, шударь.
Джереми сдернул ткань с устройства, стоявшего на верстаке. Стекло и хрусталь засверкали, и местами засверкали очень странно. Как Джереми заметил еще вчера, на ясную голову, каковой она снова стала, благодаря аккуратному выливанию лекарства в раковину по одной ложке два раза в день, некоторые грани кристаллов располагались не под теми углами. Когда он устанвил один из кристаллов в нужное положение, тот исчез, хотя явно продолжал находиться на своем месте, поскольку был виден отраженный им свет.
– И мы до сих пор испольсуем слишком много металла, шударь, – ворчал Игорь. – В последний рас пружина...
– Мы найдем выход, – ответил Джереми.
– Самотельная молния никогда не быфает так хороша, как наштоящая, – продолжал Игорь.
– Ее вполне достаточно, чтобы проверить в принципе, – сказал Джереми.
– Проферить в принципе, проферить в принципе.., – забормотал Игорь. – Исфините, шударь, но Игори не делают "проферить в принципе". Привясать к штанку и всадить хороший толштый расряд молнии, вот наш лосунг. Вот, как Вы должны проферять.
– Вы, по-моему, не в себе, Игорь.
– Да, исфините, шударь, – сказал Игорь. – Непотходящий для меня климат. Я прифык к постоянным гросам.
– Я слышал, что в грозу некоторые, действительно, становятся более живыми, – произнес Джереми, тщательно регулируя угол отражения кристалла.
– Ах, такое было, когда я рапотал на Барона Финкельштейна, – сказал Игорь.
Джереми отступил на шаг. Да, это еще было не часами. Очень многое еще нужно было сделать, чтобы это превратилось в часы (но они уже стояли перед его мысленным взором, стоило только закрыть глаза). Это пока было просто проверкой, чтобы понять, находится ли он на правильном пути.
Он был на правильном пути. Он это знал.

Тик